Символическая жизнь - Карл Густав Юнг

Я думаю, что теперь мы можем продолжить и перейти к следующему вопросу. То, что я говорил об этом, увы, в значительной степени уже прошлое. Мы не можем повернуть колесо истории вспять; мы не можем вернуться к тому символизму, которого уже нет. Вещь не может стать символической раньше, чем вы скажете: «О, кажется, она значит что-то еще». Сомнение убивает, пожирает символическое начало. Поэтому вы не можете вернуться назад. Я не могу вернуться обратно в католическую церковь, я не могу испытать чудо богослужения; я слишком много об этом знаю. Я знаю, что это правда, но это правда в той форме, в которой я ее не могу больше принимать. Я не могу сказать: «Это – жертва Христа» – и увидеть его. Я не могу. Это больше для меня не содержит истины, не выражает моего психологического состояния. Мое психологическое состояние хочет чего-то еще. Я должен оказаться в ситуации, в которой эта вещь станет истинной снова. Мне нужна новая форма. Когда кто-то имеет несчастье быть отлученным от церкви или сказать: «Все это – чушь» – и уйти, то в этом нет никакой заслуги. Но быть в церкви и насильственно, скажем, по Божьей воле покинуть ее – вот здесь вы законно вне церкви. Но быть вне церкви не приветствуется; тогда все становится ужасным, потому что вы больше не защищены, вы уже больше не в согласии с родом, не в лоне Всесострадающей Матери. Вы один и сталкиваетесь со всеми демонами ада. Это то, чего не знают люди. Они говорят, что у вас невроз страха или беспокойства, тревоги, ночной страх, навязчивость – я не знаю, что еще. Ваша душа стала одинокой; она пребывает вне церкви и в состоянии утраты спасения. И люди этого не знают. Они думают, что ваше состояние патологично, и любой доктор может помочь им в это поверить. И, конечно, когда они это говорят и когда все поддерживают то, что это невротично и патологично, тогда мы вынуждены говорить на этом языке. Я говорю на языке своих пациентов. Когда я говорю с лунатиками, я говорю на лунатическом языке, иначе они меня просто не поймут. И когда я разговариваю с невротиками, я разговариваю с ними на невротическом языке. Но это невротический разговор, когда кто-то говорит, что это невроз. Но совершенно понятно, что это и еще нечто другое: это ужасный страх одиночества. Это галлюцинация одиночества, и это одиночество, которое не может быть ничем другим подавлено. Вы можете быть членом общества с тысячью членами и оставаться одиноким. Одиночество – это та вещь, которая должна жить в вас; никто до него не дотрагивается, никто о нем не знает, да и вы сами об этом не знаете, но оно будоражит вас, раздражает вас, делает вас тревожным и не приносит вам покоя.

Так что, вы понимаете, я был просто вынужден через своих пациентов попытаться обнаружить то, что можно сделать относительно подобного состояния. Я не собираюсь открывать или основывать какую-то религию, и я ничего не знаю о религии будущего. Я только знаю, что в определенных случаях такие-то и такие-то вещи получают свое развитие. Например. Возьмите любой случай, какой хотите: если я зайду достаточно далеко, если сам случай этого потребует или если определенные состояния благоприятствуют, тогда я могу обозреть определенные безошибочные вещи, а именно то, что возникают определенные бессознательные факты и становятся угрожающе ясными. Это очень неприятно. И поэтому Фрейд был вынужден изобрести некоторую систему, чтобы защитить людей и себя самого против реальности бессознательного, выдвинув наиболее уничижительное объяснение этим вещам, объяснение, которое всегда начинается с «ничего кроме». Объяснение любого невротического симптома было известно давным-давно. У нас была теория относительно этого: всеми печалями человек обязан отцовской или материнской фиксациям; все это чушь, которую можно отбросить. И поэтому мы отвергаем свою душу – «О, я связан фиксацией на свою мать, и если я понимаю, что имею все виды невозможных фантазий относительно своей матери, то я освобождаюсь от этой фиксации». Если пациент достигает своей цели, то он теряет душу. Каждый раз, когда вы принимаете это объяснение, вы теряете свою душу. Вы не помогли своей душе; вы заменили свою душу теорией, объяснением.

Я помню очень простой случай [79]. Была одна студентка-философ, очень интеллигентная женщина. Это было в самом начале моей врачебной карьеры. Я был молодым доктором и не знал ничего, кроме Фрейда. Это был не очень серьезный случай невроза, и я был абсолютно уверен, что его можно вылечить; но положительных изменений не происходило. У девушки развился сильнейший отцовский перенос – она спроецировала на меня образ отца. Я сказал ей: «Но вы же видите, что я не ваш отец!» – «Я знаю, – ответила она, – что вы не мой отец, но мне все же кажется, будто вы им являетесь». Она вела себя в соответствии с этим и влюбилась в меня. Я стал ее отцом, братом, сыном, возлюбленным, мужем – и, конечно, еще и ее героем и спасителем – всем на свете! «Но вы же понимаете, что это абсолютная чушь!» – «Да, но теперь я без этого не могу жить», – ответила она. Что я мог с этим сделать? Никакие объяснения не помогали. «Вы можете говорить все что угодно, но уж как есть, так и есть». Она была охвачена бессознательным образом. Тогда у меня появилась одна идея. «Получается, что если кто-либо знает что-либо об этом, то это знание носит бессознательный характер, что и приводит к такой глупой нелепой ситуации». Тогда я начал очень серьезно обследовать все сновидения, не просто чтобы выявить определенные фантазии, а потому, что я действительно хотел понять, каким образом ее психическая система реагировала на подобную ненормальную ситуацию – или, скажем, на очень нормальную ситуацию, если вам угодно, поскольку такое положение вещей – вполне обычное явление. Она видела сны, в которых я возникал в качестве ее отца. Мы поработали с этим. Затем я появился в качестве возлюбленного и чуть позже как муж и все в том же духе. В дальнейшем я начал меняться в размере; я выглядел гораздо больше, чем обычное человеческое существо; иногда я наделялся божественными атрибутами. Я думал: «Ну, хорошо. Это же старая идея спасителя».