Валерий Гиндин - Психопатология в русской литературе

9. Гарин И. И. Многоликий Достоевский. М., 1997.

10. Григорович Д. В. Литературные воспоминания. М., 1961.

11. Грицак Е. Н. Тайна безумия. М.,2003. С. 107–114.

12. Достоевский Ф. М. Собрание сочинений: В 15 т. Л., 1989.

13. Евдокимов П. П. К истории болезни Ф. М. Достоевского // Клиническая медицина. 1987. Т. 65. № 5. С. 145–147.

14. Ермаков И. Д. Психоанализ литературы. М., 1999.

15. Енко Т. Интимная жизнь гения. М., 1997.

16. Кузнецов О. Н., Лебедев В. И. Достоевский о тайнах психического здоровья. М., 1994.

17. Леонгард К. Акцентуированные личности. Киев, 1981.

18. Мелехов Д. Е. Болезнь Достоевского // Руководство «Психиатрия и вопросы душевной жизни». М., 1991.

19. Моисеева Н. Был ли Достоевский эпилептиком? // Знамя. 1993. № 10. С. 199–204.

20. Усов М. Г., Аксенов В. Г. Болезнь Ф. М. Достоевского // Эпилепсия, Омск, 2000. С. 48.

21. Чиж В. Ф. Ф. М. Достоевский как психопатолог // Болезнь Н. В. Гоголя. М., 2002. С. 287–383.

22. Юрман Н. А. Болезнь Достоевского // Клинический архив гениальности и одаренности. Л. 1928. Т. IV. Вып. 1. С. 61–85.

Персоналии

1. Айхенвальд Ю. Н. – русский писатель – эмигрант.

2. Бурно М. Е. – профессор, психотерапевт.

3. Вогюэ Э. М. – виконт, секретарь французского посольства С. Петербурга, популяризатор русской литературы.

4. Врангель А. Е. – барон, юрист, дипломат, друг Достоевского.

5. Вересаев В. В. – русский писатель, эссеист, врач.

6. Висковатов П. А. – историк литературы, биограф М. Лермонтова.

7. Гроссман – врач в Баден-Эмсе, у которого Достоевский был на приеме 13/VII 1874 г.

8. Григорович Д. В. – писатель, друг Достоевского

9. Ганнушкин Л. Б. – профессор, психиатр, создатель учения о пограничных состояниях.

10. Гессе Герман – немецкий писатель, исследователь тонких психологических переживаний души.

11. Крепелин Эмиль – немецкий психиатр, создатель современной классификации психических болезней.

12. Кречмер Эрнст – немецкий психиатр-психолог, создатель учения о характерах людей.

13. Ковалевская С. В. – младшая сестра Анны Корвин-Круковской – любви Достоевского, великий математик.

14. Ломброзо Чезаре – итальянский судебный психиатр, криминолог, автор теории врожденного преступника.

15. Леже Луи – профессор русской литературы в Парижском университете.

16. Леонгард Карл – немецкий психиатр, исследователь характеров людей.

17. Мережковский Д. С. – русский писатель – эмигрант, исследователь «религии духа» и «религии плоти».

18. Набоков В. В. – русский писатель-эмигрант.

19. Сербский В. П. – профессор-психиатр Московского университета, основоположник российской судебной психиатрии.

20. Соловьев B. C. – русский религиозный философ, поэт, публицист, исследователь «мировой души».

21. Страхов Н. Н. – литературный критик, публицист, биограф и друг Достоевского. Знаменитый «пасквилянт».

22. Тимофеева В. В. (Майкова) – писательница, мемуаристка, переводчица, обожательница Достоевского.

23. Фрейд Зигмунд – австрийский врач невропатолог, психиатр. Основоположник учения о психоанализе.

24. Фон Фохт Н. Н. – мемуарист, близкий знакомый Достоевского.

25. Яновский С. Д. – друг Достоевского и домашний врач семьи.

Глава VII

В багровом мороке хищного цветка

«… Но все-таки… за что?В чем наше было преступленье…Что дед мой болен был, что болен был отец,Что этим призраком меня пугали с детства, —Так что ж из этого? Я мог же, наконец,Не получить проклятого наследства!.».

Вы долго стояли в оцепенении в Третьяковской галерее перед картиной И. Репина «Иван Грозный убивает своего сына» (так в обиходе называют полотно великого мастера)?

Истинное же название этого шедевра «Иван Грозный и сын его Иван (16 ноября 1581 года)». Вы видели прекрасное лицо царевича, будто это лик апостола или самого Христа с печатью мученической смерти? Это что, художественное воображение великого мастера или образ, писанный с натуры какого-то человека? Да, но не какого-то человека, а русского писателя Всеволода Гаршина, предвосхитившего А. Чехова в мастерстве короткого рассказа.

Илья Репин и Всеволод Горшин сблизились летом 1883 г. «С первого же знакомства», – вспоминает И. Репин, – «я затеялся особенной нежностью к нему. Мне хотелось его и усадить поудобнее, чтобы он не зашибся, и чтобы его как-нибудь не задели.

Гаршин был симпатичен и красив, как милая добрая девица-красавица… В лице Гаршина меня поразила обреченность. У него было лицо, обреченного погибнуть».

Тонкий портретист Репин еще за 5 лет до трагической гибели Гаршина, заметил эту печать смертной муки, которая отразилась на челе царевича Иоанна.

Воспоминания современников о Гаршине писались в ту пору, когда еще были свежи воспоминания о его страдальческой жизни, о его несомненном писательском таланте, о необыкновенной читательской к нему любви. Общий хор восторженных голосов сводится к описанию необыкновенной внешности и удивительном взгляде. «Это были – если можно так выразиться – мировые глаза. Они редко встречаются в жизни; по крайней мере, я больше ни у кого таких глаз не встречал. Они являются спутником великой, глубокой души. В этом взоре столько любви, столько снисходительности, скромности! Мне они показались как бы подчеркнутыми слезой», – пишет актер Д. Гарин.

Писатель Эртель вспоминает: «При первом же знакомстве вас необыкновенно влекло к нему. Печальный и задумчивый взгляд его больших, «лучистых» глаз, детская улыбка на губах, то застенчивая, то ясная и добродушная, «искренний» звук голоса… все в нем прельщало». Эти впечатления подчерпнуты от общения со зрелым Гаршиным, когда уже было известно о психическом нездоровье писателя.

Но вот впечатления о 22-летнем Гаршине, периоде Балканской войны подпоручика В. П. Сахарова: «С первого же взгляда меня поразили его глаза: темные, глубокие, они смотрели печально, но ласково и как будто манили к себе. Весь показался он мне хрупким, слабым физически, но таким благородным и добрым, что я невольно подумал: вот человек, который не может и не способен сделать зла».

Поэт Николай Минский прочел над могилой Гаршина на Волковом кладбище 26 марта 1888 года свои стихи:

«Я ничего не знал прекрасней и печальнейЛучистых глаз твоих и бледного чела,Как будто для тебя земная жизнь былаТоской по родине, недостижимо-дальней».

Но вот в хор восторженно-благоговейных лирических воспоминаний, где иконописный лик Гаршина всегда страдальчески-печален, вторгаются диссонирующие ноты.

Может быть это связано с циклическим характером течения душевной болезни писателя, когда большинство современников наблюдало его в депрессивном расположении духа, и только, пожалуй, один автор «Мухи-цокотухи» и «Тараканища» К. Чуковский описывает Гаршина в мании. Вот, что он пишет в 1914 году: «Сильная и богатая натура, – свидетельствуют о нем его близкие», – он был здоров, крепок и ловок физически. «Он был всегда оживлен и весел… Он не только не был пессимистом, но вовсе не был скорбным, разочарованным, расстроенным человеком… он в свои хорошие минуты бывал большим юмористом… несмотря на свою затаенную грусть, – говорят его друзья, – он был человек в высшей степени жизнерадостный».

В этом – то и трагедия Гаршина, что он был здоровый и крепкий. Для такого человека безумие не крылья, а тяжкий груз.

Здоровому, веселому, крепкому жизнерадостному человеку – что ему делать с безумием, с галлюцинациями, с калейдоскопическим бредом, с вихрем кошмаров и иллюзий? Он затесался в толпу безумцев случайно, он здесь гость, а не свой, и тем он вдвойне несчастен – веселый и ловкий, здоровый и сильный человек!

Безумие для него не призвание, не стихия его души, оно для его творчества совершенно бесплодно, оно не дает его душе никаких питаний, и все его произведения свидетельствуют, что как безумен, он был неудачник, как бывают неудавшиеся педагоги, неудавшиеся доктора».

То ли будущий советский писатель пытался эпатировать общественное мнение о Гаршине через 26 лет после его смерти, то ли не имел ни малейшего представления о психиатрии и законах развития психических болезней, то ли в этом насмешливо – тенденциозном пассаже автор «Мойдодыра» заложил «второе дно», которого нам не дано увидеть?

Но, прочитав этот образчик разнузданной журналистики, у неискушенных читателей может создаться впечатление о том, что Гаршин и не болел циркулярным психозом, что вся его, пронизанная страданием и болью, беллетристика это не крик души, а веселые придумки, и прыжок в лестничный пролет с третьего этажа не более чем экстравагантная выходка.