Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3 - Бруно Бауэр
Вывод о том, что найденные Лукой родословия действительно являются подлинным остатком иудейской древности, был бы несколько преждевременным. Если Лука не составлял его, то не мог ли кто-то другой сделать это до него? Как только речь заходит об исторической достоверности в данном случае, нужно было бы предварительно доказать — что невозможно, — что родословная боковой линии дома Давидова сохранилась в течение тысячи лет под всеми бурями истории, и тогда не нужно было бы бояться сравнения с родословной, которую приводит Матфей. И Лука, и Матфей, оба приводят родословную Иосифа, оба хотят быть правыми, только один может быть прав, но если один не принимается как достоверный свидетель, то откуда у другого привилегии? Если один падает — а по крайней мере один должен пасть, — то и другой уже не стоит на ногах. Но достаточно взглянуть на генеалогическую таблицу Луки чуть внимательнее, чем раньше, чтобы заметить, с какой тщательностью она составлена и с той скупостью имен, которая обычно встречается в таком целевом труде. Как часто встречаются имена Матфат и Маттафия? Как подозрительно, что в таблице перечислены Амос и Нахум, и как удивительно, что некоторые пророки не фигурируют, особенно когда видишь, как имена четырех сыновей Иакова следуют друг за другом?
Нам известны мучительные гипотезы, призванные объяснить, почему Лука и Матфей, хотя первый продолжает род Давида до Иосифа по боковой линии, а второй — по суверенной, тем не менее, согласно пропорциям своих скрижалей, встречаются примерно на одном и том же расстоянии в упоминании Серубабкла и Салафиила. Нам не нужно больше гипотез, да они и не были бы столь мучительными, когда так ясно, что генеалогия Луки является свободным творением, и когда достаточно легко доказать, откуда в этом месте вдруг появляются Серубабл и Салафиил. Неизвестная земля, через которую ведет тысячелетнее шествие таких странных и незначительных имен, была бы слишком пустынна и безлюдна, и читатель, которому предстояло участвовать в этом шествии, не смог бы сориентироваться и многое восстановить, если бы не было даже указателя или оазиса. Должны были прозвучать исторические имена, и Зоровавель с отцом появились в нужное время, чтобы читатель понял, что он перешел ко времени вавилонского эриля. Эта необходимость в указателе, точке покоя, действительно, была настолько настоятельной, автор настолько безоговорочно вынужден был подчиниться, что не задумывался над тем, как поместить Салафиила с отцом и Зоровавеля с сыном, причем оба они совершенно неизвестны.
Матфей действует более умело, — мы узнаем его в целом как толкового, часто остроумного автора, — но у него было и то преимущество, что благодаря написанию Луки он привык рассматривать генеалогию как составную часть Евангелия. Он помещает генеалогию туда, где ей самое место, — в начало своего труда. Но какая генеалогия? Хотя бы переданная ему? Или составленная им самим? Во многих чертах дух и разумное отражение первого синоптика невозможно отрицать.
Родословие возвращается из своего бесформенного расширения, в котором оно продолжается у Луки до Бога-отца Адама, в более узкие пределы, а именно только до Авраама: это соответствует взглядам Матфея, который с особым предпочтением связывает Ветхий Завет с Новым, чтобы генеалогический интерес не выходил за пределы патриарха и отца народа завета. Во введении к родословию Иисус Помазанник сразу же описывается как сын Давида и Авраама: обетования, хочет сказать евангелист, данные Аврааму и Давиду и связанные с потомками обоих, нашли своего носителя. Только один писатель, который в остальном всегда скрывает за собой ощутимую увлеченность ВЗ, упоминает в родословии, помимо мужчин, женщин, которые, как ему казалось, чем-то выделялись: Фамарь отдала себя из ревности о сохранении святого рода, Нахав был первым из ханаанеев, кто «признал Иегову», когда евреи вошли в Ханаан, о том, как Руфь достигла достоинства стать матерью рода Давидова, рассказывается в особой книге ВЗ, а Вирсавия, ревностно противостоявшая притязаниям Адонии, в конце концов добилась того, что на престол взошла семья, в которую вошел Мешиах. Поэтому, безусловно, только евангелисту принадлежит то, что родословие разделено на три равные части, каждая из которых ограничена наиболее важными эпохальными личностями и событиями истории. Каждый из трех разделов состоит из четырнадцати членов, первый из которых простирается от Авраама до Давида, который, будучи сыном Иессея, все же включен в первый период. Давид как отец Салама начинает второй период, а Иосия замыкает его четырнадцатым, но не как сын, как порожденный, как Давид замыкал первый ряд, а одновременно как отец Икконии, который уже не учитывается во втором ряду, а начинает третий период как отец Салата, и в этом периоде снова четырнадцать членов от него до Иисуса. Таким образом, переход от второй серии к третьей формируется иначе, чем переход от первой серии ко второй, но он должен был сделать это, чтобы трижды получить одинаковое число членов, и он смог сделать это без труда, установив время путешествия в Вавилон как средний срок для второй и третьей серий. В этом среднем промежутке он мог позволить Иостасу как отцу Ичхонии замкнуть второй ряд, не
