Блез Паскаль - Письма к провинциалу
При этих словах я обратился к нему и сказал:
— Что же это, отец мой, неужели нужно прибегать к св. Писанию, чтобы доказать такую очевидную вещь? Это не вопрос веры, ни даже разума. Это факт; мы это видим, знаем, чувствуем.
Но мой янсенист, держась в тех границах, которые поставил патер, сказал ему так:
— Если вы, отец мой, хотите сдаться только на доводы от св. Писания, я согласен, но не противоречьте ему, по крайней мере, И так как в Писании сказано, что «Бог не открывал своего суда язычникам и что Он попустил им ходить своими путями», τσ не говорите, что Бог просветил тех, которые, как нам говорят священные книги, «жили во тьме и тени смертной»[110]. Неужели вам, чтобы понять ошибочность вашего принципа, недостаточно видеть, что св. ап. Павел называет себя первым из грешников за грех, который сам признает совершенным по неведению и из религиозного рвения?[111] Недостаточно ли видеть из Евангелия, что распинавшие Иисуса Христа нуждались в прощении, о котором Он просил для них[112], хотя сами не понимали греховности своего действия и, как говорит св. ап. Павел, никогда бы не совершили его, если бы понимали, что творят[113].
Не достаточно ли данного нам Иисусом Христом предупреждения относительно того, что явятся гонители церкви, которые, стремясь к ее разрушению[114], будут нарочито богоугодничать, чтобы тем самым показать нам возможность совершения подобного греха — самого большого, по апостолу, — людьми столь далекими от сознания греховности поступка такого рода, что грехом для них будет, напротив, уклонение от неправедных действий.
Не достаточно ли, наконец, что Иисус Христос сам научил нас, что есть два рода грешников, из которых одни грешат с сознанием, другие по неведению, и что все они будут наказаны, хотя и различно[115].
Добрый патер, теснимый столькими доказательствами из св. Писания, в котором он сам искал прибежища, начал отступать; и, оставив безбожников грешить без внушения, сказал:
— По крайней мере вы не будете отрицать, что праведные никогда не согрешают без того, чтобы Бог не дал им…
— А ведь вы отступаете, отец мой, отступаете, — прервал я его, — вы оставляете общее положение и, видя, что оно несостоятельно по отношению к грешникам, хотели бы войти в соглашение, чтобы оставить его в силе по крайней мере по отношению к праведникам. Но, если это так, применение его значительно сокращается, ибо оно послужит в таком случае лишь для очень небольшого числа людей, и тогда не стоит почти оспаривать его у вас.
Но мой товарищ, который, как я думаю, изучил весь этот вопрос в то же утро, так как был подготовлен ко всему, отвечал:
— Вот, отец мой, последнее укрепление, за которое прячутся те из ваших сторонников, которые вступают в этот спор. Но вы тут отнюдь не в большей безопасности. Пример праведников для вас столь же мало благоприятен. Кто сомневается в том, что они нередко впадают в грехи непреднамеренные, не замечая того? Ведь знаем же мы от самих святых, как часто похотение расставляет им тайные ловушки и как часто случается, что, несмотря на все свое воздержание, они поддаются похоти там, где, по их мнению, приходится уступать лишь необходимости, как рассказывает, например, св. Августин о самом себе в своей Исповеди[116].
Сколь часто случается видеть, что величайшие ревнители веры предаются в споре порывам досады, защищая свои личные мнения; и совесть не подсказывает им в то время другого сознания, кроме того, что они поступают так из одной преданности истине. Зачастую лишь много позже замечают эти люди свой грех. Но что же сказать о тех, которые с жаром предаются делу действительно дурному, поскольку считают его на самом деле хорошим, чему немало примеров дает история церкви; это, однако, не мешает им, по мнению отцов церкви, совершать грех в указанных случаях.
Иначе, как могли бы праведники иметь тайные грехи. Можно ли было бы утверждать, что Бог один знает и степень их, и число; что никто не знает, достоин ли он любви или ненависти, и что самые святые люди должны всегда пребывать в страхе и трепете, хотя бы и не знали за собой вины ни в чем, как говорит о себе св. ап. Павел?[117] Поймите же, отец мой, что примеры и праведных и грешных одинаково опровергают защищаемое вами положение о необходимости сознания зла и желания противоположной добродетели для греховности поступка, потому что страсть, с которою нечестивые предаются пороку, есть достаточное свидетельство того, что у них отсутствует всякое стремление к добродетели; а любовь праведных к добродетели ясно свидетельствует о том, что им не всегда присуще сознание грехов, которые, по св. Писанию, совершаются ими каждодневно[118].
И что праведные грешат именно таким образом, это так верно, что редко бывает, чтобы великие святые грешили иначе. Ибо разве можно было бы допустить, чтобы столь чистые души, с таким тщанием и рвением избегающие каждой мелочи, которая может быть неугодной Богу, как только заметят ее, и тем не менее грешащие по нескольку раз на день, имели каждый раз, прежде чем впасть в грех, «сознание своей немощи в этом случае, познание врача, желание исцеления и желание просить помощи Божьей», и чтобы, несмотря на все подобные внушения, эти столь ревностные души, тем не менее, дерзали и совершали грех?
Заключайте же отсюда, отец мой, что и грешники, и даже самые великие праведники не всегда имеют эти познания, эти желания и все эти внушения при всяком согрешении: то есть, употребляя вашу терминологию, они не всегда имеют действующую благодать, когда грешат. И не утверждайте больше вместе с вашими новыми авторами, что невозможно согрешить тем, которые не ведают справедливости, но скажите лучше вместе со св. Августином и древними отцами иеркви. что невозможно не согрешить тем, кто не знает справедливости: Necesse est ut peccet, a quo ignoratur justilia.
Добрый патер, чувствуя себя столь же бессильным поддержать свое мнение по отношению к праведным, как и по отношению к грешникам, не пал, однако, духом и, после непродолжительного размышления, сказал:
— Я вас, однако, могу убедить. — И он снова взялся за своего отца Бони в том самом месте, которое он нам указывал раньше — Посмотрите, посмотрите, вот доказательство, на котором он основывает свою мысль. Я хорошо знал, что у него нет недостатка в сильных доводах» Прочтите то, что он приводит из Аристотеля, и вы увидите, что после такого неоспоримого авторитета нужно или сжечь книги этого короля философов, или стать нашим сторонником. Послушайте же, какие принципы устанавливает отец Бони: он говорит, во — первых, что «действие не может подлежать порицанию, когда оно непроизвольно».
— Я согласен с этим, — сказал мой приятель.
— Вот первый случай, — сказал я, — что вы сошлись. Остановитесь на этом, отец мои, уверяю вас.
— Это было бы ни к чему, — сказал он мне. — так как нужно знать, каковы необходимые условия для того, чтобы действие было намеренным.
— Я очень боюсь, — ответил я, — что вы на этом поссоритесь.
— Не бойтесь, — сказал он, — это верно: Аристотель стоит за меня. Выслушайте хорошенько, что говорит отец Бони:
«Для того, чтобы действие было намеренным, надо чтобы оно исходило от человека, понимающего, знающего, предвидящего, что есть хорошего и дурного в нем. Voluntarium est, говорят обыкновенно вместе с философом (вы конечно знаете, что здесь говорится об Аристотеле, — заметил патер, — сжимая мне пальцы) quod fit a principle cognoscente singula in quibus est actio; так что, когда воля сгоряча и без размышления начинает желать или ненавидеть, делать или не делать прежде чем разум успел рассмотреть, дурно ли желать, или избегать его, делать или не делать его, такое действие ни хорошо, ни дурно; потому что до этого расследования, рассмотрения и размышления хороших и дурных качеств дела, которым занимаешься, действие, посредством которого оно совершается, не может быть намеренным».
— Ну вот, — х сказал мне патер, — довольны вы?
— Кажется, Аристотель и вправду того же мнения, что и отещ Бони, — отвечал я, — но это меня, тем не менее, крайне удийляет. Неужели, отец мой, чтобы действие было произвольным, недостаточно знать, что делаешь, и что действуешь так только в силу желания, но надо, кроме того, «видеть, знать и вникнуть в то, что есть хорошего и дурного в данном поступке?» Если так, то произвольных поступков нет в жизни, так как об этом обыкновенно и не думают вовсе. Сколько божбы в игре, сколько излишеств в разгуле, сколько увлечений во время карнавала, которые непроизвольны и, следовательно, ни хороши, ни дурны. Ибо не сопровождаются этими ра: шышдегшями о хороших и дурных качествах mot.о, что делается! Но возможно ли, отец мой, чтобы Аристотель имел подобную мысль, так как я слыхал, что он был мудрый человек?
