Коллектив авторов - Polystoria. Цари, святые, мифотворцы в средневековой Европе
Последнее обстоятельство весьма существенно, потому что важные для семейной стратегии имена в русской династии, как правило, не оставались вакантными в течение сколько-нибудь длительного времени. Забвение, растянувшееся на несколько десятилетий, означало, что имя из обихода данной семейной линии практически выпало, и для его возрождения в любом случае требовались некие весомые причины.
Рис. 2. Имянаречение в семье Игоря Святославича
Возможно, образы отдаленных предков-тезок и сыграли некоторую косвенную, санкционирующую роль в наречении мальчиков, однако непосредственной связи между их судьбами и тем, на что мог рассчитывать Игорь для своих детей, проследить не удается. Куда большее и очевидное значение для жизни новгород-северского клана имели два других князя-современника, носившие те же имена. С одним из них, Романом, княжившим в Смоленске, а одно время и в Киеве, семья Игоря была связана перекрестным браком[85]: Роман был женат на его сестре, а на сестре Романа, в свою очередь, женился вторым браком старший брат Игоря, Олег Святославич (рис. 3).
Другой же, Владимир Ярославич, наследник могущественнейшего галицкого дома, был братом матери самих княжичей, жены Игоря. Иными словами, весьма вероятно, что вопреки общей династической традиции первенец Игоря Новгород-Север-ского стал Владимиром в честь дяди по матери, а его младший брат – Романом в честь мужа одной своей тетки и брата другой (рис. 4).
Чтобы правильно оценить такой антропонимический демарш, необходим некоторый экскурс в политическую историю семьи новгород-северских князей. Игорь и его братья были детьми Святослава Ольговича, который скончался, просидев довольно долгое время на черниговском столе, одном из важнейших после стола киевского. Его сыновья надеялись и весьма деятельно пытались унаследовать Чернигов, однако он достался их старшему кузену[86], причем тот вместе со всей своей семьей надолго сделался их противником и гонителем[87], а других ближайших родичей по мужской линии у братьев Святославичей не осталось. Дабы добиться даже второстепенных владений в черниговском княжестве, им приходилось полагаться лишь на родственников, приобретенных по браку.
В то же время близость между братьями, а вернее, преданность Игоря и Всеволода Олегу, который был намного старше их и, судя по всему, заменил им отца, была чрезвычайно велика. Называть в честь брата старшего сына у Рюриковичей было, как мы помним, не принято, вернее, если старший сын в семье становился тезкой своего живого дяди, это означало своеобразную заявку на родовое соперничество с ним. Не исключено, что по той же причине Игорю не стоило называть первенца и Святославом, в честь родного деда, так как у Олега сын Святослав уже был, а такое имянаречение задавало бы ситуацию нежелательной конкуренции между кузенами[88].
Рис. 3. Перекрестный брак детей Святослава и Ростислава
Рис. 4. Имянаречение по свойству в семье Игоря Святославича
Смоленские же князья Ростиславичи, и прежде всего старший из них – Роман, на долгие годы стали главными гарантами династических прав всех своих новгород-северских свойственников. Характерно, что именно им совсем молодой еще Игорь отвозит саигат[89], подарки из военных трофеев, которые, согласно княжескому церемониалу, младший родич подносит старшим.
Что же касается Владимира Галицкого, то при жизни Игорю не столько доводилось пользоваться его поддержкой для себя и своих детей, сколько самому помогать шурину, давая тому пристанище и миря – с бо́льшим или меньшим успехом – с родным отцом, Ярославом Осмомыслом. Надо сказать, что Владимир Ярославич и сам был небогат близкой родней по мужской линии. И до него князьям Рюриковичам случалось ссориться с собственными отцами, но в таком случае они без большого ущерба для семейной чести прибегали к помощи дядьев или старших кузенов. Владимир же был лишен такой возможности, а более отдаленная родня поначалу не рисковала вмешиваться в этот конфликт. Летописец подчеркивает, что в определенный период Игорь был, в сущности, единственным, кто осмелился (и не без успеха) оказать ему гостеприимство и помощь[90]. Таким образом, Владимир Галицкий явно не прогадал, подарив старшему из сестричичей свое родовое имя.
Что же получила от этого союза, скрепленного имянаречением, другая сторона? Не следует забывать, что при выборе имени в династии руководствовались не только сиюминутной политической ситуацией, но еще в большей мере – долгосрочными стратегическими соображениями. Разумеется, расчеты подобного рода не всегда оправдывались, но так или иначе имя было своеобразным маркером, фиксирующим процесс кропотливого политического строительства. Из Галицко-Волынской летописи мы узнаём, что, когда Владимир Ярославич скончался и в Галиче сложилась неблагоприятная для преданных ему людей ситуация, новгород-северские князья охотно и радушно приняли некоторых из его ближайших бояр. Впоследствии один из них возглавил в Галиче партию, призвавшую на тамошнее княжение сыновей Игоря Новгород-Северского[91]. Иными словами, в эпоху своеобразной смуты и непрекращавшихся военных столкновений вокруг этого важнейшего центра Юго-Западной Руси потомкам Игоря Святославича удалось на некоторое время заполучить тот стол, где прежде сидел их дядя по матери.
Преемственность в именах, таким образом, в который раз оказалась наглядно связанной с преемственностью власти, при том что модель наследования «от уя к сестричичу» ни в коей мере не была традиционной и легитимной для русской правящей династии. Более того, мы не взялись бы утверждать, что, нарекая своего старшего сына Владимиром, Игорь напрямую рассчитывал именно на такой поворот событий (тем более что галицкий проект в конце концов завершился для Игоревичей трагически – они были повешены горожанами). Так или иначе Владимир Ярославич, нетривиальным образом отдавая свое имя сыну сестры, явно договаривался о долгосрочном сотрудничестве с новгород-северской княжеской семьей, которое оказалось столь значимым в династической судьбе обеих сторон и не утрачивало силы как при жизни старшего из двух тезок, так и много лет спустя после его смерти.
Все это как нельзя лучше соответствует изначальной стратегической направленности традиции имянаречения в русской княжеской династии, традиции, призванной поддерживать единство Рюриковичей, живых, умерших и еще не родившихся, в их праве на власть. Наделение непрямого родича собственным именем ради закрепления договора успело к концу XII в. стать привычным инструментом в практике выбора имени. Однако род продолжал разрастаться, а внутридинастические браки заново сближали разошедшиеся было ветви огромной княжеской семьи, система наследования властных привилегий все усложнялась и отчасти расплывалась, так что традиционные антропонимические средства начали использоваться в неожиданных целях. Не исключено, что сама возможность передавать свое имя свойственникам и родственникам по женской линии отражала некую более общую тенденцию, в русле которой родство через женщин смогло бы играть большую роль в передаче власти и пресловутый андроцентризм династии Рюриковичей был бы отчасти редуцирован. Однако потрясения, ожидавшие страну и правящий род в XIII столетии, не оставляли пространства для естественной и постепенной эволюции династического обихода.
Существенно, что имена, это символическое родовое имущество, во всех ситуациях, о которых нам приходилось говорить выше, не ушли из русского правящего рода. Сложнее, а быть может и интереснее, обстояло дело, когда Рюриковичи вступали с помощью имен в договорные, союзнические отношения с половцами, этими заклятыми друзьями русских князей, ради борьбы с которыми род то и дело объединялся. В то же время практически никакая княжеская внутриродовая распря в XII столетии не обходилась без того, чтобы одна, а то и обе противоборствующие партии Рюриковичей не вовлекли в нее половцев в качестве союзников.
Для создания и укрепления подобных союзов средневековый мир знает самое универсальное и действенное средство, к которому русские князья прибегали весьма охотно, – это междинастический брак. Из летописи нам известны около 10 случаев женитьбы Рюриковичей на половецких принцессах, тогда как на практике таких эпизодов, по-видимому, было несколько или даже заметно больше[92]. Однако не менее эффектным и эффективным приемом оказывалось дарение имени, которое могло сочетаться с междинастическим браком в различных комбинациях, а могло, судя по всему, работать и без него.
