Опасен для общества. Судебный психиатр о заболеваниях, которые провоцируют преступное поведение - Бен Кейв
– Когда он в последний раз вел себя нормально?
Они переглянулись, и мистер Нельсон ответил:
– Около года назад. Когда ему исполнилось восемнадцать, сразу после получения аттестата. Я знал, что он употреблял иногда немного марихуаны, но не волновался по этому поводу. Потом он стал религиозным. Я думал, что это просто временный этап. Мы сами верим в Бога, но он дошел до того, что проводил в своей комнате все свободное время и изучал Библию. Потом, примерно месяц назад, он перестал даже следить за собой, мыться и все такое.
– Он не хотел с нами разговаривать, – добавила миссис Нельсон.
– Были ли у него какие-либо необычные симптомы, например голоса или паранойя?
Они снова обменялись тревожными взглядами, словно задаваясь вопросом, почему они не сделали что-то раньше.
– Я слышала, как он разговаривал в своей спальне, – сказала миссис Нельсон. – Он уверял, что говорил по телефону, но я знала, что это не так. А иногда он спускался ночью и ел в одиночестве. Он не хотел есть с нами. Говорил, что еда странная на вкус. – Она прижала руку ко рту, чтобы подавить рыдания. – Он думал, что я пытаюсь его отравить.
– А какие-либо наркотики он употреблял, кроме упомянутой вами марихуаны?
– Он никуда не выходил. Ни с кем не виделся. Он думает, что кто-то приходит и передвигает его вещи по ночам. Пару раз мы вызывали психиатрическую бригаду, но он сказал, что с ним все в порядке. Сказал, что не хочет видеть никаких врачей. И знаете, он в этот момент выглядел вполне нормальным, у него хорошо получалось притворяться здоровым.
– Послушайте, – сказал я, поворачиваясь к пациенту. – Сэм, я думаю, вас нужно перевести ко мне в психиатрическое отделение в другом крыле больнице. Я беспокоюсь за вас и хочу убедиться, что с вами все в порядке и вы будете в безопасности.
– Слава богу, – услышал я вздох мистера Нельсона.
– Я должен быть уверен, что он снова не навредит себе, а если честно, что он опять не взбесится. Я приглашу медсестру из моего отделения, чтобы она посидела с ним, пока он восстанавливается после операции.
У Сэма было психическое заболевание, и я заметил достаточно острых проявлений, чтобы понять, что это, скорее всего, шизофрения.
Я знал, что должен перевести его в свое отделение. Учитывая историю болезни, риски и неспособность согласиться на госпитализацию, его нужно было содержать под стражей в соответствии с Законом о психическом здоровье.
Ведь рано или поздно полиция будет расследовать это дело, и Сэму могут предъявить уголовное обвинение – возможно, даже что-то типа нанесения тяжких телесных повреждений. Поэтому судьи хотят знать, годен ли он для того, чтобы предстать перед судом и признать себя виновным. Если да, то суду надо знать, был ли он с юридической точки зрения невменяемым[6] в момент совершения преступления. Если нет, то необходимо понять, нужно ли его лечить в соответствии с разделом 37 Закона о психическом здоровье. И что еще более важно, я знаю точно, что не избежать очередного разговора с мистером и миссис Нельсон. И они непременно спросят меня, есть ли у Сэма шизофрения, а я посмотрю на них и скажу:
– Да, у Сэма шизофрения.
Тогда они мрачно кивнут и скажут мне, что я подтвердил их подозрения, сбылись их худшие опасения, в которые они не хотели поверить, пока не услышали новости от меня.
«У вашего сына шизофрения». Плохие новости. Но ясно и недвусмысленно. Это часть работы врачей – сообщать плохие новости.
«Ваш сын потерял слух. У вашего сына рак. У вашего сына лейкемия. У вашего сына опухоль головного мозга. У вашего сына диабет. Ваш сын умирает»… Быть может, тогда, много лет назад, весть о том, что с глазом моего брата все будет в порядке, была единственной хорошей новостью за весь день. Быть может, тот доктор за пять минут до этого сообщил другому пациенту, что тот ослепнет и с этим ничего нельзя поделать. Такая профессия…
Моя встреча с Сэмом и его родителями заняла двадцать минут, и я пообещал, что вернусь на следующий день. Когда я уходил, оба родителя поблагодарили меня. На самом деле я ничего не сделал, но полагаю, что, с точки зрения родителей Сэма, я бросил их сыну спасательный круг. И, хотя радости во всем этом мало, у них теперь есть хотя бы основания надеяться.
Успокоить же их мне удалось только три недели спустя, когда Сэма поместили в палату с низким уровнем безопасности в больнице Святого Иуды и начали вводить внутримышечные антипсихотические препараты. Бинты сняли, и удалось сохранить ему зрение. Психотические симптомы все еще присутствовали, и сестринский персонал по-прежнему очень внимательно наблюдал за ним.
ОН ДО СИХ ПОР БЫЛ УБЕЖДЕН, ЧТО ЕМУ НЕОБХОДИМО ОСЛЕПИТЬ СЕБЯ, И ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ ПЫТАЛСЯ ВЫКОЛОТЬ ПОВРЕЖДЕННЫЙ ГЛАЗ.
Не то чтобы он хотел намеренно причинить себе боль, нет – он просто чувствовал, что это его долг, даже необходимость. Его болезни был свойственен альтруизм, который требовал самопожертвования ради других. Иногда он сравнивал себя с Иисусом. Хотя до выздоровления было еще очень далеко, Сэм уже мог говорить о своих симптомах более связно. Однажды он сказал мне, что слышит голос в голове.
– Это я, это мой голос, – сказал он мне. – О, кажется, он знает, о чем я думаю, и я слышу слова, так же как слышу вас.
Это четкая, прямо-таки хрестоматийная иллюстрация того, что называется симптомом первого ранга шизофрении. Немцы называют это явление gedankenlautwerden – это разновидность галлюцинации, один из группы симптомов, которые психиатр Курт Шнайдер считал характерными для шизофрении. Он написал об этом еще в 1939 году, но только в 1950-х годах его статью оценила британская аудитории. Теперь мы знаем, что симптомы могут проявляться и при других состояниях, но они все равно влияют на клиническое суждение[7] человека.
Сэм продолжал отказываться пить таблетки.
– Со мной все в порядке, – неоднократно повторял он, и мне в конце концов пришлось прописать ему инъекции нейролептика длительного действия.
Он будет нуждаться в лекарстве примерно раз в месяц, возможно, до конца своей жизни. Его родители навестили его в тот же вечер, как раз когда я выходил из его палаты. Они хотели узнать, как у него дела. Я предложил им пройти на улицу, и мы сели
