Василий Ефремов - Иисус Христос — Homo sapiens. Тацинский апокриф
Штраус в отношении этого неизвестного периода жизни Иисуса предполагает, что он был «периодом тяжкой, мрачной борьбы и, может быть, различных заблуждений». Матфей [6: 25–28; 8: 20] упоминает о некоторой привычке к скитальческой жизни. Вполне вероятно также и последовательное пребывание Иисуса сначала в Египте и потом — в Иерусалиме. Но самое главное — после возможных египетской и иерусалимской школ жизни он стал талантливым (здесь можно согласиться с Ренаном и в утверждении гениальности Иисуса) ловцом душ и в человеческой массе был как рыба в воде. Все просто как мир. Подобных волевых типажей, психологов-самоучек можно найти там же, в тюрьмах, куда и нацеливался Иисус. Управлял он людьми, наэлектризованными ожиданием мессии, делал это играючи и хорошо знал, чего они ожидают, знал наиболее доходные темы проповедей, и мы знаем, что это были идеи смирения, благочестия и надежды — материал будущего христианства.
Тридцать лет и три года
Итак, начало основной общественной деятельности, служения — зрелое 30-летие [Лк, 3: 23]. «Прямого указания на то, как долго действовал Иисус публично, мы не находим ни в одном из евангелий» — это цитата из исследования Штрауса. Очень сложны логические конструкции Штрауса по поводу выяснения срока общественной деятельности Иисуса. Первые три евангелия (синоптические) входят в противоречие с четвертым. Иоанн в четвертом евангелии сообщает, что Иисус до рокового события не один раз побывал в Иерусалиме, по праздникам, и вел себя там как дома (и церковные иерархи уже положили на него глаз), а синоптики Матфей, Марк и Лука, напротив, утверждают, что все скандальные действия Иисус произвел в свое первое и последнее, триумфальное и роковое прибытие в Иерусалим в качестве уже Мессии. Примирить всех может лишь приведенное выше предположение, что Иисус основную часть предшествующей молодости провел в Иерусалиме рядовым пророком, в составе какой-либо общины.
Все же общепринятое мнение сходится на трехлетнем периоде (после тридцатилетия) общественной проповеднической деятельности Иисуса-мессии. И начался он крещением. Иоанн Креститель в водах реки Иордан уже массово практикуемым способом окрестил Иисуса на тридцатом году его жизни. Можно прикинуть, что за период около года перед этим событием Иисус, прибыв из Иерусалима, был простым слушателем проповедей Иоанна. Затем вошел в состав его учеников — как-никак родственник, и здесь Иоанн понял, что имеет дело с учеником, уже владеющим неплохим проповедническим опытом. Ученик обнаружил установившиеся взгляды и идеологию, столичную самоуверенность и превосходящие способности: большую силу влияния, лучшую риторику. Состоялись дискуссии, наметились несоответствия платформ. Иисус, уяснив идеологию Иоанна, не был согласен с проповедовавшимся им аскетизмом: слишком схож он со все той же закоснелой педантичностью официального иудаизма, а Иисус уже был полон идеями прямого общения с Богом. Однако и Иоанн, хоть и понял, что перед ним перспективный реформатор, принципами поступаться не мог и не стал. Окрестил Иисуса и публично признал его превосходство [Лк, 3: 16–17; Ин,1: 19–28]. Иисус отправился в пустыню на 40 дней поститься и отражать искушения Сатаны, а Иоанна как раз схватили Иродовы прислужники (воля случая?) и заточили в темницу [Лк, 3: 20] (чем это закончилось, мы уже говорили). Паства на некоторое время осталась без присмотра, пока Иисус не вернулся и не заступил место Иоанна. Тем самым начался новый, успешный трехлетний проповеднический период жизни Иисуса зрелого.
Популярность росла как в Галилее, так и в соседней Самарии, других языческих и иудейских пределах (по Луке — и в Иерусалиме), появились ученики, произнесены были нравоучительные притчи и знаменитые проповеди, содеяны чудеса (Штраус и некоторые современные историки в описаниях многих из этих дел усматривают мифотворчество). Назрел абсолют уверенности в себе и в своем деле. Слава воссияла. Все шло как по маслу. Это общеизвестно, незачем детализировать. Отметим лишь одну интересную деталь: Иисус не проповедовал в Назарете. Преткновение объяснено самим Иисусом: «Иисус же сказал им: не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и в доме своем» [Мф, 13: 57]. Не принят, не оценен был по достоинству босяк Иисус на родине — в Назарете. А семья вообще сочла, что он ненормальный, стал на порочный, порицаемый властями путь, и даже предприняла попытки «взять» его [Мк, 3: 21; Ин, 7: 5]. Это очень интересная оппозиция. Эволюционные ее предпосылки несомненны. Легко проследить такую ситуацию в обычной жизни. Определенная информация, исходящая от родственников, или близких друзей, или хорошо знакомых земляков, не воспринимается, отторгается. Положим, родич, по вашему мнению ни с того ни с сего, написал стихи, приятель начал рисовать, земляк забаллотировался в президенты. И вспомните, стихи эти вам даже не хочется читать, и на картинах сплошная несуразица. За текстом или за холстом маячит невзрачный образ надоевшего родича или приятеля, посягнувшего на известность: Боже, куда он прет, что за мазня? что за бред? что он мелет, тот же вдоль и поперек известный претендент? Любые другие стихи, картины, официоз вы воспринимаете иначе, оцениваете с привычных позиций объективности, хорошо различаете достоинства и недостатки, принимаете к сведению без этого непонятного предубеждения. А предубеждение вполне объяснимо — чужая жена всегда лучше, поясняют в народе; везде хорошо, где нас нет; пустопорожняя, сварливая Ксантиппа обзывала своего мужа Сократа идиотом и т. д. Все дело в инстинктивном отторжении старой и влечении к новой информации — эволюционном движителе прогресса вида Homo sapiens, с древнейших, полудиких времен поглядывавшего, что нового в соседнем племени, — свое-то уже неинтересно. Упомянем-таки и пресловутое наше преклонение перед иностранцами и иностранным.
Можно было бы в этом месте долго рассуждать об инстинкте передачи и поиска, накопления информации, что мы сделаем вкратце. Вспомните, как не терпится вам рассказать новый анекдот или эффектно озвучить какую-либо сногсшибательную новость — инстинктивный зуд передачи информации. На этом инстинкте погорело немало преступников, не сумевших удержать язык за зубами по пьянке или, скажем так, — терпение кончилось. Минутная слабость потом оборачивается годами неволи: тайна, известная двоим, — уже не тайна. Хорошие примеры есть и в текстах евангелий. Нередко Иисус, исцелив иного немощного и даже целую толпу [Мф, 9: 30–31; 12: 15; 14: 14], запрещал об этом рассказывать. На первый взгляд, нелогично для проповедника, но не прост был Иисус: он прекрасно понимал, что запрещение передавать информацию действует на неискушенный люд ровно наоборот — желание передать информацию удваивается. Запрещение подчеркивает пикантность информации. Такой же дальновидный запрет получали и ученики его: «Тогда запретил ученикам Своим, чтобы никому не сказывали, что Он есть Иисус Христос» [Мф, 16: 29]. Естественно, рассказали. Или: «И повелел им не сказывать никому. Но сколько Он ни запрещал им, они еще более разглашали» [Мк, 7: 36]. Несокрушимый инстинкт.
Еще одно пояснение к «назаретскому эффекту». Всем, кто много лет работал в коллективе, известно, что любой вновь появившийся человек имеет как бы презумпцию солидности, значительности, по крайней мере — информационную привлекательность, некую притягательную силу для людей, уже давно исчерпавших взаимные информационные потоки и успевших надоесть друг другу. Свой же человек, задумавший вдруг сыграть роль нового, выпрыгнуть из себя, из сложившегося имиджа, как правило, вызывает неприязнь в той или иной форме. Информационная исчерпанность, несомненно, и одна из причин распада молодых семей. Статистикой выделяются рубежные два года — срок полного обмена молодых информацией всех планов и следующий далее крах ее же — информационной обоюдной привлекательности.
Инстинкты — это как раз-таки soft, о котором мы говорили выше. Инстинкт накопления информации, новой конечно, заставляет нас на бытовом уровне любопытствовать, совать нос, куда зачастую не просят. Естественно, сила инстинкта, шкала признака разновелика у разных людей: допустим, от замкнутости до неуемной болтливости, от чрезмерного любопытства до индифферентности к пикантным событиям. Все объясняется генетическим, врожденным набором, генным составом поведенческого комплекса.
Вот и жителям Назарета любой другой пророк был гораздо интереснее, предпочтительнее своего, — что он может сказать путевого, сын пряхи? Когда его распяли, там, видимо, сказали: ну вот, мы так и знали. А пока Иисус гремел славою. Сам он себя Сыном Божьим до поры до времени не называл. Будучи человеком умным, он понимал, что талант управления массами, ораторские способности, удачи во внушении своих идей — это еще не повод для крайнего самовозвеличивания, панибратства по отношению к Богу. А Бог Яхве, Саваоф суров и временами жесток. И хотя человеком набожным Иисус вряд ли был [Мф, 11: 18–19; Лк. 7: 33–34] (Ренан, правда, усиленно выводит его боголюбивый образ), но Бога врожденно побаивался и в сыновья к нему не лез. Конечно, если принять к вере и подлинности каждую букву Нового завета, можно подобрать поэтические детали к поэтическому же заключению Мережковского: «Знание Отца, любовь к Отцу — в Нем Одном-Единственном». Но будем реалистичны: на сан мессии он был согласен, потому как никакого богохульства в этом не видел, народ каждого достаточно заметного пророка норовил произвести в мессию или мучился в догадках: не мессия ли он? Впоследствии, когда природная сила исцеления у него утвердилась, развилась до предела и он понял, что способен почти на любое чудо, у него, наверное, возникло самоощущение присутствия в себе Божьей благодати. С какого-то момента он стал верить в это и считать себя Сыном Бога [Мф, 11: 27; Ин, 10: 15; 17: 10], что дополнительно многократно усилило его способности. Тоже soft, и не приобретенный, как считали Цельс и его единомышленники, а врожденный. Для иллюстрации уместно будет здесь привести реальный пример несокрушимой самоуверенности. В короткой заметке одной из центральных газет сообщалось, что близ небольшого среднерусского городка на железнодорожное полотно вышел мужчина (как выяснилось — экстрасенс), поставил дипломат на шпалы и, выполняя пассы, сделал попытку остановить летящий на него поезд, застопорить мчащееся железо силою своего экстрасенсорного дара. В неудачу он не верил. Поезд, конечно, сделал свое мрачное дело, но вера человека в себя все-таки осталась непобежденной. Такая вера может сделать многое, и именно к такой вере призывал своих учеников Иисус в некоторых ситуациях [Мк, 11: 23–24; Мф, 17: 20; 14: 31].
