Ольга Власова - Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией
Образ Лэйнга-безумца поддерживался и им самим: в семидесятые он начал злоупотреблять алкоголем и демонстрировать противоречивое поведение. Он часто допускал то, что было за рамками этикета и принятых норм, точнее сказать, нормы для него не существовало. Возможно, мир по ту сторону разума, мир чистого сознания резко диссонировал с реальным миром жесткой этической стратификации. Лэйнг поругался практически со всеми своими знакомыми и друзьями. Один из друзей детства Лэйнга Джон Даффи говорил, что Лэйнг всегда был непохож на других. Он был добрым, чувствительным и преданным, он заботился о других и чувствовал чужую боль. Однако в 1970-х он начинает все больше говорить о себе, все меньше обращает внимания на близких, все больше злоупотребляет спиртным. В ответ на попытки образумить его Лэйнг говорил, что все его состояния – это подлинные чувства, которые он испытывает и которые он не замалчивает, и все чаще вспоминал свою любимую строчку из «Притч ада» Блейка «Тропа излишества ведет в чертоги мудрости». «Среди тех, кто был знаком с ним, не было никого, кого бы он хотя бы единожды не оскорбил» [534] , – вспоминал Ян Резник.
На Лэйнга посыпались обвинения в сумасшествии и неконтролируемой агрессии. В ответ на них Клэнси Сигал, который знал его в шестидесятые, пишет: «Распространено представление, что Лэйнг разложился под влиянием выпивки, наркотиков и широкой популярности (и, возможно, увлечений свободной любовью). Может быть. Но я считаю, что Лэйнг был одним из множества врачей и сестер, чьи излишняя близость к пламени шизофрении и излишняя идентификация с пациентами испепелили их самих» [535] . К сожалению, Лэйнг и для психиатрии, и для широкой общественности стал примером того, кто не смог себя уберечь. Однако он заплатил этим за то, что из всех психиатров XX в. приблизился к опыту и миру безумия наиболее близко.
Человек эпохи
Какой бы образ не приписывали Лэйнгу – образ психиатра или антипсихиатра, философа или мистика, гуру или революционера, поп-звезды или безумца – неоспоримым является тот факт, что во всех этих ипостасях он идеально подходил эпохе шестидесятых. Когда-то в речи памяти Макса Вебера Карл Ясперс говорил: «В личности философа присутствует время, его движение, его проблематика, в ней силы времени необычайно жизненны и ясны. Философ представляет собой то, что есть время, и представляет субстанциально, тогда как другие отражают лишь части, уклонения, опустошения, искажения сил времени. Философ – сердце в жизни времени, но не только это, – он способен выразить время, поставить перед ним зеркало и, выражая время, духовно определить его» [536] . Эти слова можно с уверенностью отнести и к Лэйнгу.
Пафосность описания не к лицу биографиям. Однако в случае Лэйнга хотя бы маленькой доли пафосности избежать не удастся. Так или иначе, но фигуру Лэйнга, если мы хотим понять, чего он хотел и чего добивался, кем он был и каково его наследие, необходимо понимать как фигуру эпохи. Лэйнг выразил шестидесятые: их утопические мечты об идеальном обществе, их протест против социальных институтов, их романтическую восторженность и навязчивое стремление расширить свое сознание, их противоречивость и борьбу за свободу. И неслучайно, что все свои самые значимые работы и свои самые успешные проекты Лэйнг реализовывал именно в шестидесятые. Как пишет Эдгар Фриденберг,
...вне зависимости от его личных политических предпочтений направленность творчества Лэйнга и его специфика были отражением контркультурного мировоззрения. Старинный друг Рама Дасса и Тимоти Лири, он никогда не изменял их общим идеалам [537] .
Если посмотреть на биографию Лэйнга и на хронологию его творчества, мы без труда сможем разглядеть эту синхронность эпохе. Его первая, еще экзистенциальная работа «Разделенное Я», написанная в конце 1950-х, выходит в 1960 г. и обозначает ту изначальную точку, в которой стартует его творчество. Исследования семьи и межличностной коммуникации, проделанные в соавторстве с Эстерсоном, Филлипсоном и Ли, представляются переходным этапом к новым идеям, и ключевым здесь оказывается одновременное им исследование творчества Ж.-П. Сартра и работа «Разум и насилие». Однако это всего лишь 1964 г.
Середина шестидесятых знаменуется для Лэйнга стартом Кингсли Холла и серией статей и выступлений, впоследствии объединенных в «Политику переживания» – его центральную работу. 1965–1967 гг. – самые продуктивные для Лэйнга годы. На волне этой продуктивности, уже на ее спаде, выходит «Политика семьи», которая, по сути, также представляет собой сборник выступлений, статей и радиопередач.
В конце шестидесятых прекращает свое существование Кингсли Холл – слишком символический для Лэйнга закат: конец утопической эпохи и конец утопического проекта. Дальше все будет только на спаде. Лэйнг словно утрачивает то, чем обладал ранее. Он уже не так уверен в себе, он не знает, что будет дальше. Однако известность и признание, как это всегда и бывает, приходят к нему чуть позже времени пика его творчества. В начале-середине 1970-х гг. он становится самым популярным психиатром мира. Он «концертирует»: лекции и семинары, консультации и сеансы психотерапии, конференции и интервью.
В этом смысле путешествие на Восток – это одновременно и дань тогдашней моде, и поиск новых ориентиров. Не случайно большинство приятелей Лэйнга отмечали и отмечают, что именно после этого путешествия он изменился коренным образом: он стал не человеком, а лейблом, он стал демонстрировать противоречивое поведение и окончательно перестал обращать внимание на условности.
Произошло так еще и оттого, что с Востока вернулся он во многом в другую эпоху. Эпоха конца семидесятых – это эпоха острой реакции, которая относилась к революционерам прошлого с нескрываемой неприязнью. Именно тогда на Лэйнга набросились СМИ, именно тогда в профессиональном сообществе о нем стали распространять самые нелицеприятные слухи и именно тогда его лишили медицинской лицензии. В этом отношении любят говорить о трагедии Лэйнга как трагедии человека, но во многом его трагедия – резкая смена его курса – это трагедия эпохи, точнее, смены эпох. Восьмидесятые словно наслаждались его ниспровержением: он был чужаком.
Нельзя сказать, что Лэйнг изменился в восьмидесятые коренным образом: что он стал пить в разы больше, чем в шестидесятые, что он стал вести себя в разы более провокационно. Может, чуть более. Просто в новую эпоху так было уже не принято. В шестидесятые, на пике его карьеры, общественность не смущали его опыты по расширению сознания, его коммуны, его совместные ЛСД-трапезы с пациентами. Все это было революционно, но сама революционность была в порядке вещей. Вокруг все говорили об освобождении, ЛСД был официально разрешен к употреблению во врачебной практике, а негативные эффекты многих наркотических веществ были еще неизвестны. Так, как Лэйнг, жили все подлинные революционеры, а класс революционеров был в шестидесятые привилегированным классом. Философы, художники, активисты и прочие интеллектуалы совместными усилиями двигали общество к трансформациям, в психиатрии таковым стал Лэйнг. Он, словно герой одноименного романа Малкольма Бредбери, был исторической личностью: история требовала занятий социологией, свободы и расширения сознания.
По сути Лэйнг пережил свое время. Бывают люди словно созданные специально для этой эпохи. Лэйнг чувствовал себя в шестидесятые, как рыба в воде, однако конец семидесятых и восьмидесятые принесли среду, к которой он так и не смог приспособиться, в которой он так и не смог выжить. Лэйнг привык выражать эпоху, двигаться в ее струе и эту струю направлять. Однако в последние десять-пятнадцать лет своей жизни он больше не чувствовал этого потока, который должен был нести его вперед, он перестал чувствовать время. Ушла взаимность, а на смену ей с обеих сторон пришли непонимание, озлобленность и агрессия.
Образ Лэйнга – это, с оговорками и без оговорок, очень романтический образ, образ словно со страниц романов про революционеров. А романтизм предполагает идеализм: Лэйнг нес идею бунтарских шестидесятых. Реакционная эпоха, пришедшая им на смену, эти идеи не разделяла, а он не разделял ее идейную безыдейность.
Заключение
Кто безумен и кто нормален,
и кто решает?
Если хочешь это узнать,
не спрашивай вслух,
иначе это закончится по ту сторону
засовов,
где нож, химикаты и электричество.
Что мог добрый шотландский доктор
сделать в таком мире?
Сотрясать парадигмы, вот что,
и пить больше, чем положено.
Его время вышло,
и в психиатрическом пабе
заметно тише,
Однажды он спросил:
Где в нашем мире
безумцы могут окунуться нагими
в лунный свет?»
Наконец, он нашел это место,
но там, наверняка, плещется
больше, чем позволяет Бог.
Ронни Лэйнгу (Томас Грининг)
