Мария Гиппенрейтер - Бегство к себе
Иногда Петр Петрович «терялся». Он просто исчезал, и никто не мог его найти. Нас снаряжали на поиски, и мы бродили по лесу, крича и аукая, но часто безрезультатно. Иногда кто-нибудь случайно натыкался на него, тихо сидящего на пне и совершенно сливающегося с окружающей средой. Он слушал лес и вовсе не желал «находиться».
Общение с этим удивительным человеком и занятия в кружке мне очень много дали.
Отец
Иногда я приезжала в гости к отцу. Все детство образ отца был для меня недосягаем. Я перед ним благоговела, очень хотелось, чтобы он обратил на меня внимание, похвалил, куда-нибудь со мной пошел, держа за руку. Всю жизнь отец много путешествовал, фотографировал, охотился, добывая себе пропитание, и из своих поездок всегда привозил много интересного. Его квартира была заполнена всякой всячиной: там были шкуры и черепа медведей, бивни моржей, покрытые искусной резьбой, позвонки и «усы» кита, лосиные рога (отец их нашел, он никогда не стрелял лосей), причудливо застывшая вулканическая лава и желтые куски чистой вулканической серы, поплавки от рыбацких сетей, выловленные у побережья Камчатки, разноцветные камешки и коряги, отшлифованные океаном. Все это можно было трогать и рассматривать до бесконечности. Еще у него была «темная комната». Там были разные ванночки, пузырьки с химикатами, увеличитель и красная лампа. Там свершалось действо — отец сам проявлял пленки и печатал фотографии. Он пускал меня внутрь, и я завороженно наблюдала, как на белых листах фотобумаги медленно проступает изображение. Потом фотографии вешались прищепками на веревку сушиться.
Перед поездкой на охоту отец сам заготавливал патроны. Иногда я ему помогала. Выставлялись на стол пустые гильзы, мешочки с порохом, разнокалиберной дробью и капсюлями, войлочные пыжи и картонные кружочки. Сначала нужно было специальным устройством вставить в дно гильзы капсюль, потом мерной ложечкой насыпать в гильзу порох, заткнуть сверху картонным кружочком, потом насыпать дробь и сверху забить войлочный пыж. Патрон готов. Работа эта была ответственная, ошибаться было нельзя. Готовые патроны нужно было вставить в патронташ.
В Москве отец сидеть не любил, а если и приходилось, то часто делал вылазки в лес. Пойти с ним в поход было для меня целым событием. Зимой мы ходили на лыжах в однодневные походы. Готовились заранее. Отец доставал лыжи, мазал их лыжной мазью, потом давал мне растирать мазь бруском из пробки. Это было трудно: пробка прилипала к лыжам и к рукам, но я старалась. Растереть надо было ровным слоем, от этого зависело скольжение. На такси мы доезжали до нужного места и прямо с шоссе сворачивали в лес. Если лыжни не было, отец шел впереди, топтал лыжню. По накатанной лыжне пускал меня вперед. Пару раз он мне объяснил и показал, как правильно ходить на лыжах — не семенить ногами и не шагать, а скользить на каждом шагу, толкаясь палкой. Шаг должен быть широкий. Когда входишь в ритм, идти становится легче. Сам отец катался красиво — размашисто, легко. Эта наука прочно вошла в мое сознание. С тех пор больше никто никогда не учил меня кататься на беговых лыжах, но позже, в старших классах, я стала принимать участие в соревнованиях и была первая сначала в классе, потом в школе, потом и на районных соревнованиях выступала. Физруки удивлялись: откуда такая техника?
До нашей стоянки было всего километров пять, но путь казался долгим. Ныть не полагалось. Отец всегда сам знал, когда сделать привал. Находил поваленное дерево, снимал рюкзак — «Давай посидим». По ходу он показывал мне всякие следы. Вот тоненькая и неглубокая цепочка следов на снегу — мышь пробежала. А здесь заяц проскакал, вынося вперед задние лапы. Тут он погрыз осину. Заяц всегда грызет осину поперек, а лось — вдоль. Ровная цепочка следов, заканчивающаяся разрытой ямой, — лиса мышковала. А вот красивый симметричный отпечаток веера от крыльев и длинного хвоста — взлетела сорока. Глубокие следы в снегу, широкий шаг, обкусанные ветки — прошел лось. Под деревом набросана куча расщепленных шишек — значит, где-то на дереве «кузница» дятла. Он засовывает шишку в щель и выклевывает из нее семена, потом бросает пустую шишку вниз. Если на земле много отдельных чешуек и столбиков от шишек, значит, здесь столовая белки. Мне было интересно представлять события лесной жизни по следам.
Привал всегда устраивали на одном и том же месте, под большой елкой. Отец быстро организовывал стоянку. Я любила смотреть, как он ловко и умело все делает. От его действий исходила уверенность. Разгребал и утаптывал снег для костра, из валежины сооружал сиденье, потом шел в лес за дровами. В рюкзаке всегда были охотничий нож и топор. Топоры у отца были отменные. Он сам делал к ним ручки, сам насаживал и точил. В чужие руки свой топор отец давать не любил. Иногда повторял слова северного старика-охотника: «Мужик без топора хуже бабы». Наконец, разводили костер. Для растопки в рюкзаке была припасена сухая березовая кора, свернутая в тугую трубочку. Вообще в карманах рюкзака можно было найти много всяких интересных и полезных вещей: бинт, пузырьки с йодом и марганцовкой, моток лейкопластыря, запасные веревочки, кусочек мыла, иголку с ниткой, коробок спичек, завернутый в промасленную бумагу, маленький фонарик, кусок точильного бруска. Все эти предметы из рюкзака никогда не вынимались и хранятся там по сей день.
Для меня разведение костра всегда было священнодействием и искусством. Укладывались в кучку тоненькие веточки сухого елового хвороста, сверху — ветки потолще. Подо все это аккуратно подсовывалась сухая березовая кора. Зажигалось все с одной спички. Было радостно смотреть, как огонь с коры перекидывается на хворост и тот дружно занимается с веселым потрескиванием. Потом осторожно подкладывались дрова. У отца костер всегда выглядел очень эстетично, не был ни слишком большим, ни слишком маленьким, горел ровно и долго.
Закипала вода в котелке. Заваривали чай. Бросали туда еловую веточку для запаха и вкуса. К чаю были орехи, сушеные абрикосы, кусочки шоколада, печенье. У костра сидели молча, смотрели на огонь, слушали тишину леса, потрескивание дров в костре.
В лесу были свои правила поведения: не орать, не шуметь и вообще много не разговаривать. Топор в живые деревья не втыкать. Ничего за собой на стоянке не оставлять. Отец вообще говорил мало. Если что-то объяснял, то коротко и доходчиво. Голос никогда не повышал. Достаточно было колючего взгляда или коротко брошенного замечания — запоминалось надолго. Иногда он что-нибудь рассказывал. Историй у него было много — про путешествия, про охоту, про повадки зверей. Слушала затаив дыхание — только б не замолчал.
Когда начинало смеркаться, собирались в обратный путь. Костер закидывали снегом, оставшиеся лесины ставили стоймя к дереву — пригодятся в следующий раз. Стоянка оставлялась чистой.
Дома одежда и волосы пахли костром. Хотелось, чтобы этот запах подольше не выветривался.
Весной и летом мы ходили в поход с ночевкой. Ехали на электричке до станции Морозки, оттуда долго шли пешком через лес. Там у отца тоже было свое место.
В весеннее время по пути мы с интересом дрызгались в прогретых солнцем талых лужах, рассматривали лягушачью икру, головастиков, тритонов, закорючки комариных личинок. Лягушек, головастиков и икру я иногда притаскивала домой и запускала в ванну. Было интересно наблюдать, как икринки увеличивались в размере, и внутри начинали просматриваться свернутые в колечко головастики, а у подросших уже головастиков таинственным образом растворялись хвосты и отрастали задние лапы. Катя на меня ругалась:
— У всех дети как дети, а эта бог знает что такое — тащит в дом всякую нечисть, ни постирать, ни помыться. А еще девочка называется. Вот мать придет и тебе задаст!
Но мама относилась к этому философски и с пониманием и никогда не мешала мне исследовать жизнь.
В лесу отец обращал мое внимание на всякую интересную растительность, говорил названия первых цветов. Первыми на открытых проталинах появлялись желтые головки мать-и-мачехи, в лесу зацветали белые ветреницы, куртинки синеньких фиалок, в заболоченных местах желтела яркая калужница, чуть позже зацветали сиреневые хохлатки, разворачивали свои тугие трубочки ландыши, пестрела разноцветными цветочками медуница.
Если мы находили в лесу большой муравейник, то некоторое время наблюдали, как работяги-муравьи снуют взад-вперед по своим тропам, таская всякую всячину — мелкие веточки, жуков, гусениц. Отец показал, как можно сделать себе кислую палочку. Нужно взять прутик, очистить его от коры, положить на муравейник и покрутить. Рассерженные муравьи облепляли прут и, выгнув брюшки, брызгали в воздух тонкими струйками муравьиной кислоты.
Потом прутик надо было обтрясти от прилипших муравьев, и можно идти и лизать его — он был очень кислый.
