Игнатий Лойола - Рассказ паломника о своей жизни
54. Прибыв в Барселону [115], он сообщил о своём намерении учиться Гисабель Росер [116] и магистру Ардёволю [117], который преподавал грамматику. Обоим показалось, что это очень хорошо, и последний предложил обучать его бесплатно, а первая — обеспечить всем необходимым для жизни.
В Манресе у паломника был один <знакомый> монах (кажется,
Вернувшись в Барселону, он начал учиться очень старательно (§ 54).
из <Ордена> святого Бернарда), человек весьма духовный, и <паломник> желал находиться при нём, чтобы обучаться, чтобы успешнее вести духовную жизнь, а также приносить пользу душам Поэтому он ответил, что примет это предложение, если не найдёт в Манресе тех возможностей, на которые надеялся. Однако, придя туда, он обнаружил, что этот монах умер [118]. Поэтому, вернувшись в Барселону, он начал учиться очень старательно.
Но ему сильно мешала одна вещь: когда он начинал зубрить [119] как это необходимо на начальных ступенях грамматики, к нему приходили новые духовные постижения и новые радости, и они настолько его захватывали, что он не мог зубрить и не мог отогнать их, как отчаянно ни боролся с ними.
55. И вот, многократно поразмыслив об этом, он сказал себе: «Когда я молюсь, когда стою на Мессе, ко мне не приходят столь яркие постижения». Так мало-помалу он осознал, что это было искушение. Тогда, помолившись, он отправился в Санта-Мария дель-Мар [120], рядом с домом учителя, и попросил его, чтобы тот со изволил разок выслушать его в этой церкви. И вот, когда они при сели, он правдиво рассказывает ему обо всём, что происходит н его душе, и о том, сколь мало преуспел он до сих пор по этой причине. Однако он дал вышеозначенному учителю обещание, сказав: «Обещаю Вам, что никогда не буду отвлекаться, слушая Вас, все эти два года, покуда в Барселоне у меня есть хлеб и вода, которыми я могу обойтись». Когда он с сильным чувством дал это обещание, никогда более не было у него этих искушений.
Боли в желудке, начавшиеся у него в Манресе, из-за которых он надел обувь, прекратились, и с желудком у него было всё в порядке с тex пор, как он отправился в Иерусалим. По этой причине, обучаясь в Барселоне, он почувствовал желание вернуться к прежнему покаянию, и потому для начала проделал дырки в подошвах своих башмаков. Мало-помалу он расковырял их так, что, когда настали зимние холода, он носил лишь верхнюю покрышку от них.
55. Когда закончились два года обучения, за которые, как ему говорили, он весьма преуспел, его учитель сказал ему, что он уже может приниматься за <свободные> искусства и что ему нужно отравляться в Алькалу. Но всё же он добился того, чтобы его проэкзаменовал один доктор теологии, посоветовавший ему то же самое. И тогда он отправился в Алькалу один, хотя у него, кажется. уже было несколько товарищей [121].
Придя в Алькалу, он стал просить милостыню и жить подаянием. Когда он прожил таким образом десять или двенадцать дней, |как то раз один клирик и остальные, бывшие с ним, видя, что <паломник> просит подаяние, стали высмеивать его и говорить ему что-то оскорбительное, как обычно поступают с теми, кто просит милостыню, будучи здоров. А в это время мимо проходил управляющий новым «госпиталем» Антесаны [122]. Выказав недовольство происходящим, он подозвал <паломника> и взял его с собой в «госпиталь», где дал ему комнату и всё необходимое.
57. В Алькалё он учился почти полтора года [123], поскольку в Барселону, где он проучился два года, <паломник> прибыл в двадцать четвёртом году, Великим Постом, а в Алькалу пришёл в двадцать шестом году. Там он изучал «Термины» Сото [124], «Физику» Альберта [125], а также Магистра «Сентенций» [126]. Находясь в Алькале, он занимался преподанием духовных упражнений и разъяснением христианского вероучения, принеся тем самым <добрый> плод во славу Божию Многие люди дошли до глубокого знания духовных вещей и обрели вкус к ним. Другие же сталкивались с различными искушениями — как, например, одна особа, которая захотела подвергнуть себя бичеванию, но не смогла этого сделать, словно кто-то взял её за руку.
Случались и другие подобные вещи, порождавшие в народе толки, особенно при большом стечении людей, происходившем везде, где бы он ни разъяснял вероучение. Вскоре после своего прибытия в Алькалу он познакомился с доном Диего де Гиа [127], проживавшим в доме своего брата [128], у которого была в Алькале печатня и достаточно средств к существованию. Поэтому они помогали <паломнику> подаяниями, чтобы содержать нищих, а <дон Диего> содержал троих товарищей паломники у себя дома [129]. Как-то раз, когда он пришёл попросить милостыню на некоторые нужды, дон Диего сказал, что денег у него нет Однако он открыл сундук, где держал всякую всячину, и отдан ему разноцветные покрывала, несколько подсвечников и другие подобные вещи. Завернув всё это в простыню, паломник забросил её за спину и отправился помогать нищим.
58. Как уже говорилось выше, по всему этому краю пошла громкая молва о том, что он делал в Алькале, причём одни говорили так, а другие эдак. Это дошло до Толедо, до инквизитором Когда они прибыли в Алькалу, паломника предупредил тот чело век, у которого они остановились. Он сказал, что <инквизиторы называют их «дерюжники» (ensayalados), а может, и «озарёнными» (alumbrados) [130], и что они, должно быть, устроят им резню (camecería) [131]. И вот вскоре они начали следствие и процесс об их <образе> жизни, и в конце концов вернулись в Толедо, не вызван их, поскольку прибыли они только для этого. А вести процесс они поручили викарию Фигероа, который теперь с императором [132] Несколько дней спустя он вызвал их и сказал им, что инквизиторы произвели следствие и процесс об их <образе> жизни, но не обнаружили никакой ошибки ни в их учении, ни в их <образе> жизни, а потому они могут делать то же, что и раньше, совершенен беспрепятственно. Однако, поскольку они не являются монашествующими, им не подобает носить одну и ту же одежду. Хорошо было бы (и он так и повелел), чтобы вот эти двое (тут он указал на паломника и Артёагу) выкрасили свои куртки в чёрный цвет, другие двое (Калисто и Kácepec) — в светло-коричневый, а Хуанико (это был паренёк-француз) может оставаться так, <как есть> [133].
59. Паломник говорит, что они сделают то, что им велено. «Но не знаю», говорит он, «какой толк в этих расследованиях? Давеча священник не захотел преподать одному человеку Таинство, поскольку тот причащается каждые восемь дней. Теперь вот мне устроили затрудиения [134]…. Мы хотим знать, учинили ли мы какую-нибудь ересь?» — «Нет», говорит Фигероа, «ведь, если вы её учините, вас сожгут». — «Вас тоже сожгут», говорит паломник, «если Вы учините ересь». Они перекрашивают свою одежду, как им было велено, а через пятнадцать или двадцать дней после этого Фигероа велит паломнику не ходить босиком и обуться. Тот делает это так же спокойно, и по всех случаях, когда ему давали такого рода приказания.
Через четыре месяца после этого тот же Фигероа снова начинает производить следствие о них.
Думаю, что, кроме обычных причин, был ещё один повод: некая знатная женщина, замужняя, испытывала особое благоговение перед паломником. И вот, чтобы её не заметили, она приходила в «госпиталь» на заре, утром, завернувшись в покрывало, как это принято в Алькалё-де-Энарес [135]; войдя она снимала покрывало и шла в комнату паломника.
Но и на сей раз им ничего не сделали; и впоследствии, по завершении процесса, их даже не вызвали и ничего не сказали [136].
60. Ещё через четыре месяца, когда он жил уже в небольшом домике, а не в «госпитале», однажды к двери подходит альгвасил зовёт его и говорит: «Пойдёмте-ка со мной ненадолго». И, оставив его в тюрьме, говорит ему: «Не выходите отсюда, пока вам не будет другого приказа» [137].
Было лето, и содержали его не так уж строго, поэтому многие приходили навестить его, а он делал то же самое, что и на свободе разъяснял вероучение и давал упражнения. Он так и не захотел взять ни адвоката, ни поверенного, хотя свои услуги предлагали многие. Особо вспоминает он донью Тересу де Кярденас [138], которая направляла к нему посетителей [139] и много раз предлагала ему вызволить его оттуда. Но он ни за что не соглашался, всегда говоря «Тот, ради любви к Которому я сюда попал, вызволит меня, если пожелает».
61. Семнадцать дней он провёл в тюрьме, а его всё не допрашивали, и причины этого он не знал [140]. Наконец в тюрьму пришёл Фигероа и расспросил его о многом (вплоть до вопроса о том, соблюдает ли он субботу), и знает ли он двух таких-то женщин (это мать с дочерью), на что он сказал «да». А знал ли он об их уходе до того, как они ушли? Он сказал «нет» в силу данной им клятвы [141]. Тогда викарий, положив ему руку на плечо и не скрывая радости, сказал: «Это и было причиной того, что Вы сюда попали» Среди многих людей, ставших последователями паломника, были мать и дочь, обе вдовы, причём дочь была очень юна и весьма хороша собой. Обе они далеко продвинулись в духовном отношении, особенно дочь: настолько, что, будучи знатными, они отправились к Веронике Хаэнской [142] пешком (не знаю, просили ли они при этом милостыню) и в одиночестве. Из-за этого в Алькале пошла громкая молва, и доктор Сируэло [143], оказывавший им известное покровительство, подумал, что это заключённый подговорил их на такой шаг, и потому устроил так, чтобы его задержали.
