Сабина Шпильрейн: Между молотом и наковальней - Лейбин Валерий Моисеевич
Поэтому, будучи прежде всего матерью, ответственной за жизнь своих дочерей, после смерти Павла я поступилась женской гордостью. Я сама пришла к той женщине, с которой ранее жил мой муж и у которой от него родилась дочь.
Дочь Павла, Нина, была ненамного старше моей Евы. К тому времени ей было 13 лет. Не зная, что может случиться в ближайшее смутное время 1937 года, я предложила не менее бедной, чем я сама, женщине проявить взаимную заботу о наших младших детях. Я сказала, что если с ней что-нибудь случится, то готова взять к себе на воспитание Нину, а она, в свою очередь, должна взять на воспитание Еву, если что-то произойдет со мной.
Договоренность была достигнута, тем более что мать Нины, как и я, опасалась за судьбу своей дочери.
На Новый, 1938, год я пригласила Нину к себе, где познакомила ее с Евой. Из Москвы домой приехала и моя старшая дочь Рената, так что я оказалась в окружении трех девочек. И хотя мы не могли позволить себе роскошный стол, как это бывало в лучшие времена в нашей семье, тем не менее, мы весело отпраздновали наступление Нового года.
Позднее, с началом Второй мировой войны, мне казалось, что оккупация немцами Ростова-на-Дону будет спасением моих дорогих девочек от большевистской угрозы. Поэтому я не стала эвакуироваться из города моего детства. Подпитываемый любовью к немецкой культуре материнский инстинкт подсказывал мне, что дети должны быть вместе со мной. Я не только не стала отговаривать Ренату от последующего приезда из Москвы ко мне, но и была рада, когда она вернулась в Ростов-на-Дону.
Прозрение
Воспоминания настолько захватили Сабину, что она отвлеклась от ноющей боли в ноге. Но чем ближе воспоминания прошлого приближались к настоящему, тем тревожнее становилось у нее на душе.
Переход от женского к материнскому был своеобразной платой за былые страсти. Обострение материнского инстинкта привело не только к рождению младшей дочери, Евы, но и к стремлению объединиться с обеими дочерьми, стать единым целым.
Но разве забыла Сабина своего символического ребенка? Разве не она «родила» ту статью 1912 года, в которой размышляла о жизни и смерти?
Нет, она ничего не забыла и ничего не вычеркнула из своей памяти. Просто только сейчас, устало передвигая ноги по пыльной дороге, Сабина начала понимать тот абсурд фантазийного арийско-иудаистского соития, который породил в реальности гремучую смесь, замешенную на репрессиях большевизма.
В силу обстоятельств она оказалась как бы между молотом и наковальней. Впрочем, вся жизнь Сабины проходила в просвете между ними.
Острая боль занозой засела в ее отвисшей груди и, высекая искры прозрения, ударила в самое сердце. Надежды и упования на немцев оказались не менее иллюзорными, чем ее девичьи фантазии о рождении сына от Юнга. Все это обернулось тем, что находящиеся рядом с ней дочери стали пленницами ее воображения, не соотнесенного с реальностью.
Будучи психоаналитиком, Сабина не могла не знать того, что многие больные, с которыми ей приходилось иметь дело, живут в мире фантазий. Фрейд неоднократно подчеркивал, что для образования невроза важна не столько физическая, сколько психическая реальность. Говоря психоаналитическим языком, психически больные люди не тестируют реальность.
Будучи молодой девушкой, Сабина сама прошла курс лечения в клинике Бургхольцли. Позднее она закончила медицинский факультет Цюрихского университета, защитила докторскую диссертацию и стала практикующим психоаналитиком. Поэтому она как никто другой была знакома и со сферой одолевающих человека фантазий, и с неукротимыми бессознательными желаниями, не считающимися ни с какой реальностью.
В то же время ей были хорошо известны идеи профессора Фрейда, выдвинутые им в 1911 году. В соответствии с ними каждый человек в своей жизни стремится руководствоваться принципом удовольствия, но, находясь в обществе, вынужден придерживаться принципа реальности.
Сабине не пришлось напоминать самой себе об этих азбучных истинах психоанализа. Но пришедшее к ней запоздалое прозрение столь сильно сдавило ее сердце, что, поперхнувшись и громко закашляв, она зашаталась под грузом материнской вины.
Материнский инстинкт, материнская вина. Все верно.
Но почему, – спросила сама себя Сабина, – это случилось именно со мной? С человеком, знакомым с психоанализом не понаслышке, прошедшим все муки профессионального приобщения к сану психоаналитиков?
Ужаснее всего то, что в просвет между молотом и наковальней попали и ее дочери. Их рождение было наградой за все предшествующие переживания. Но она никак не могла представить себе их смерть от руки арийцев.
Разве в ее предшествующих рассуждениях о жизни и смерти содержался подобный мотив? Разве ее размышления не служили жизни?
Даже в самом кошмарном сне ее бессознательное не сталкивало между собой евреев и арийцев. В ее сознании жизнь и смерть также находились по ту сторону действительности, где не было никакой грани между еврейством и арийством.
Сабине стало не по себе. Тошнота подкатывала к горлу, лишая ее последних сил. И все же, украдкой взглянув на дочерей, шагавших рядом с ней, она, собрав, что называется, в кулак всю свою волю к жизни, попыталась изобразить на своем лице спокойствие.
Девочки не должны видеть свою мать в таком угнетенном состоянии. Она всегда была им надежной опорой, защищала от бед и невзгод, особенно обрушившихся на их семью в последние годы.
Как бы ей самой ни было плохо сейчас, она должна, просто обязана выстоять и поддержать своих дочерей.
Чуть выпрямившись и превозмогая боль в ноге, Сабина крепче сжала руку Евы и, подбадривая взглядом Ренату, сделала вид, что ей намного легче. Пусть девочки видят, что их мать не только не является обузой в этот нелегкий день их страданий и испытаний, но и может служить примером стойкости духа!
Вместе с тем Сабина понимала, что при всем напряжении воли ее силы не безграничны. Хотя она не старуха, тем не менее, возраст дает о себе знать. Долго она не выдержит. Не дай Бог потерять сознание! Что тогда будет с ее дорогими девочками?
Скорей бы придти туда, куда их гонят немцы. Хотя бы немного передохнуть, собраться с мыслями, обрести новые силы. Поговорить с дочерьми, подбодрить их и дать совет, как им вести себя, если вдруг немцы начнут их расспрашивать о семье.
Что за мука ожидание неизвестности! От этого можно сойти с ума.
Мысль о возможности сойти с ума не то чтобы поразила Сабину, но каким-то непостижимым образом вызвала в ней беспокойство. Что-то обжигающее опалило ее душу. Не успев оформиться в какое-то умозаключение, мысль о сумасшествии, описав замкнутый круг, внезапно ушла в глубины ее психики. Но она не затерялась там среди привычных для нее страхов, тревог и сомнений. Напротив, окунувшись в дебри бессознательного, она вывернула наизнанку давно вытесненные переживания и всполохом молнии осветила годы ее пребывания в цюрихской клинике Бургхгольцли.
Невроз с истерическими симптомами
Бургхольцли. Открытый в 1870 году как кантональная психиатрическая лечебница приют для больных, сумасшедший дом. В 1879 году этой лечебницей стал заведовать известный в то время психиатр Август Генри Форель. С 1898 года заведование перешло к Паулю Евгению Блейеру. Кантональная лечебница стала психиатрической клиникой при Цюрихском университете.
Помню как сейчас. Мне тогда было 18 лет. Оставалось два месяца до дня рождения, до девятнадцатилетия. Во второй половине августа, кажется 17 числа 1904 года, меня перевели в лечебницу Бургхольцли.
До этого я находилась в одном из санаториев Швейцарии, куда приехала на лечение вместе с матерью и дядей из Ростова-на-Дону. Я не осознавала своей болезни. Но родители, обеспокоенные моим поведением, которое им представлялось следствием пережитого мною стресса, были не на шутку обеспокоены и неоднократно показывали меня различным врачам.
Для меня действительно сильнейшим стрессом была потеря двух близких мне людей – бабушки и моей младшей сестры Эмилии.
