Карл Абрахам - Классические психоаналитические труды

Отметив, таким образом, что контрсопротивления вызываются неразрешенной эдиповой ситуацией аналитика, мы можем логично перейти к изучению тех контрсопротивлений, которые вызываются обстоятельствами развития его собственного Супер-Эго. Начиная опять с позиции пациента, можно видеть, что для него аналитическая ситуация является драматической репрезентацией той инфантильной ситуации, которая существовала до интроецирования своих родителей. Родительское имаго вновь оказывается реальной внешней фигурой, и, хотя аналитик не ведет себя как его предшественники, оживление такой ситуации в процессе свободных ассоциаций облегчает пациенту реанимацию своих старых отношений. Поочередно он ведет себя вызывающе и подчиненно, он любит и ненавидит, требует признательности и ожидает враждебности. Старые компромиссы используются с пользой: находясь под гнетом собственного чувства вины, он поворачивается к родителю, нападая на него преимущественно по тем вопросам, которые у него как у ребенка вполне законно могли вызывать недовольство. Под внешним давлением пациент должен был отказываться – стадия за стадией – от оральных, анальных и теперь генитальных удовлетворений: при этом его наблюдения, усиленные богатством бессознательных фантазий и сексуальных теорий, говорили ему, что его инфантильная ситуация нигде не воспроизводилась более достоверно, чем самими родителями в их взаимоотношениях в родительской спальне, в ванной, в туалете и даже в столовой. Поэтому кажущееся лицемерным родительское удовлетворение представляет собой позорный столб, у которого пациент бичует свои собственные недостатки. В данном смысле он первый из нравственных реформаторов.

Но в анализе мы слышим относительно мало таких ранних наблюдений, теоретизирования, критики, тирад. С другой стороны, мы действительно видим при достижении фазы трансферентного повторения растущую склонность к любопытству в отношении жизни и мнений аналитика. Это означает попытку найти опору для переноса фантазий, но это не всегда является существенной частью процесса. Многие пациенты не останавливаются на предполагаемых оправданиях, но начинают ткать паутину фантазий относительно личной жизни аналитика, другие же, явно более сдержанные из-за отсутствия прямых свидетельств, после поощрения фантазировать производят очень похожий материал. Помимо других мотиваций (например, зависть, враждебность и т. д.), такие фантазии все более и более становятся перечислением предполагаемых недостатков. У негативистских пациентов это может вылиться в длительную тираду, когда аналитик подвергается упрекам и оскорблениям, выраженным такой интонацией, которая не оставляет сомнений в садистической ярости инфантильного Эго и Супер-Эго пациента.

Я уже высказал предположение, что это одна из самых тяжелых ситуаций для аналитика. Формирование его собственного Супер-Эго, даже если оно не сопровождалась таким крайним разделением садистических импульсов, как это выглядит в случае пациента, так или иначе следовало одинаковому паттерну развития. Теперь оно подвергается нападению с двух сторон. На него нападает пациент, выступая в роли садистического Супер-Эго в отношении его (аналитика) Эго. Одновременно с этим процесс раскрытия Ид пациента выступает в качестве стимула для собственных импульсов Ид аналитика. При воздействии со всех направлений – его Ид стимулируется, его Эго принижено и его Супер-Эго оскорблено – предлагается два варианта спонтанных действий: во-первых, защитить собственное Эго с помощью контрнападения и, во-вторых, мобилизовать более инфантильное Супер-Эго против Ид, Эго и Супер-Эго. Другими словами, если аналитик имеет чрезмерную чувствительность Эго и неразрешенные трудности в контролировании собственного Супер-Эго, то его мало успокоит понимание того, что пациент проецирует самокритику. Он подвергается нападению в самом слабом месте своей брони, и если он дрогнет или издаст малейший крик, то может быть уверен, что пациент будет безжалостно продолжать нападение до конца.

Конечно, аналитик может дрогнуть весьма по-разному, но здесь мы не рассматриваем более грубые отвергающие методы реакции возмездия, хотя они ожидаются определенными пациентами, которые замечают после таких критических пассажей: «Меня удивляет, что вы меня не прогоняете». Напротив, самыми поразительными признаками такой реакции являются, прежде всего, тенденция начинать интерпретацию проекций просто с небольшого сокращения обычной паузы и тенденция поддаваться уходу в сторону для рассмотрения реальности критики. Немного спешки или немного жара – и битва проиграна. В качестве показания к необходимости некоего дополнительного аналитического туалета я бы назвал смутное ощущение себя на самом деле «вполне спокойным». С другой стороны, полная индифферентность чаще имеет признаки бегства путем регрессии на уровень нарциссического всемогущества. Данная ситуация трудна, но она не должна приводить ни к агрессивным реакциям, ни к реакциям бегства. Время, используемое пациентом для углубления или исчерпывающего изложения своей темы, должно быть достаточным для обретения аналитиком необходимого равновесия, и окончательная реакция последнего должна быть такой же объективной, как когда при сообщении сновидения он узнает себя в униженной роли, отведенной ему пациентом при работе сновидения. Если изложить данный вопрос в терминах психических систем, то критика в адрес аналитика должна подвергаться выборочной проверке со стороны реального Эго аналитика, но не должна вызывать большей реакции Супер-Эго, чем это происходит в рамках сознательных уровней деятельности Супер-Эго: она не должна возбуждать в нем защиту, соответствующую инфантильному Эго, и не должна побуждать Супер-Эго аналитика к гиперактивности. Критика – это не кастрация.

Здесь мы должны сделать паузу и рассмотреть один достаточно важный вопрос. Я сказал, что критика пациента должна подвергаться выборочной проверке со стороны Эго аналитика, тестирующего реальность, и во многих случаях легко обнаружить у пациента проекции или инфантильные идентификации аналитика с родительскими фигурами. Пациент может со всей искренностью характеризовать аналитика как презренного и невежественного человека, хама и обывателя, его мать – возможно, как прачку с сомнительными нравственными нормами, его жену – как социально невоспитанную, его отпрыска – как психически или физически неполноценного, его обои – как неприличные, его анализ – как некомпетентный, его внешний вид – как отвратительный или несносный. Чем более искусна речь пациента, тем более утонченными становятся подобные и бесчисленное число других инсинуаций; и по природе вещей многие из его более изысканных выпадов будут попадать в цель. В данном случае у аналитика имеются альтернативные варианты поведения. Распознавая проективный или трансферентный источник нападения, он может отказать критике в валидности, придавая ей не больше важности, чем реальному элементу рационализации, и перейти к интерпретации реакций пациента в терминах их инфантильной предыстории. Тем самым он безмолвно отвергает любую валидность порицаний пациента. Либо, с другой стороны, он может свободно признать валидность подобной критики, которую он признает достаточно обоснованной. Простой иллюстрацией будет пациент, страдающий от реакции вины, который имеет привычку утверждать, что аналитик раздражается на него. Но что делать, если в некоторых случаях аналитик по каким-то причинам действительно раздражается – должен ли он, тем не менее, вежливо продолжить анализ проекции пациента или признать справедливость критики в данном случае?

Тогда несомненно, что, хотя здравый смысл будет диктовать очевидное направление отказа от любых признаков перфекционизма, односторонняя ситуация анализа предоставляет аналитику при тенденциозном сосредоточении на анализе пациента широкие возможности для уклонения от любых реакций на реальность. Он всегда может утверждать, что если пациент отмечает: «У вас дырка в носке», то действительное наличие дырки не так важно, как тот факт, что у пациента имеется или враждебная, или проективная, или символическая причина привлечь внимание к данному факту. И он может, если пожелает, задать очевидный аналитический вопрос: «Какие мысли вызывает у вас представление о дырке в моем носке?» Если же он придерживается такой политики, то он должен согласиться с последствиями молчаливого подразумевания того, что у него нет недостатков – тогда переносы Супер-Эго пациента никогда не будут разрешены полностью. Лучшей долгосрочной политикой для аналитика является никогда не отрицать справедливость достаточно обоснованной критики и допускать определенную долю возможных белых пятен относительно собственных недостатков. Тем самым у него будет гораздо больше свободы вернуться к анализу проекций своего пациента.