Уильям Джемс - Психология
Усилие сознается нами как некоторый первичный фактор. Теперь нам легко увидеть, когда в состав волевого акта входит чувство усилия. Это бывает, когда мотивы более редкие, более идеального характера должны одержать перевес над мотивами более привычного, импульсивного характера, когда нужно подавить порывистые стремления или преодолеть значительные препятствия к действию. «Une ame Ыеп пёе» — счастливое дитя, которому судьба покровительствует от самого рождения, щедро одарив его всякими благами, — редко прибегает в жизни к усилиям воли. Но герои постоянно ими пользуются. Нервные люди также часто нуждаются в усилиях воли. При всех этих условиях мы представляем себе произвольное усилие воли в виде активного напряжения, сообщающего силу тем мотивам, которые в конце концов одерживают верх. Когда на наше тело действуют внешние силы, мы говорим, что в результате получается движение по линии наибольшего давления или наименьшего сопротивления.
Любопытно, что, с обыденной точки зрения, усилие при волевом акте ведет к иному результату. Разумеется, если мы условимся называть линией наименьшего сопротивления ту, по которой совершается конечное движение, то общий физический закон придется распространить и на область волевых актов. Но во всех случаях, где напряжение воли велико и где одерживают верх редкие идеальные мотивы, нам кажется, будто действие совершается по линии наибольшего сопротивления и будто нам представлялась возможность в момент совершения действия направить его по линии наименьшего сопротивления, но мы предпочли более трудный путь. Тот, кто удерживается от криков под ножом хирурга или кто выносит общественный позор во имя долга, думает, что в момент совершения действия он выполняет его по линии наибольшего сопротивления. Он говорит, что победил, преодолел известные соблазны и побуждения.
Лентяи же, подлецы и трусы не выражаются таким образом о своем поведении: лентяи не говорят, что противодействовали своему трудолюбию, пьяницы — что боролись с трезвостью, трусы — что подавили в себе храбрость. Все вообще мотивы к действию можно разделить на два класса, из которых первый образует природные склонности, а второй — идеальные стремления; человек, отдавшийся чувственным наслаждениям, никогда не говорит, что он победил в себе идеальные стремления, но строго нравственные люди всегда толкуют о победе над природными склонностями. Человек, привыкший наслаждаться чувственным образом, иногда говорит, что в нем мало нравственной энергии, что он утратил веру в идеал, что он глух к голосу совести и т. п. Смысл этих выражений, по-видимому, тот, что идеальные мотивы могут быть сами по себе подавлены без особенных усилий, склонности же можно преодолеть только действиями, совершаемыми по линии наибольшего давления.
В сравнении со склонностями идеальные мотивы кажутся столь слабыми, что, по-видимому, только искусственным путем можно сообщить им преобладающее значение. Усилие увеличивает интенсивность идеальных мотивов, заставляя нас думать, будто, в то время как сила склонности остается всегда одной и той же, сила идеальных мотивов может быть различных степеней. Но чем обусловлена эта степень усилия, когда с ее помощью идеальные мотивы начинают одерживать верх над грубыми чувственными побуждениями? Самой величиной сопротивления. Если слабо чувственное побуждение, то и усилие для подавления его должно быть слабым. Чем больше препятствие, тем большее усилие необходимо для того, чтобы одолеть его. Поэтому наиболее сжатым и соответствующим кажущемуся порядку вещей определением идеального или морального действия может быть следующее: оно есть действие по линии наибольшего сопротивления. <…>
Страдание и наслаждение как источники деятельности. Предметы и мысли о предметах служат стимулами для наших действий, но наслаждения и страдания, сопровождающие действия, видоизменяют характер последних, регулируя их; позднее мысли о наслаждениях и страданиях, в свою очередь, приобретают силу двигательных импульсов и мотивов, задерживающих действия. Для этого не нужно, чтобы с мыслями о наслаждении было непременно связано чувство наслаждения: обыкновенно мы замечаем обратное. «Nessun maggior dolore…» (нет большего мучения…), — говорит Данте. Равным образом с мыслями о страдании может быть связано чувство удовольствия. Воспоминания о минувшем горе, по словам Гомера, доставляют удовольствие. Но так как наслаждения весьма усиливают любые вызывающие их действия, а страдания затормаживают их, то мысли о страданиях и наслаждениях принадлежат к мыслям, связанным с наибольшей импульсивной и задерживающей силой. Ввиду этого нам необходимо рассмотреть их подробнее, чтобы точно выяснить отношение этих мыслей к другим.
Если известное движение приятно, то мы повторяем его до тех пор, пока продолжается связанное с ним приятное ощущение. Как только движение вызвало в нас боль, мышечные сокращения мгновенно прекращаются. Движение в этом случае задерживается с такой силой, что человеку почти невозможно преднамеренно, не торопясь, изуродовать или изрезать себя: рука невольно отказывается причинять нам боль. Есть немало приятных ощущений, которые, как только мы начали испытывать их, с неудержимой силой побуждают нас поддерживать в себе ту деятельность, которая вызывает их. Влияние наслаждений и страданий на наши движения так сильно и глубоко, что некоторые философы поспешили сделать скороспелое заключение, будто приятные и неприятные ощущения суть единственные стимулы к деятельности и будто эти ощущения кажутся иногда отсутствующими во время действия только потому, что представления, с которыми они тогда связаны, не играют первенствующей роли в нашем сознании и вследствие этого остаются не замеченными нами.
Такая точка зрения глубоко ошибочна. Как ни важно влияние наслаждений и страданий на нашу деятельность, они все-таки далеко не единственные стимулы к движению, например в проявлениях инстинктов и эмоций они не играют ровно никакой роли. Кто улыбается ради удовольствия улыбаться или хмурится ради удовольствия хмуриться? Разве мы краснеем, чтобы избежать неприятных ощущений, которые нам придется испытать, если мы не покраснеем? Разве мы проявляем наш гнев, печаль или страх движениями ради какого-нибудь удовольствия? Во всех этих случаях определенные движения совершаются роковым образом силой внутреннего импульса, возникающего в нашей нервной системе под влиянием внешнего стимула. Объекты гнева, любви, страха, поводы к слезам или улыбкам как в виде непосредственных впечатлений, так и в виде воспроизведенных образов обладают этой своеобразной импульсивной силой. Почему известное психическое состояние обладает этим импульсивным качеством, остается для нас недоступным. Различные психические состояния обладают этим качеством в разной степени и проявляют его по-разному. Оно бывает связано и с чувствами наслаждения и страдания, и с восприятиями, и с воспроизведенными представлениями, но ни одно из этих душевных явлений не обладает им по преимуществу.
Все состояния сознания (или связанные с ними нервные процессы) по своему существу являются источниками известных движений. Объяснить все разнообразие этих движений у различных живых существ и при различных внешних стимулах составляет проблему истории развития. Но каков бы ни был исторический генезис наблюдаемых у нас импульсов, мы должны описывать их в том виде, в каком они проявляются у человека в настоящее время. И психологи, которые считают себя обязанными усматривать в наслаждении и страдании единственные сознательные или полусознательные мотивы для импульсов к движению и для задержки движений, являются сторонниками узкой и ложной телеологии: последняя есть научный предрассудок. Если мысль о наслаждении может быть стимулом к движению, то, конечно, таким стимулом могут быть также и другие мысли. Каковы эти мысли, можно определить только при помощи опыта. В главах «Инстинкт» и «Эмоция» мы видели, что имя им — легион; ввиду этого нам придется или отвергнуть чуть не половину известных нам фактов, или отказаться от мнимо научных упрощений.
Если в первичных актах человека ощущения наслаждений и страданий не играют никакой роли, то в производных действиях в искусственно приобретенных актах, ставших привычными, они имеют так же мало значения. Наши ежедневные действия: одевание, раздевание, различные акты при начале работы, во время ее и по окончании — за редкими исключениями не связаны ни с какими чувствами наслаждения или страдания. Это идеомоторные акты. Как я дышу не ради удовольствия дышать, а просто сознаю, что дышу, так и пишу не ради удовольствия писать, а просто потому, что, раз принявшись писать и чувствуя, что голова хорошо работает и дело подвигается вперед, я вижу, что продолжаю еще писать. Кто станет утверждать, что, рассеянно играя ручкой ножа за столом, он этим доставляет себе удовольствие или избегает неприятных ощущений? Все подобные действия мы совершаем потому, что не можем в данную минуту удержаться от них; наша нервная система так именно сложилась, что эти действия таким путем проявляются у нас, и для многих бесцельных или прямо «нервических» движений мы не можем привести никаких оснований.
