Психопаты не унимаются! (СИ) - "Джонни Псих"
А ещё, у Джонни почему-то возникла неприятная мысль о том, что, если бы не Геннадий, кто знает, возможно, его эти полицейские или кто там ещё могли обвинить если не в убийстве его собственной мамы, то в доведении её до такого состояния. И кому какое дело, какая позиция в этом вопросе была у врачей скорой помощи – единственных среди их всех, что имели дело с живыми людьми. Ведь если бы его реально хотели обвинить... А впрочем, это было всего лишь его предположение, которое он не имел возможности проверить. Да и не то чтобы он очень хотел проверять... Так или иначе, полицейские ему ничего плохого не сказали. Лишь поинтересовались на прощание, не нужна ли ему помощь психолога.
Джонни, естественно, ответил резко отрицательно. После чего какое-то время его разум был занят рассуждениями типа: интересно, сколько это стоит? И если менты продают услуги психолога, в каком размере он с ними делится? А если психолог бесплатный, то это всё делается, не иначе, с той целью, что если кто-то, например, замочил своего больного родственника, он потом сознается психолуху, а тот уже донесёт ментам... Однако, поскольку у Джонни не было фактического материала, чтобы получить информированный ответ на эти вопросы, он перестал об этом думать.
И на него вдруг, словно впервые, всей тяжестью опустилось осознание того, что мамы нет, и больше никогда не будет. Он остался в этой жизни один, совсем один. Джонни беспокойно ходил взад-вперед, не находя себе места. У него не было моральных сил даже сидеть в интернете. И ложиться спать в таком состоянии он тоже не мог. Он вспомнил слова Геннадия, сказанные тем ему на прощание: Вы бы тут прибрались немного у себя, что ли. А личные вещи нужно будет выбросить через 40 дней.
Однако когда Джонни попытался прибраться, он постоянно стал натыкаться на мамины вещи, и это было для него просто невыносимо. В итоге единственное, что он сделал, – это разломал её диван в щепки, после чего вынес по частям на улицу. После чего лёг спать, когда на улице уже светало.
Проснувшись на следующий день уже поздно днём, Джонни вспомнил, что надо заниматься организацией похорон. Но тут же понял, что у него на это не было совершенно никаких моральных сил. Он отчётливо вспомнил, как однажды, около месяца назад, мама взяла в руки свою записную книжку. Видимо, уже не соображая толком, что она делает, Ирина принялась тогда выдирать из книжки по листочку и разбрасывать. Джонни ещё подумал в тот момент о том, что старики в таком безнадёжном и беспомощном состоянии, в котором пребывала тогда уже его мама,- словно дети. И он так расчувствовался тогда, что не мог, не пытался даже её остановить, как-то воспрепятствовать.
В его сознании тогда почему-то всплыло одно из самых ранних воспоминаний его детства. О том, как его посадили на стол, и он слышал разговоры взрослых о том, как он бьёт посуду. (Видимо, речь шла о какой-нибудь чашке или тарелке, которую он сбросил со своего стола). Вероятно, эта сцена запомнилась ему с тех ранних лет по той простой причине, что он сильно боялся тогда одновременно высоты (тогда Джонни, будучи всю жизнь маленького роста, ещё пешком ходил под стол, за которым он сидел) и наказания. Джонни находил очень показательным, что уже в те младенческие годы, к которым относились его первые воспоминания, жизнь его была наполнена страхом и тревогой.
Тогда, ещё в мае, когда мама закончила рвать свою записную книжку и потеряла к ней интерес, Джонни собрал листочки. Конечно же, он их не выбросил. Как уже отмечалось, выбросить даже какую-то ненужную вещицу требовало от него огромных моральных усилий, а потому у него всегда царил такой бардак. Джонни засунул выдранные листочки между какими-то предметами, просто чтобы не валялись на виду. Теперь же, чтобы найти эти бумажки, ему бы потребовались многие часы, дни сосредоточенных поисков, а времени до похорон оставалось очень мало. Да и смысл? Он представил себе, как он бы обзванивал этих бабушек и говорил им: завтра, к 8 утра или во сколько там приезжайте к м. Домодедовская, поедем на похороны моей мамы. Как они будут рыдать, прощаясь с его мамой...
А ведь были у него ещё родственники, которые с наглым мещанским представлением о собственной «правильности» и соответственно правоте по отношению к нему пытались его наставлять на путь истинный, учить жить. С ними Джонни и вовсе не хотел никак общаться! Конечно, смерть его мамы могла бы стать хорошим поводом для того, чтобы отложить на время даже разногласия, не подлежащие урегулированию. Увы, Джонни прекрасно понимал, как это будет в реальности. Он хорошо помнил похороны бабки 15 лет назад. Они выпьют, начнутся разговоры за жизнь и про «расскажи нам Джонни, как твои успехи по жизни». Потом будут сетовать на то, как из ребёнка, в котором бабушка и мама просто души не чаяли, выросло такое ЧМО! Да пошли вы все на х**!- злобно думал Джонни.
Конечно же, он будет чувствовать себя ужасно виноватым, если мамины подруги с ней не простятся. Но ведь, с другой стороны, ещё неделю назад мама была хоть в ужасном состоянии уже, но *живая*! И кто-то пришёл с ней проститься? Просто взглянуть на неё? Конечно, они все люди пожилые, им тяжело далеко идти, тем более кому-то из них ехать к ней. Допустим. Но разве м. Домодедовская ближе? Туда проще добраться?! Руководствуясь такими мыслями, Джонни сообщил Геннадию по телефону, что хоронить маму никто кроме него не приедет. От такого был в шоке даже Геннадий, связанный с социальными службами, а потому сталкивавшийся, вероятно, не раз с алкоголиками и прочими маргинальными элементами.
Так или иначе, на следующий день Джонни стоял в белых тапочках (когда утром в 7 утра его разбудил своим звонком Геннадий, другой обуви под рукой не оказалось, а предшествующим вечером Джонни об этом, конечно же, не подумал) перед могилой мамы, наблюдая, как её засыпают землёй. Морально он чувствовал себя просто ужасно. Это тягостное ощущение значительно усугубилось, когда Геннадий сказал ему, что у Ирины кожа от расчёсов была в ужасном состоянии, там чуть ли не гангрена началась. Геннадий, видимо, сказал это, просто чтобы обосновать дополнительные расходы по подготовке тела к погребению. Однако Джонни принял это на свой счёт. И это значительно усилило его и без того сильное чувство вины. Ведь кто знает, если бы Джонни действовал грамотно или хотя бы более решительно и ответственно, возможно, его мама даже в таком своём полубессознательном состоянии, прожила бы ещё несколько месяцев.
Но маму уже не вернуть. Соответственно, ему уже не загладить никак свою вину перед ней. И что ему теперь делать? Покончить с собой? Так ему не хватит смелости! да и какой смысл? Тем более что ему с таким слабым здоровьем всё равно недолго осталось. И раз уж не хватает решимости своевременно закончить свою никчёмную жизнь, надо хотя бы постараться провести её остаток с пользой для людей. Но кому и какая может быть от него польза? Причём не в бредовых фантазиях, время от времени посещавших его, а в реальной жизни? Джонни мучительно размышлял над этим по дороге в Москву, когда Геннадий вёз его с кладбища обратно на своей машине.
Беспросветное одиночество
Постепенно ответ стал всё чётче оформляться в сознании Джонни. Ему предстоит крестовый поход против зла. Того самого зла, которое день за днём совершается повсюду, и которое принесло столько бед и страданий людям, включая его самого. Источник этого зла – люди. С одной стороны – те, что носят зло в себе. Это больные люди. Однако в общении с другими они практически постоянно носят маску вменяемости. Которая не только позволяет им выглядеть вполне адекватными в глазах окружающих, но и придаёт неотразимое обаяние. Из-за этой маски жертва начинает понимать, с кем она имеет дело в действительности лишь тогда, когда уже слишком поздно. Этих людей нужно уметь распознавать. Совершенствоваться в этом и учить других, дабы помочь им выбраться из или избежать вовсе опасной, деструктивной ситуации. В идеале, хотелось бы научить самих патологических хищников осознать свой порок и помочь им справиться с ним.
