Андрей Кураев - Дары и анафемы
Подойдём же теперь с нашим вопросом к религии Древнего Израиля.
ВЕТХИЙ ЗАВЕТ: БОГ-РЕВНИТЕЛЬ
Тексты Ветхого Завета говорят нам вполне прямо: Да, Бог есть любовь. Да, Бог явил Свою любовь делами. Он свободно, не понуждаемый никем и ничем, создал мир и человека, Он по Своей любви даровал нам пророков и Закон. И ещё Он принёс людям величайший дар — свободу[124].
Трудно ли было Богу с людьми? — Да. При всей Его надмирности Он говорит, что не может быть вполне безмятежен и покоен без человеческой любви… Он не просто даёт Закон. Он умоляет людей не забывать Его. Ему трудно с людьми. Читая Ветхий Завет, без преувеличения можно сказать: люди доводят Бога до слез. Как же должны были вести себя люди, и как близко должен быть к ним Творец — если однажды Библии приходится свидетельствовать: «и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своём» (Быт. 6,6).
И все же любовь Бога к людям, как она известна в Ветхом Завете, не сделала Бога человеком[125].
Где же в мире религий есть представление о том, что любовь Бога к людям столь сильна, что она ввергает Самого Творца в мир людей? Есть много мифов о воплощении богов в мире людей. Но это всегда воплощения неких “вторичных богов”, это повести о том, как один из многих небожителей решился прийти к людям, в то время как Божество, почитаемое в данной религиозной системе как источник всякой жизни, так и не перешло за порог собственного всеблаженства. Ни Прометей, умирающий ради людей, ни Гор, чья жертва была столь ценима египтянами, не воплощают в себе Абсолютное Божество. Один (Вотан, Водан), распявший сам себя на мировом древе Иггдрасиль[126], тоже не Абсолютен. Один проводит себя через мучения рад приобретения недостающего ему знания рун и заклинаний[127]. Перед нами жертва себе и ради себя. Добровольное погружение себя в боль — это одно из традиционных средств шаманской инициации[128]. И раз Один нуждается в таком опыте для приобретения недостающего ему знания — значит, он не может восприниматься как Изначальная Полнота.
В народных религиях (язычество=народность) страдают герои и полубоги. Но подлинно Высший не делает Себя доступным человеческой боли. Где же мы можем найти представление о том, что не один из богов, а Тот, Единственный, вошёл в мир людей?
«БХАГАВАД-ГИТА»: «ИНДИЙСКОЕ ЕВАНГЕЛИЕ».
Эта идея есть в кришнаизме, где Кришна понимается как Личный и Единый Бог-Творец. “Бхагавад-гиту” нередко называют “индийским евангелием”. Эта книга[129] действительно проповедует великую идею: к Богу надо подходить с любовью. Не технология медитаций и не жертвоприношения животных приближают человека к Богу, а любящее сердце. Эта идея не была чем-то новым в сравнении с проповедью более древних ветхозаветных израильских пророков. Но для Индии она была вполне революционна.
“Бхагавад-гита” повествует, что “Верховный Господь” Кришна не просто создал мир и не просто дал откровение. Он лично, непосредственно, принёс его людям. Он стал человеком. И даже не царём — а слугой, возничим.
И однако при знакомстве с этой книгой остаются вопросы. Во-первых — стал ли Кришна человеком вполне и навсегда? — Нет, лишь на время урока он казался человеком. Его подлинные облики совсем не-человечны[130], и он пользуется человеческим обликом лишь как прикрытием, которое позволяет ему ближе подойти к людям.
И человеческая плоть, равно как и человеческая душа, не взяты им в Вечность. Ему не было трудно быть человеком, и сам он не испытал ни человеческой боли, ни человеческой смерти…
Он заповедует людям любить его. Но любит ли он сам людей — остаётся не вполне ясным; в “Бхагавад-Гите” нет ни одной строки о любви к людям.
Сюжет “Бхагавад-гиты” строится вокруг юного воина Арджуны, который должен силой отстоять своё право на наследство, отнятое у него недобросовестными родственниками. С помощью Кришны Арджуна собирает огромную армию. Но, перед самой битвой, выйдя на поле предстоящего боя, Арджуна всматривается в ряды своих врагов и вдруг осознает — с кем же ему предстоит сражаться, и тогда по-человечески потрясённо говорит: “При виде моих родных, пришедших для битвы, Кришна, подкашиваются мои ноги, во рту пересохло. Дрожит моё тело, волосы дыбом встали. Стоять я не в силах, мутится мой разум. Не нахожу я блага в убийстве моих родных, в сраженье. Те, кого ради желанны царство, услады, счастье, в эту битву вмешались, жизнь покидая: наставники, деды, отцы, сыны, внуки, шурины, тести, дяди — все наши родные. Их убивать не желаю. После убийства что за радость нам будет? Ведь погубив свой род, как можем счастливыми быть? Горе, увы, тяжкий грех мы совершить замышляем: ради желания царских услад погубить своих кровных. Так молвив, в боренье Арджуна поник на дно колесницы, выронив лук и стрелы; его ум потрясён был горем” (Бхагавад-гита. 1. 29-47).
Человек испытывает боль и сострадание. А божественный Кришна? В эту минуту он находит для человека такие слова: “Покинув ничтожную слабость сердца, восстань, подвижник! Ты сожалеешь о тех, кому сожаленья не надо: познавшие не скорбят ни о живых, ни об ушедших. Эти тела преходящи, именуется вечным носитель тела. Итак, сражайся, Бхарата! Рождённый неизбежно умрёт, умерший неизбежно родится; о неотвратимом ты сокрушаться не должен” (1.3,18,26). Все это Кришна говорит “как бы с улыбкой” (2,10). “И без тебя погибнут все воины, стоящие друг против друга. Поэтому — воспрянь, победи врагов, достигни славы, насладись цветущим царством, ибо Я раньше их поразил, ты будь лишь орудием, как воин, стоящий слева. Всех богатырей, убитых Мною в сраженье, рази не колеблясь” (11.32-34).
Не буду вступать в спор с философией, которая стоит за этими словами. Скажу лишь, что такая улыбка непредставима на лике Того, Кто плакал на пути к гробнице Своего друга Лазаря (см.: Ин. 11, 35). Такой совет невозможен в устах Того, Кто сказал о каждом человеке: Так как вы сделали это одному из братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф. 25, 40).
И в божестве, которое благословляет на массовые убийства ради исполнения кармически сословного долга, нельзя признать Бога Любви[131]…
Греческие боги и герои — и те проявляли в подобных ситуациях больше человечности: Антигона сказала своему брату Полинику, пробуя отговорить его от мести другому брату те слова, которых не смог сказать Кришна — «Зачем же гневу поддаваться вновь? Какая польза родину разрушить» (Софокл. Эдип в Колоне, 1469-1470).
И ВСЕ-ТАКИ ЕВАНГЕЛИЕ…
Итак, высшая богословская формула гласит “Бог есть любовь”.
Мы уже много говорим о любви, но ещё не дали её определения. Что ж, самую глубокую формулу любви можно почерпнуть из Евангелия: Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15, 13). Подлинная любовь стремится отождествить себя с любимым человеком. Здесь поистине двое в одну плоть да будут (см.: Быт. 2, 24)[132]. В любви расширяется нервная периферия любящего и вбирает в себя боли и радости любимого человека. И потому путь любви — это вынесение своего жизненного центра из себя в другого. Это дарение, отдача, вверение, жертва.
Такой любви к людям не открывает ни один богословский образ во внеевангельском мире. И мы спрашиваем Бога Евангелия: “Как Ты любишь людей?” И Он отвечает: “До Моей смерти…” Его любовь не только создала мир. Его любовь не только подарила людям свободу. Его любовь не только дала нам Закон. Его любовь не только даровала нам пророков и мудрость. Его любовь не только приняла человеческий лик. Он не казался — Он стал человеком. “Всю тебя, земля родная, в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя” (Ф. Тютчев). И Его любовь к нам пошла до конца, до предельной точки, до полной отдачи Себя, до полного отказа от Себя, до жертвы и смерти. “Как будто вышел человек, и вынес, и открыл ковчег, и все до нитки роздал” (Б. Пастернак)…
Любить означает вобрать в себя как свои беды и радости любимого. И последнее, пожалуй, сложнее первого. «Плакать с плачущими нетрудно, а радоваться с радующимися (Римл. 12,15) не очень легко: мы легче сострадаем находящимся в несчастьи, нежели сорадуемся благоденствующим. Зависть и недоброжелательство не дозволяют не очень любомудрому сорадоваться благоденствующим. Поэтому будем стараться сорадоваться благоденствующим, чтобы очистить свою душу от зависти» (свт. Иоанн Златоуст)[133].
Любовь сорадовательная выше любви сострадающей и реже её. Если я узнал, что у моей сотрудницы (которую весь наш дружный коллектив по праву — как нам кажется — терпеть не может) погиб сын, то даже я смогу испытывать к ней чувство сострадания. И наличие этого сочувствия никак не будет свидетельством того, что я достиг нравственных высот. Труднее было бы разделить её радость, а не её скорбь. Например, если однажды я узнаю, что Фонд Сороса[134] выделил ей десять тысяч долларов на издание её никому не нужной книжки — смогу ли я ликовать вместе с нею? О, нет, скорее в то время, как она будет от счастья по потолку бегать, я будут шествовать зелёным как её доллары…
