Области человеческого бессознательного: Данные исследований ЛСД - Гроф Станислав
Глубокая регрессия в младенческое состояние с оживлением памяти о страдании и неприятных переживаниях, связанных с уходом. Символический образ «плохой» матери.
Рисунок, представляющий амбивалентное чувство, переживаемое пациентом, регрессировавшим в своем ЛСД-сеансе до раннего орального уровня. Такая задействованность воспринимается как разрушение объекта (здесь это символизируется огромными зубами) и любовный союз (символизируется сердцем).
В этих отдельных случаях расспросы живых свидетелей, а также другие способы ведения исследований часто обнаруживали поразительную точность некоторых из этих воспоминаний. Стало очевидным, что события раннего детства и даже младенчества могут быть восстановлены в ЛСД-сеансах с невероятной точностью, в самых мельчайших деталях. В этом можно было бы усомниться в том случае, если бы пациент брал инициативу на себя и собирал необходимые доказательства самостоятельно. При таких обстоятельствах не исключалось бы искажение данных. Однако большинство наиболее важных доказательств в пользу точности воспоминаний имело место в ситуациях, где исследование проводилось профессионалами, которые, ради того чтобы избежать искажения информации, всячески противостояли суггестивному влиянию со стороны как пациентов, так и свидетелей. Проблемы и противоречия, с которыми встретились исследователи этой области, можно лучше всего продемонстрировать на нескольких клинических примерах. Они были отобраны из десятков подобных им записей, собранных за десятилетие психолитической работы в Праге.
Дана, пациентка с довольно острой и сложной невротической симптоматикой, вспомнила в ЛСД-сеансах один из травмировавших ее эпизодов своего младенчества, который она отнесла приблизительно к концу первого года жизни. Она в деталях описала интерьер комнаты, где случилось это событие, вплоть до таких моментов, что оказалась в состоянии точно воспроизвести в рисунке узор на занавеси кроватки и на скатерти. Мать Даны, независимо от дочери, попросили описать комнату, о которой шла речь. Будучи ознакомлена с материалом пациентки, она крайне удивилась точности описания травмирующего события, а также физического окружения в тот момент. Подобно многим другим родителям, столкнувшимся с оживлением таких событий в памяти, она сочла поразительной и пугающей саму мысль, что ее дочь имеет доступ к обстоятельствам своего раннего детства. Это вызвало в ней сильное чувство вины и привело к извинениям с ее стороны. Она не могла понять механизма доступа к столь разным воспоминаниям. Описание комнаты было фотографически точным даже в самых мелких деталях, аутентичность описания была вне всяких сомнений из-за необычности мебели и некоторых других предметов интерьера. В комнате было зеркало непривычного вида, распятие на стене, нетривиальное по исполнению, а вышивка и отделка отличались специфическими чертами. В этом случае явно не было возможности передать эту информацию какими-либо средствами. До того как пациентке исполнилось два года, семья переехала в другое место, а дом вскоре был признан негодным и снесён. Внутреннее убранство комнаты не использовалось в их дальнейшей жизни: мать Даны раздала многие вещи. Не было ни фотографии комнаты, ни каких-либо ее описаний, и мать не помнит, упоминалось ли о каком-либо из предметов обстановки в присутствии дочери.
Второй пример касается более спорного воспоминания. В этом случае удивительно не время, а содержание. Природа оживленного материала настолько необычна, невероятна, что врач считал это переживание чистейшей фантазией до тех пор, пока отчет о нем не пополнился дополнительными наблюдениями.
Ева, пациентка, проходящая психолитическую терапию в связи с многочисленными невротическими симптомами преимущественно истерического характера, пережила в одном из ЛСД-сеансов весьма необычное и драматическое событие из своего детства. Она относит его к периоду, когда ей было 10 лет. Реконструкция имевшей место последовательности событий была следующей: в это время они с братом, бывшим на год моложе нее, очень заинтересовались сексуальными вопросами и однажды обсуждали темы зачатия, беременности и родов, а также загадочную проблему, как мужчина и женщина участвуют в процессе воспроизведения. Поскольку предварительные изыскания, как оказалось, не привели к какому-либо удовлетворительному результату, они решили обратиться за информацией к отцу. Выслушав их, отец решил, что лучший способ просветить детей — это преподать им практический урок. Он позвал в комнату жену и заставил ее раздеться. Вопреки ее возражениям и сопротивлению, он продемонстрировал сексуальное взаимодействие на глазах у детей. Во время акта отец воспользовался презервативом и объяснил им его назначение и применение. После совокупления он открыл дверцу печки и бросил кондом в огонь.
Переживание этого события сопровождалось значительным эмоциональным облегчением. После проработки этого переживания Ева поняла, что, по-видимому, именно это воспоминание объясняет многие ее психопатологические симптомы и бросает новый свет на ее иррациональное поведение, особенно в сексуальных ситуациях. Прояснилась для нее и навязчивая озабоченность печкой: она не раз ощущала сильное желание сидеть перед ней, смотреть на огонь и ворошить палкой угли, будто стараясь отыскать что-то.
Это событие казалось совершенно неправдоподобным, несмотря на тот факт, что отец Евы был эмоционально неустойчивым человеком — хроническим алкоголиком со многими психопатическими и садомазохистскими чертами поведения. Иногда его жене и детям приходилось убегать из дому или запираться на чердаке, так как он преследовал их с ножом или топором, угрожая убить. Эти сцены не оставались семейной тайной: они были настолько явными и шумными, что втянутыми в них оказывались и соседи. Их ужасало также его садистское обращение с животными, особенно с кошками. Он устраивал специальные капканы для кошек и, поймав очередную жертву, прибивал ее на дверях хлева, оставляя умирать на палящем солнце. Хотя это и подтверждало наличие серьезной психопатологии у отца, идея представления родительских половых сношений как средства сексуального просвещения детей казалась слишком неправдоподобной. Понимание того, что дикие сексуальные фантазии являются обычным явлением у истерических пациентов, лишь прибавляло сомнения относительно аутентичности данного переживания.
Два года спустя отец Евы покончил самоубийством во время очередного запоя. Ее младший брат был первым, кто обнаружил труп, и должен был с помощью соседей вынести тело отца из дома. Он реагировал на это событие резким психическим срывом — ощутил панический страх, начал видеть и слышать дух мертвого родителя. Как и при жизни, тот продолжал его преследовать, угрожая расправой. Толкаемый нечеловеческим страхом, брат Евы убежал из дому и много дней провел в южной части страны, ночуя в лесу. Там его обнаружили, опознали и отправили в больницу. В конце концов ему предложили нашу исследовательскую программу и провели психолитическую терапию. Во время одного из сеансов, к крайнему удивлению психотерапевта, он до мельчайших подробностей вспомнил тот же случай, что и его сестра, выздоровевшая двумя годами раньше. Оба отчета были удивительно похожими во всех деталях и относились к одному и тому же временному периоду. Вся доступная информация указывала на то, что инцидент был подавлен как у сестры, так и у брата и что они никогда не обсуждали его до лечения. Ева не делилась своим переживанием с братом, так что другого обмена информацией о ее лечении быть не могло.
Большинство переживаний, которые испытуемые принимают как происходившее в действительности, а не только как символ или продукт их фантазии, обычно представляются правдоподобными или, по крайней мере, возможными для стороннего наблюдателя. Когда такие переживания становятся известными, они помогают прояснить симптомы пациента и объяснить некоторые иррациональные, на первый взгляд, элементы его поведения. Оживление этих событий сопровождается также очевидными изменениями в его клиническом состоянии. По-видимому, каждый из восстановленных эпизодов вносит недостающее звено в понимание динамики психопатологических симптомов пациента. Полнота всплывшего бессознательного материала формирует затем достаточно законченный гештальт, более или менее удовлетворительную мозаику с весьма логической и понятной структурой. Это близко к феномену, который Фрейд когда-то описал как «принцип картинки-загадки»[8] при обсуждении логической связи материала, полученного при психоанализе невротических пациентов [6].
