Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии - Хьюстон Смит
…взвыл от боли, увидев, как яростно ссорятся два лодочника. Он достиг отождествления самого себя с невзгодами целого мира, какими бы нечистыми и жестокими они ни были, в итоге его сердце постепенно покрылось шрамами. Но он знал, что должен любить Бога во всех людях, какими бы неприязненными и враждебными они ни были и во всех проявлениях мысли, управляющей их существованием, зачастую приводящей их к ссорам друг с другом[12].
К такому явлению, как отрешенность от конечного «я» или преданность всему сущему, можно относиться как позитивно, так и негативно. Когда оно возникает, жизнь возвышается и над возможностью раздражения, и над тоской – третьей угрозой для радости, – ибо космическая драма слишком зрелищна, чтобы допустить скуку в случае настолько яркого отождествления.
Второе значительное ограничение человеческой жизни – невежество. Индуисты утверждают, что и оно устранимо. Упанишады говорят о «познании Того, знание о котором приносит знание обо всем». Маловероятно, что под «всем» здесь подразумевается всезнание в буквальном смысле. Скорее, имеется в виду озарение, открывающее смысл всего. С учетом этого обобщающего озарения вопросы о деталях были бы так же неуместны, как вопросы о количестве атомов в живописном шедевре. Когда ухвачена суть, кому нужны подробности?
Но возможно ли трансцендентное знание даже в таком, более узком смысле? Мистики явно считают, что да. Научная психология не во всем соглашается с ними, но придерживается убеждения, что ментальная сфера есть нечто гораздо большее, чем кажется на первый взгляд. Психологи сравнивают ее с айсбергом, большая часть которого скрыта под водой. Что же содержит ее обширная погруженная доля? Кое-кто считает, что в ней хранится каждое приобретенное воспоминание и опыт, ничто не забывается глубинами разума, который никогда не спит. Другие, например Карл Юнг, полагают, что в нем заключена также коллективная наследственная память, обобщающая опыт всего человеческого рода. Психоанализ ориентируется по нескольким светящимся точкам в этой ментальной тьме. Но кто скажет, в какой мере такую тьму можно рассеять?
Что касается третьего ограничения жизни, ее конечного бытия, для того, чтобы с пользой рассмотреть его, нам прежде следует спросить, как должны определяться границы «я». Разумеется, не величиной физического пространства, которое занимают наши тела, или объемом воды, который мы вытесняем из ванны. Целесообразнее определять наше бытие в зависимости от величины нашего духа, спектра реальности, с которой он отождествляется. Мужчина, который отождествляет себя со своей семьей и радуется ее радостям, обладал бы соответствующей долей реальности; доля женщины, способной отождествить себя с человечеством, была бы гораздо больше. Согласно этому критерию, люди, способные отождествить себя с бытием в целом, не имели бы ограничений. Однако это едва ли правильно, ведь они все равно умерли бы. Предмет их забот продолжил бы существование, а их самих не стало бы.
Следовательно, нам надо подойти к вопросу бытия не только с пространственной, так сказать, стороны, но и относительно времени. Наш повседневный опыт обеспечивает для этого исходную точку. Строго говоря, каждый миг нашей жизни – это умирание; «я» данного момента умирает, чтобы уже никогда не возродиться. Но несмотря на то, что в этом смысле моя жизнь состоит исключительно из похорон, я не считаю себя ежеминутно умирающим, ибо не приравниваю себя к отдельным моментам своего бытия. Я прохожу через них, испытываю их, не будучи идентичным ни одному из них в его уникальности. Индуизм заходит на шаг дальше в развитии этой мысли – и постулирует наличие протяженного «я», которое проживает последовательные жизни так, как в одиночной жизни проживаются последовательные моменты.
Сердце ребенка разбивают беды, которые мы считаем пустяковыми. Он полностью отождествляет себя с каждым инцидентом, не умея увидеть его на фоне изменчивой жизни в целом. Понадобится прожить немало, прежде чем ребенок научится отделять самоопределение от конкретного момента и тем самым приблизится к взрослому возрасту. По сравнению с детьми мы – зрелые личности, но по сравнению со святыми мы дети. Способные увидеть наше «я» в целом и в перспективе не более, чем трехлетка, уронивший рожок с мороженым, мы сосредотачиваем внимание на нашем нынешнем сроке существования. А если бы мы могли достичь полной зрелости, то увидели бы этот срок в более широком смысле, то есть, по сути дела, нескончаемым.
Такова основная суть индуистской оценки положения человека. Мы уже видели, что психология приучила нас к тому, что сами по себе мы есть нечто большее, чем нам кажется. Как в представлениях европейцев XVIII века о земле, в нашей ментальной сфере есть собственные черные Африки, свои неизведанные Борнео, свои бассейны Амазонки. Большая их часть все еще ждет исследований. Индуизм воспринимает скрытые континенты ментальной сферы как протянувшиеся в бесконечность. Бесконечное бытие, бесконечное знание – нет ничего за их пределами, что остается неизвестным. И бесконечная радость, ибо нет ничего чуждого им, что пятнает их красоту.
Индуистская литература изобилует метафорами и притчами, предназначенными для того, чтобы помочь нам осознать золотые миры, скрытые в глубинах нашего бытия. Мы подобны царям, которые пали жертвой амнезии и бродят по своим владениям в лохмотьях, не зная, кто они на самом деле. А еще можно сказать, что мы подобны львенку, разлученному с матерью и воспитанному овцами, приученному пастись, блеять и считать, что и он – овца. Мы как влюбленный, который во сне отчаянно ищет по всему миру свою возлюбленную, забыв о том, что все это время она лежит рядом с ним.
Осознание нашего бытия в целом поддается описанию не более, чем закат, если требуется описать его слепому от рождения человеку; и то, и другое надо испытать самому. Однако биографии тех, кто совершил это открытие, дают нам подсказки. Эти люди мудрее, они обладают и силой, и радостью. Кажется, что они свободнее, но не в том смысле, что они сплошь и рядом
