Валентин Бадрак - Как преодолеть личную трагедию
Можно встретить немало упоминаний, будто смертельная хворь была вызвана непомерным курением. Однако современные взгляды на природу онкологии свидетельствуют, что курение могло лишь стимулировать болезнь, создать то так называемое «слабое звено» организма, где защитная пленка иммунитета оказалась наиболее тонкой и впустила недуг. При определении наиболее важных причин заболевания следует учитывать прежде всего более тонкие психоэмоциональные аспекты, возникшие вслед продолжительного несоответствия восприятия миром личности Фрейда, негативных последствий многолетней «борьбы за территорию» со своими же бывшими учениками, вполне реальных брешей в отношениях с соратниками и оппонентами. Да и в частной жизни ученого все было не так безоблачно. Более того, в истории искателя тайн человеческой души многое представляется мистическим и непостижимым, как, впрочем, и в области, которую он изучал.
Итак, попытаемся проанализировать, что же происходило с выдающимся ученым в течение 10–15 лет, предшествующих заболеванию. Что было особенно дорого Зигмунду Фрейду в расцвете творческих сил, и какие энергетические пробки создавали тромбозы в этой неутомимой творческой душе? Что заставило споткнуться этого пытливого максималиста, всегда активно и бескомпромиссно борющегося за лидерство человека, который привык всегда быть первым во всем. Даже в школе он слыл одним из лучших учеников и с отличием ее окончил. А в Венском университете блестяще сдал выпускные экзамены, стал доктором медицины. И вдруг поразительная цикличность жестоких ударов судьбы, которые на самом деле были запрограммированы его более чем сложной натурой.
Необходимо отметить, что его уникальное учение поглощало все силы и время своего создателя в течение многих лет, вызывало его беспокойство, подтачивая основы здоровья. К моменту своего заболевания Фрейд опубликовал все те произведения, которые сделали его всемирно известным. Но его всегда одолевали сомнения относительно способности современников принять его концепцию психоанализа. Главное, что следует подчеркнуть: все происходило на фоне абсолютного непринятия медицинским миром его в качестве первооткрывателя. Совершенно очевидно, что пики духовной нестабильности будущего мэтра достигли апогея в период от 45 до 55 лет, времени, когда мотивированный мужчина нередко думает: жизнь коротка, достижения слишком незначительны, а успеть следует еще очень много. Вовсе неслучайно к 40 годам Фрейд сделал себе первый заметный подарок – официально (хотя и весьма осторожно) заявил о создании психоанализа. Но и к сорока пяти годам он все еще находился в высшей степени в двусмысленном положении: имея за спиной солидную практику, фактически став настоящим ученым и автором книг, он еще не был признан ни научным сообществом, ни даже лидером того движения, которое создал. Неприятие его идей медицинским миром превратилось в устойчивый, постоянный раздражитель.
Следует напомнить, что подавляющее большинство его фундаментальных трудов появились в возрасте от 44 до 66 лет. Вообще, в этом периоде жизни Фрейда можно рассмотреть признаки мучительной душевной драмы: начав с исследования неврозов, он к 50–55 годам довел себя до чудовищного невротического состояния. Его лучший ученик и главный оппонент Карл Густав Юнг был абсолютно уверен, что Фрейд страдал неврозом «с мучительными симптомами». «Я видел, что ни Фрейд, ни его ученики не могли понять, что означает для теории и практики психоанализа тот факт, что даже сам мэтр не может справиться с собственным неврозом». Это не столько свидетельство против Фрейда, сколько одно из объяснений доминирования в ученом разрушительных эмоций. Проблема особенно актуализировалась вследствие острой критики его идей со стороны интеллектуальных лидеров, а позже и со стороны бывших учеников и сподвижников. Хотя за два месяца до 46-летия Фрейду было присвоено звание профессора и у него появились первые ученики, о спокойной работе не могло быть и речи. Только к 52-летнему возрасту ученого психоанализ начинает признаваться прогрессивной частью научного сообщества, а сам он приобретает последователей в ряде стран. Да и в 1908 году, времени начала всеобщего признания, все обстояло не так просто, как представляется спустя сто с лишним лет. На сознание Фрейда воздействовали отрицательные воспоминания о неприятии его первых проб пера. Журнал «Цайт» отзывался о «Толковании сновидений» «с пренебрежением и насмешкой», а издатель не смог продать выпущенные 600 экземпляров. «Зигмунд чувствовал себя опустошенным», – констатировал знаток человеческой психики писатель Ирвинг Стоун. Фрейду было в это время уже 44 года, и он только начал пробивать себе дорогу в науке, причем определенно удаленной от медицины. Все более увеличивающаяся дистанция между его психоанализом и медициной того времени порождало губительную тревогу и нарастающие сомнения в возможности стыковки его учения с классической медицинской наукой.
Он не мог успокоиться, напротив, усилилась его агрессивность и непримиримость – качества, проявляющиеся даже при тщательном контроле и возрастающем самоподавлении эмоций. В возрасте, когда большинство ученых вступают в новый этап жизни – пожинания плодов своих исследований, Фрейд еще только доказывал правомерность психоанализа.
Наконец, когда дело его жизни начало пробивать себе дорогу, после небольшой временной передышки Фрейд испытал новое потрясение – предательство и уход своих последователей и среди них «первого ученика» – Карла Густава Юнга (Фрейд тогда не мог предполагать, что каждый из отступившихся от него учеников в итоге только подтвердит правомерность идей учителя). Чувство безысходности и разочарования возникало слишком часто. Карл Юнг, Альфред Адлер, Отто Ранк, Шандор Ференци не просто покинули учителя, но всей своей деятельностью, по убеждению Фрейда, наносили вред учению о психоанализе. Каждую их публикацию, книгу, лекцию он воспринимал болезненно. Биографы утверждают, что к 1913 году, году разрыва с Юнгом, Фрейд чувствовал себя особенно плохо и даже обследовался на предмет злокачественной опухоли прямой кишки. Он словно ожидал подобного удара судьбы и настолько тяжело переживал расхождения с соратниками, что обмороки на почве нервного расстройства стали едва ли не регулярными.
Дети также не оправдали надежд ученого: к пятидесятилетию он вполне осознал, что никто из сыновей не продолжит его дело. Более того, они не только не подхватили идеи отца, но относились к ним отстраненно, оставаясь сторонними наблюдателями, благополучными бюргерами, не стремящимися к самовыражению. Лишь младшая дочь, Анна, стала впоследствии психиатром, ассистентом и секретарем Фрейда. Избрав миссию помощи, она так и не вышла замуж, пожертвовав личным счастьем ради деятельности родителя. Весьма эгоистичный по натуре Фрейд не раз с горечью задумывался над парадоксальными различиями восприятия жизни у него и его детей.
И все-таки самой болезненной областью для Фрейда была его самоидентификация. Он раздваивался между медициной и учением психоанализа. Постоянная практика, прием больных привязывали его к медицине, исследования уводили далеко за ее рамки. Глобальный экзистенциальный вызов для Фрейда состоял в вопросе: будет ли он восприниматься именно тем, кем давно себя считал? Этот вопрос мучил его еще до болезни, а отсутствие ответа было главным ее предвестником. Признание его работ некой частью научного мира вовсе не означало того признания, которого он на самом деле ждал. Фрейд мог не принимать близко к сердцу, что его не понимал Эйнштейн, но он не мог смириться с таким прискорбным фактом, как полное игнорирование его учения известным хирургом Пихлером. Вероятно, таких случаев было немало. Во Фрейде видели ученого, оригинального исследователя и автора книг, но никак не столпа медицины. К слову сказать, уже в 1930 году ему была присуждена премия Гёте, а Нобелевский комитет неоднократно рассматривал его кандидатуру на получение премии в области медицины, но безрезультатно. Это как раз подчеркивает упомянутую выше раздвоенность мэтра. Соответствие внешнему образу внутреннего «Я» – вот что порой становится для людей с активной жизненной позицией моментом истины, за которой легко угадываются мучительные потрясения болеющей души. Ему необходимо было перейти на новый уровень. И именно эту проблему в определенном смысле разрешила болезнь.
Когда на жизненном горизонте замаячила перспектива онкологии, в жизни Фрейда многое постепенно переменилось. Болезнь его встряхнула, заставила переосмыслить свой жизненный проект, напомнила, что в условиях клинча со смертью бессмысленно тратить энергию на борьбу с собственными учениками (в итоге он не стал выступать с критикой книги «отступника» Отто Ранка). Профессор стал больше времени проводить в одиночестве – прогулки, размышления, которые вели к корректировке курса, уточнению жизненной программы. Внешне могло показаться, будто ничего существенного не происходит. Но это не так. Он больше не думал об учениках, сподвижниках и его уже меньше занимали вопросы психоанализа. Фрейд больше увлекался созерцанием окружающего мира, его красотами, его радовала возможность наслаждаться каждым днем без переживаний. Фрейд стал спокоен – этому способствовал отдых и лечение в санаториях, тихие часы, проведенные над книгами, более нежные отношения с домочадцами (кроме жены, с Фрейдом постоянно жила ее сестра Минна и их дочь Анна). В итоге Фрейд правильно выстроил отношения с собственной болезнью. Он справился с шоком, смирился с возможностью скорой смерти и убедил себя в том, что не стоит бояться своего ухода в небытие. Он научился шутить по поводу того, как другие напряженно ожидают развязки; особенно известна его ирония относительно решения властей Вены сделать его почетным гражданином города к его 68-летию (на что Фрейд заметил, что эти люди опасаются, что он попросту не доживет до 70 лет). Но не это было главным в противостоянии болезни. Ключевым моментом, остановившим атаки недуга, стала упорядоченная жизнь. Эпизод, который невозможно обойти: Фрейд отказывался принимать болеутоляющие лекарства из опасения, что это может мешать работе мысли и завершению его работ. Другими словами, мастер раз и навсегда определился, что является главным в его жизни.
