Антонио Менегетти - Система и личность
В те времена еврейский народ, как и прочие, поклонялся многим богам, то есть был обычным языческим народом.
На мой взгляд, в язычестве был ряд позитивных аспектов. Во-первых, в памяти языческого народа были живы деяния правителей и героев, способствовавших своими делами и подвигами благосостоянию социума; следовательно, их мифологизация означала не только память, но и пафос, стимул для всех тех, кто продолжал движение человечества вперед.
Во-вторых, еще памятно было вмешательство внеземных цивилизаций, во всяком случае, наиболее благотворных; возможно, тогда людям еще был открыт доступ к познанию других, иначе организованных земных цивилизаций, контакт с которыми позднее был прерван.
И, наконец, в-третьих: пока человек не обрел свое сущностное ядро – всеохватное Ин-се, ему приятно было возвышать различных богов, словно сакрализируя разные аспекты своего ума, героизма, силы, интуиции, красоты, детства и благодати. То есть деяния богов неизменно представляли собой мифологизацию позитивных для человека, вознаграждающих его событий. Для каждой ценности, функциональной человеку, создавалось отдельное божество. Кроме того, многочисленность богов обеспечивала множественность возможностей становления, множественность индивидуаций, стремящихся, впрочем, к единому сущностному основанию.
В самом деле, несмотря на множество богов, язычество имело, однако, некую высшую редукцию, в качестве которой для одних выступал рок, для других – хаос, для третьих – Зевс или Хронос и т. д. Как бы то ни было, язычество олицетворяло становление, историческую диалектику человека на этой планете, причем различным божествам соответствовали различные события из жизни человека – экстаз или застой, рождение или смерть. Кодекс правил, составивший позднее десять заповедей, был чрезвычайно важен даже в эпоху язычества, хотя и выражался иначе.
Возвращаясь к библейскому повествованию о том, как Моисей впервые представил народу скрижали закона, мы читаем: «Весь народ видел громы и пламя, и звук трубный, и гору дымящуюся; и, увидев то, народ отступил[28] и стал вдали. И сказали Моисею: говори ты с нами, и мы будем слушать, но чтобы не говорил с нами Бог, дабы нам не умереть»[29].
Что это, правда или вымысел? Если это вымысел, то единственной его целью является подтверждение для потомков чуда откровения и власти ужасающего величия Господа. Если же это правда, то можно предположить, что «громы» – это атмосферные электрические разряды, «звук трубный» – звук ионных двигателей огромного аппарата, предназначенного для межпланетных перелетов. «Пламя» и «гора дымящаяся» – описание выброса в атмосферу отработанного топлива. Народ изображен «пораженным страхом». Я знаю, что существо, находящееся перед лицом того, что определяет как «Бога», ощущает экстаз, силу, радость. И наоборот, угнетающий страх, беспокойство обусловлены присутствием чего-то «чуждого», «отличающегося от привычного», воспринимаемого организмом как деструктивное.
Быть может, Моисей искренне поверил во все это, но библейское описание, в сущности, чересчур «механистично» и будто продиктовано чем-то из глубин мозга, чего стараешься избежать. Я хочу показать вам закон, изложенный в декалоге, сначала через призму монитора отклонения – точно так, как он воспринимается всеми, а затем уже через призму Ин-се – так, как он ощущается сердцем.
Преамбула закона: «Я Господь, Бог твой» в «механистичной» интерпретации предстает как спекулярная индукция монитора отклонения внутри парасинапсических процессов мозга и означает: «Нет никого, кроме меня, ты – ничто. Я хозяин, отец, Я тебя сотворил, Я тебя и уничтожу». То есть перед нами – категорический императив чуждого, порождающий и составляющий «Сверх-Я» – как психологическое, так и историческое.
Следовательно, это что-то прибывшее и установившееся извне, к нему неприменим диалектический подход, оно лишь диктует: «Подчинись, ибо я, безусловно, над тобой!» Здесь мы имеем дело с проприоцептивным познанием[30], не отраженным точным образом сознанием по причине навязчивого давления инструкций, которые исходят от внедренных диапозитивов, определяющих идеологические формы поведения.
Первая заповедь: «Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим», – означает: «Ты ничего не должен чувствовать, не должен прислушиваться к интуиции, к собственным эмоциям, советам других… Ты должен слушать только то, что Я изрек, предначертал или явил. Любые твои мысли, фантазии ничего не стоят. Ничто не ценно и не авторитетно вне сказанного Мною. Любая твоя мысль или деяние, не высказанные Мною, есть грех: если ты совершишь его, это будет означать, что ты против Меня, и тогда Я прокляну и уничтожу тебя и твой род до третьего колена». Другими словами: «Не чувствуй, не слушай! Есть Я, и этого достаточно!»
Вторая заповедь: «Не поминай имя Господа, Бога твоего, всуе», – то есть: «Непозволительно перепроверять Мои слова, обдумывать их. Подчиняйся! Подчиняйся как вещь, подчиняйся как мертвец. Я не идея, которую ты можешь изучать или критиковать. Любая логика и любая этика исходят только от меня. Сказанное и предписанное Мною не подлежит пониманию, обсуждению или изучению, у тебя нет для этого ни силы, ни власти, ни возможности».
Третья заповедь: «Помни день субботний, чтобы святить его», – то есть: «Помни о соблюдении всех обычаев, стереотипов, масок, традиций, всех моих предписаний и того, что все исполняют. Тщательно соблюдай все, что соблюдали твои отцы! Ты не можешь позволить себе отличаться от других! Святи мои праздники, потому что эти праздники установил Я! И их должно соблюдать так, а не иначе!» Другими словами: «Ты должен всегда иметь единую с другими форму и быть точным в повторении. Ты должен только повторять и учиться повторять с верой!»
В этой морали нет места для субъективности.
Первые три заповеди представляют собой связь организмического с категорией «Сверх-Я», ее императивным статусом. Человек не может думать и действовать самостоятельно, отдав эти функции на откуп своего «Сверх-Я»: если оно разрешит, он может действовать, если нет – не может.
Дальнейшие заповеди касаются отношений с другими людьми.
Четвертая заповедь: «Почитай отца твоего и мать твою», – то есть «заботься о породивших тебя». Это сакрализация семьи, ее обычаев, традиций, непреложной власти, и в этом смысле она является следствием первой заповеди. Отец и мать олицетворяют здесь старшее поколение, защитников ценностей, силы, власти, закона, поэтому «почитать» означает не только заботу, но и постоянное соответствие устоям семьи, клана, племени, государства. Итак, речь идет о заповеди, являющейся следствием первой: это внутренний императив, который следует проецировать на поведение в обществе – первым таким обществом является семья.
Пятая заповедь: «Не убий», – то есть не причиняй зла другим. Я бы сказал, что пятая заповедь достаточно проста, категорична, но и естественна; то есть здесь основной принцип не особенно запятнан.
Шестая заповедь: «Не прелюбодействуй». Придерживаясь логики кодекса в целом, можно сказать, что намерением законодателя является запрет нарушения предписаний закона. В «общерелигиозном» плане это означает соблюдать «правила» ношения одежды, поведения, проведения литургии, обрядов и т. д. Католическая церковь отнесла эту заповедь исключительно к сексу и всему, так или иначе связанному с гениталиями.
Седьмая заповедь: «Не укради», – то есть не распоряжайся как своим тем, что рациональность отношений не определяет в качестве твоего.
Надо иметь в виду, однако, что эти две заповеди можно сопроводить рядом замечаний. Например, попробуем спроецировать «Не убий» и «Не укради» в сферу политики: до какого момента человек не должен убивать или не должен брать чужое? Этот вопрос широко обсуждался еще в древности и остается дискуссионным до сих пор. Фома Аквинский, например, много размышлял над этой проблемой и выделил в ней вопрос определения грани, до которой следует терпеть противный человеческой морали политический режим, а за которой следует восставать против него. В сущности, было достигнуто соглашение о том, что можно нарушать эти принципы в случае возникновения угрозы основам жизни (так, вполне законна самозащита индивида или народа, подвергшегося агрессии, и т. д.): следовательно, бывают моменты, когда эти заповеди из абсолютных становятся относительными, хотя в целом, за исключением экстремальных ситуаций, их необходимо соблюдать. Кроме того, не существует особых различий между тем, как эти два принципа – «Не убий» и «Не укради» – трактуются монитором отклонения и природным порядком.
Восьмая заповедь: «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего», – относится не столько к запрету говорить неправду, сколько к запрету свидетельствовать во вред реальным правам другого человека. То есть следует говорить то, что должен, что положено по закону. Истинно – предписанное законом, и любая ситуация должна рассматриваться через призму закона: следует всегда защищать то, что справедливо по закону и соответствует ему.
