Чезаре Ломброзо - Политическая преступность
В Германии, где коалиции, стачки и репрессии против них известны с XIII столетия и где в 1301 году были сожжены два вожака запрещенных ассоциаций, а в 1361 году 33 рабочих повешены и 118 изгнаны, репрессивные законы тоже оказались недействительными. В 1869 году они были отменены Северным союзом, а затем и всей империей; наказание, назначенное только за угрозу и насилия.
Некоторые законодательства, как, например, итальянское, в недавно отмененных законах прибегали к смешанной системе, давая в таком чисто экономическом деле, как стачки, вес мнению судьи, который должен был высказываться за большую или меньшую справедливость поводов к недовольству. Это сводилось, в сущности, к принудительному таксированию заработной платы, то есть к тому, что Конфорти называет экономическим абсурдом.
Даже и теперь еще есть экономисты, которые в интересах самих рабочих стоят за запрещение стачек, ссылаясь на железный закон спроса и предложения и на бедствия, угрожающие как тем, кто его нарушит, так и самой промышленности.
Но эти экономисты забывают, что заработная плата далеко не всегда обусловливается законом спроса и предложения, так как предприниматели вполне естественно стараются ее понизить в свою пользу, и что самые факты доказывают пользу стачек и коалиции для рабочего класса. Этому есть примеры, ставшие историческими. Так, во Франции в 1832 году столяры успели поднять свою заработную плату с 3 франков до З 1/2, а в 1845 году даже до 5; так, в 1863 году рудокопы Уэльса повысили свою плату сначала на 10, а потом на 15 %.
Даже в Англии, вслед за стачками 1871–1873 годов, заработная плата поднялась на 21, 24 и 26 1/2%.
В Италии из 206 стачек, состоявшихся в 1872–1876 годах, 82 протекали успешно и 48 кончились повышением заработной платы. Значит, 48,54 % стачек оказались полезными для рабочих. Точно так же и во Франции, по новейшим статистическим сведениям, стачки принесли рабочим пользу.
После этого мы считаем несправедливым наказывать во время стачек, как за особое преступление, за угрозы, без которых стачка и начаться не может; благодаря игре слов, как это часто случается в законах, мы прощаем стачки, но наказываем стачечников. Пусть лучше ко всяким насилиям будут прилагаемы обыкновенные, общие законы, как в Англии; сохраняя в данном случае особое законодательство, мы заставляем думать, что и самая стачка преступна.
15) Prud hommes (добросовестные судьи). Законодатель должен стремиться заменить наказания – редко действительные и всегда отвратительные – более практичными мерами, направленными к соглашению между трудом и капиталом.
В идеале, конечно, такое соглашение должно быть предоставлено крупным рабочим ассоциациям вроде тред-юнионов и синдикальных камер, которые именно первые и заговорили о нем во Франции и в Англии. Но там, где нет таких могущественных ассоциаций, вмешательство государства является вполне законным при установлении обязательного арбитража, исполнение решений которого должно быть гарантировано законом.
Примером такого арбитража может служить учрежденный Наполеоном I трибунал прюдоммов, состоявший наполовину из хозяев, наполовину из рабочих (избираемых, однако же, хозяевами), вначале игравший роль простого примирителя, а затем превратившийся в настоящий суд первой инстанции (с компетенцией до 200 франков), причем торговые трибуналы служили для него второй инстанцией.
Вот эти самые прюдоммы весьма успешно действуют во Франции с 1806 года. В Бельгии такой же трибунал был учрежден в 1859 году; в некоторых частях Германии – в 1809 году, а во всей остальной империи – в 1870 году; в Австро-Венгрии с 1869 года функционируют подобные же промышленные трибуналы, а в Англии система арбитража введена с 1814 года, а декретом установлена с 1867 года.
О пригодности этих учреждений можно судить по следующим данным: во Франции за 12 лет из 184 тысяч различных споров, разбиравшихся коллегиями арбитров, 174 тысяч были улажены мирно, а в Бельгии миром кончились 2444 спора из 2958.
16) Эмиграция. Одной из главных причин бедности рабочих является дороговизна съестных припасов при перепроизводстве продуктов фабричного труда и зависящем от того понижении заработной платы. Эти невыгодные условия могут только становиться рельефнее благодаря конкуренции на японских, китайских и американских рынках. Вот поэтому-то следовало бы всеми мерами поощрять эмиграцию (особенно временную) с чересчур густозаселенных земель Италии в места более свободные и даже в такие страны света, в которых, как, например, в Африке, у нас нашлось бы более шансов к процветанию.
Страшная бедность рабочих в Бадене после разорения крупных фабрик была уменьшена эмиграцией до 12 тысяч человек в 1851–1858 годах.
Лорд Дерби сказал однажды следующее:
«Я всегда держался того мнения, что если наша страна была избавлена от бедствий, испытываемых другими, так это зависело от того, что мы можем сбывать за море избыток нашего населения и товаров, производимых нашими фабриками».
В самом деле, целые океаны, весь свет служит предохранительным клапаном для Англии; у Америки есть еще громадные, никем не заселенные пространства, а единственными ресурсами Италии служат лишь берега с их каботажем да колонии, куда мы стремимся в силу традиций или близкого соседства. Но вместо того чтобы оставлять эти ресурсы в руках бессовестных спекулянтов, дающих большую выгоду немногим к ущербу всех, нам следовало бы подумать о передаче дела эмиграции в руки торговых и филантропических ассоциаций и правительства, которое одно, при помощи своих консулов и флота, в состоянии вести это дело как следует.
Хорошо направленная и хорошо поставленная эмиграция могла бы обеспечить Италии спокойствие даже на время сельскохозяйственных кризисов, давая исход земледельческим рабочим, которые, будучи более невежественными и менее организованными, чем фабричные, апатично прозябают в деревнях, и хотя пока еще не бунтовали, но голод может толкнуть их и на восстание.
Еще лучше было бы, если бы вместо эмиграции за океан мы направили ее в глубь страны, где еще имеются тысячи гектаров необработанной земли, принадлежащей нескольким лицам, которые предпочитают держать ее впусте, причиняя тем ущерб богатству страны и сами не получая никакой выгоды.
Национальный интерес страны должен бы заставить государство отнять эти земли у невежественных владельцев и передать их новым колонистам. Оно принесло бы этим гораздо больше пользы, чем швырянием миллионов на постройку крепостей и военных судов да на заселение отдаленных стран.
17) Общественное призрение. Но всего этого недостаточно, однако же. Помимо рабочих, конечно, заслуживающих нашего внимания, есть еще лица, по многим причинам, частью личным, частью общественным, не находящие себе работы или к ней неспособные. Государство должно позаботиться и об них.
Когда мы видим, что Франция, например, тратит 151 миллион в год на общественное призрение, Англия содержит более миллиона бедных, а Америка в одном только Нью-Йорке тратит на это более 7 миллионов долларов, и все для того только, чтобы поощрять нищету, беззаботность и лень, то приходится признать, что призрение такого рода слишком убыточно и более вредно, чем полезно. Официальные учреждения, в которых проявляется общественное милосердие, – все эти больницы, приюты, ломбарды – следовало бы передать в руки ассоциаций взаимной помощи, с тем чтобы они помогали только честным и готовым работать беднякам, рекомендованным всем известными и уважаемыми лицами.
В Германии действует смешанная система общественного призрения и частной благотворительности, известная под именем Эльберфельдовской, уменьшившая количество нищих с одного на 12 обывателей до одного на 83. Эта система состоит в посещении бедняков на дому (в особенности тех, которые стыдятся просить милостыню), в снабжении их работой и в нравственном на них влиянии; одним словом, она представляет собой полную противоположность бюрократической организации благотворительности.
И уж конечно, частная помощь, несмотря на некоторые свои недостатки, гораздо предпочтительнее официальной, так как она совершается на добровольные пожертвования и в высшей степени гибка, то есть способна приноравливаться к обстоятельствам и исправлять замеченные ошибки, тогда как государство стремится всюду ввести однообразие, а на подробности не обращать внимания.
Нельзя и не должно требовать от бедных людей большей предусмотрительности, чем та, к которой они способны. Наши современники нисколько не хуже и не лучше, не невежественнее и не беззаботнее наших предков, только общественная машина стала теперь сложнее, на месте домашней экономии стоит теперь политическая, семья уже не может более довлеть сама себе. В общем, мы еще не вполне приспособились к новым условиям жизни, и на долю высших классов выпадают обязанность и честь ускорить такое приспособление.
