Александр Мень - История религии. В поисках пути, истины и жизни. Том 2. Магизм и единобожие
У шумеров богиня Намму, «мать, породившая небо и землю», есть не что иное, как предвечный Океан (см.: С. Крамер. История начинается в Шумере, с. 106). У аккадцев и вавилонян этот Океан олицетворен в женском же божестве Тиамат. Тиамат — это дракон Хаоса, против которого выступает Мардук, бог света, создавший впоследствии земной мир (см. выше гл. VI). Нас не должна смущать грубо мифологическая форма сказания о борьбе Мардука с Тиамат. Это был архаический текст, который пелся в Вавилоне на новогоднем празднике «акиту» (см.: S. Lang-don. The Babylonian Epic of Creation, 1923). Но философский смысл его весьма серьезен. Он сводится к тому же, что и миф греков о Титаномахии (см. выше гл. XVI). Вселенная есть результат борьбы светлых, разумных сил с дикими силами хаоса. «Богословие, — писал Гункель в своем известном труде «Творение и хаос», — поступит правильно, если оно будет трактовать с уважением миф о Мардуке» (Gunkel. Schopfung und Chaos, 1895, S. 118). Б. Тураев даже полагал, что «в лице Мардука богословская мысль вавилонян приблизилась к идее Логоса» (Б. Тураев. История др. Вост., I, с. 147).
Если мы сопоставим чудовище Хаоса Тиамат с библейской бездной Теом (множ. число: Теомот), название которой дано без частицы «ха» (намек на собственное имя), то это поможет нам ближе подойти к идее, заключенной в Гексамероне. Эта параллель со сказанием о Мардуке должна являться как бы намеком на то, что хаос — это не только стихия, но и нечто враждебное Богу.
В Египте мы находим представление о Нуне, предвечном Хаосе, породившем бога Ра (см.: М. Матье. Древнеегипетские мифы, 1956, с. 83). В одних случаях это живородящее Лоно представлялось в виде полужидкой массы, вроде нильского ила, а в других прямо как вода (см.: К. Sethe. Amun und die Acht Urgotter von Hermopolis, 1929, S. 102).
Один из недавно найденных текстов Финикии именует бога Ваала-Алейана «сыном Моря», что указывает на морскую стихию как на родоначальную (см.: Н. Никольский. Этюды по истории финикийских общинных и земледельческих культов. Минск, 1948, с. 128, 220).
Финикийская космогония (в позднем изложении) открывается следующими словами: «В начале был мутный, темный Хаос, беспредельный и вечный» (см.: Б. Тураев. Остатки финикийской литературы, 1903). Угаритские поэмы, содержащие мифы о борьбе Божества со своими противниками, упоминают о боге смерти Моте и его помощнике семиглавом морском драконе Лотане (A NET, р. 137). Это очевидная параллель с библейским Левиафаном, к которому мы вернемся ниже.
Греческая космогония, вероятно, сложилась не без влияния Финикии. У Гесиода, как мы видели (см. выше гл. XV) Хаос изначален, он есть родитель богов (Гесиод. Теогония, 116), ay Гомера он назван Океаном (Илиада, 14, 246), «от коего все родилось». Греческий мудрец Фалес (по преданию, родом из Финикии) в своем утверждении, что все происходит из воды, лишь продолжал эту древнюю мифологическую линию (Аристотель. Метафизика, 1, 3).
Учение о предвечной Материнской Бездне было распространено даже в Индии и Китае. Гимны Риг-Веды производят мир от безначального водного Хаоса (Риг-Веда, X, 168, 121). В Брихадараньяке-Упанишаде говорится о первичных водах как о начале всего сущего (Брихадараньяка, 5:5, 1), а в Шатапатхе утверждается, что и само Божество вышло из мировых Вод (Шатапатха, II, 1, 6). Согласно китайской мифологии, из Хаоса родились противоположные начала Янь и Инь, которые и образовали весь мир (Юань Кэ. Мифы древнего Китая. М., 1965, с. 35).
Бездна мыслилась предвечной именно потому, что воспринималась через языческое сознание. Она была либо реальным воплощением материнского божества (как у вавилонян), или являлась трансформированным ее образом (как у Фалеса). Это обожествление Природы в ее целом стало не только началом политеизма, но и источником основных духовных заблуждений, известных в мировой истории.
1) Материализм исторически и психологически теснейшим образом связан с культом Матери. Ионийские философы придали восточному мифу наукообразную форму, а уже от них ведет свое начало тенденция объяснять мир через саму Природу. В учении о вечной и самодовлеющей Материи от Демокрита до позднейших материалистов живет древний дух природопоклонства. Убеждение, что разумно устроенный мир произошел из лишенной разума материи, содержит не больше рационального, чем древний миф. Пожалуй, миф даже логичнее, ибо от богини все-таки можно скорее ожидать рождения разумных существ, чем от слепой и бессмысленной материи.
2) Образ богини имеет и другую трансформацию, в виде Судьбы, порождая непреодолимый фатализм, распространенный как на Востоке, так и в Греции. Власть Матери воспринимается как некий безликий Закон. Это и «Me» шумеров, и «Парсу» вавилонян, и в каком-то смысле «Маат» египтян, и «Рита» арьев. Но особенно ясно фатализм обозначился в греческом мире, где в крито-микенское время Ма оставалась все еще главной богиней. Неотвратимость Судьбы подтверждалась постоянством природных циклов и движения планет (особенно в Вавилонии). Тема Судьбы, проходящая от Гомера до Платона и пифагорейцев, позволяет определить Фатум греков как «всеохватывающее единство существующего, в котором все от века предзадано и предсовершено» (В. Тайденко. Тема судьбы и представление о времени в греческом мировоззрении. — «Вопросы философии», 1969, № 9, с. 93). Эта вера в неизбывную предугаданность событий порождала —
3) Циклизм. Мир рисовался как замкнутая система, где все бесконечно носится по кругу или по кругам. Он возникает и погибает для того, чтобы снова возродиться. Идея мирового круговорота впервые появляется в Месопотамии (см.: Г. Винклер. Вавилон, его история и культура, 1910, с. 113). В Индии она приняла форму учения о Кальпах (см т. III наст. издания: «У врат Молчания»). Нечто подобное мы находим и в Орфических циклах, и в идее мирового Года у Платона (см.: М. Eliade. The Myth of the Eternal Return, 1965, p. 115 ff). Рано или поздно Вселенная должна погибнуть в огне или в волнах, но впоследствии Мировое Лоно вновь родит ее, чтобы она прошла томительный путь бытия. Светлые боги хаособорцы (Мардук, Зевс и др.) победоносно завершали свои битвы с силами Хаоса. Но в конечном счете победить Судьбу они были не в состоянии. Их борьба оказывалась вечной и безысходной. Здесь обнаруживается исток —
4) дуализма, происхождение которого ошибочно приписывают исключительно Ирану. Религия Заратустры лишь придала ему этический аспект, которого в нем прежде не было. В действительности же дуализм вытекал из представления о невозможности окончательной победы сил гармонии и разума над Хаосом и Судьбой. Нас не должно вводить в заблуждение торжество Мардука, описанное в «Энума элиш». Как уже было сказано, гимн этот звучал на празднике «акиту». Праздник же сопровождался мистерией, где «борьба между двумя группами действующих лиц была не только воспоминанием о первичном конфликте Мардука и Тиамат; она повторялась, актуализировала космогонию, переход от хаоса к космосу. Мифическое событие было современным… Борьба, победа и творение происходили в этот самый момент» (М. Eliade. Idem, p. 56).
Новогодняя мистерия в Вавилоне (как и мистерии египтян, хеттов и финикийцев) должна была магическим путем постоянно поддерживать равновесие борющихся сил. Очень важно отметить, что во время праздничных священнодействий роль Мардука играл царь, который отождествлялся с божеством (см.: S. Langdon. The Babylonian Epic…, p. 25 ff). Таким образом, великий маг и властитель, он обусловливал устойчивое состояние мира через обряд. Это делало его владычество священной необходимостью и создавало основание для —
5) сакрального монархизма. Человечество, мыслящее мир в категориях нескончаемой борьбы, нуждалось в том, кто, воплощая в себе божество, мог бы стоять у границ Хаоса, готовый к битве. Аналогичные мистерии совершал фараон в Египте, отождествляемый то с Гором, то с Ра, то с Амоном, то с Осирисом, и возобновление его победы над врагами давало жизнь стране (см.: М. Матъе. Цит. соч., с. 57 сл.). Это же видим мы и в других странах (см.: Д. Фрэзер. Золотая ветвь, в. I, с. 109 сл.).
Вера магизма в причинную связь явлений, в могущество ритуалов и церемоний оправдывала авторитарную власть монархов. «Общество и мировой порядок были статической и ритмической фиксацией порядка творения» (G. Е. Wright. Biblical Archaeology, р. 101). А царь, как сын божества-творца или его двойник, делал природу и общество причастными к мировому Целому.
Однако, как мы уже могли убедиться, «магический человек» много раз переживал духовные кризисы, и в нем рождалось острое чувство недостижимости Полноты бытия (см. гл. VI). Фатальная предопределенность, кружение и безысходность борьбы вели к распространению пессимизма во всем дохристианском мире. Даже его высшие духовные взлеты не были свободны от печального, полного горечи взгляда на жизнь. Системы Платона и Будды родились в сумерках разочарования (см. выше гл. VI, VII, XVI; Н. Арсеньев. Жажда подлинного бытия. Берлин, 1922; Его же. Пессимизм и мистика в древней Греции. — «Путь», 1926, № 4, 5). Гностики, которые в эпоху первохристианства пытались синтезировать все мифы и философские системы древности, отличались ярко выраженной склонностью к пессимизму. Они как бы подвели итого миросозерцанию, основанному на вере в Предвечную Бездну, Мать всего сущего.
