Люсьен Леви-Брюль - Сверхъестественное в первобытном мышлении
Бентли ярко выражает эту же идею. «Болезнь и смерть рассматриваются туземцем Конго как совершенно ненормальные события. Он никогда не относит их на счет естественных причин: они всегда — порождение козней колдунов. Даже в тех случаях, когда смерть произошла от удушья в воде или на войне, от падения с дерева, когда человек растерзан диким зверем или сражен молнией, — даже тогда омерть упорно и бессмысленно приписывают какому-нибудь колдовству. Кто-то, мол, околдовал жертву, он и виновник смерти».
Еще в XVII в. Деппер отметил существование таких же верований в Лоанго. «Эти несчастные слепцы воображают, что нет такого гибельного для человека случая, причиной которого не были бы мокизи, или идолы его врага. Если кто-нибудь упадет в воду и утонет, то они скажут, что его околдовали; если человека растерзал волк или тигр, то это значит, что враг человека при помощи колдовства преобразился в дикого зверя; если человек свалился с дерева, если у него сгорело жилище, если слишком долго идет дождь, то все это объясняется колдовской силой мокизи, какого-нибудь злого человека. Напрасным трудом была бы всякая попытка выбить у них эту нелепость из головы: это могло бы только вызвать их насмешки и презрение».
В Сьерра-Леоне, по словам наблюдателя, «не существует естественной смерти или смерти от несчастного случая: болезнь или случайность, ставшая непосредственной причиной смерти, считается продуктом сверхъестественного влияния. Туземцы воображают, будто смерть объясняется зловредным действием какого-нибудь человека, прибегающего к злым чарам, или она вызвана чьим-то гением-покровителем какого-нибудь человека, против которого покойник… совершал колдовские заклинания в тот момент, когда он был пойман и наказан. Обычно причинами первого рода объясняют болезнь и смерть вождей, других влиятельных людей, а также членов их семейств; причинами второго рода объясняют болезнь и смерть людей низшего класса».
Наконец, не существует естественной смерти и для джаггов в германской Восточной Африке. «Болезнь и смерть являются здесь всегда дьявольским делом».
На этом мы остановим перечисление сходных между собой свидетельств, которое могло бы быть продолжено до бесконечности.
3Совершенно незаметен переход от болезни и смерти к просто несчастным случаям. Из приведенных выше фактов вытекает, что первобытные люди вообще не видят разницы между смертью, наступившей в результате старости или болезни, и насильственной смертью. Происходит это не потому, что они до такой степени неразумны, по выражению Бентли, и не замечают, как в одном случае больной умирает более или менее медленно среди своих, а в другом — мгновенно погибает, растерзанный львом или сраженный копьем. Они, разумеется, замечают различие, но оно лишено всякого интереса в их глазах, ибо ни болезнь, с одной стороны, ни дикий зверь или удар копья, с другой, не являются для них подлинными причинами смерти, они служат лишь средствами для той таинственной силы, которой была угодна смерть человека и которая для своих целей с тем же успехом могла бы выбрать другое средство. Таким образом, всякая смерть, даже от болезни, случайна, или, точнее, никакая смерть не случайна: ведь, на взгляд первобытного мышления, никогда не бывает несчастного случая в собственном смысле слова.
То, что нам, европейцам, кажется случайным, для первобытного человека всегда проявление мистической силы, которая этим дает себя почувствовать как индивиду, так и целой общественной группе.
Для первобытного мышления вообще нет и не может быть ничего случайного. Это не значит, что оно убеждено в строгом детерминизме, обусловленности явлений, напротив, оно не имеет ни малейшего представления о подобной обусловленности и с полным безразличием относится к причинной связи и всякому поражающему его событию приписывает мистическое происхождение. Так как таинственные силы всегда ощущаются как присутствующие везде и всюду, то чем более случайным кажется для нас событие, тем более знаменательно оно в глазах первобытного человека. Тут не требуется объяснения события, ибо оно — откровение. Более того, весьма часто именно само событие служит первобытному человеку для истолкования чего-нибудь другого в той форме, по крайней мере, в какой вообще первобытное мышление ищет объяснения. Истолкование события, однако, может оказаться необходимым, когда не имеется для этого какой-нибудь готовой предассоциации.
«Туземцы из Телли-Ривера, — говорит В. Э. Рот, — решили убить одного человека из Клем-Пойнта на следующем основании. На собрании (prun) в прошлое воскресенье этот туземец бросил копье в верхушку дерева, откуда копье упало и рикошетом ударило в шею одного старика и убило его. Несчастный, который бросил копье, был „доктором“, и уж ничто не могло разубедить членов племени убитого в том, что смерть их родича была вызвана колдовством этого „доктора“. Э. Брук (миссионер), который в этот момент находился рядом со мной, приложил все усилия, чтобы разъяснить туземцам случайность происшедшего, однако ничто не помогло. Туземцы выстроились в ряды, между рассвирипевшими дикарями началось сражение, которое кончилось лишь тогда, когда „доктор“ получил рану (не смертельную) в колено». В этом типичном случае было трудно и практически даже невозможно переубедить туземцев. Ведь им нужно было прежде всего дать удовлетворение покойнику, которого они всячески должны были бы бояться, останься он неотомщенным: поэтому они считали себя обязанными убить кого-нибудь, причем жертвой должен естественнее всего стать виновник (вольный или невольный, это не имеет значения) несчастья. Кроме того, миссионеру никогда не удалось бы убедить их в том, что произошел простой несчастный случай. Они все равно спросили бы: «Почему копье, отскочив от дерева, попало как раз в шею старика, а не куда-нибудь в землю впереди или позади его? Каким образом случилось то, что это было копье именно „доктора“?» Что касается отсутствия всяких злых намерений у убийцы, то как установить это с полной очевидностью? Можно только предполагать, но какое это имеет значение на фоне случившегося? Впрочем, злой умысел отлично мог существовать у виновника совершенно помимо его сознания. Колдуны отнюдь не должны непременно сознавать совершаемые ими губительные действия. И в данном случае «доктор» мог вполне добросовестно отрицать свою вину, однако его отпирательство не имело никакой цены в глазах туземцев.
В Новой Гвинее один туземец был ранен на охоте ударом копья одного из своих спутников. «Друзья раненого явились к нему и спросили, кто его околдовал, ибо для папуасского мировоззрения не существует несчастного случая. Все приставали к нему, заставляя сказать, кто же околдовал его, ибо были уверены, что одной раны для смерти недостаточно, все время туземцы были уверены в неизбежности смерти и не переставая говорили раненому об этом… Хотя туземец потерял сознание лишь перед самой смертью, он не ответил на вопросы друзей и не открыл им, кем околдован. Тогда их гнев направился против людей из племени орересау и против того человека, который бросил копье». Таким образом, за последнего принялись, лишь потеряв надежду добиться истины, на худой, так сказать, конец. Если бы раненый сделал хоть малейшее указание относительно виновника колдовства, то тот, который действительно нанес ему удар, остался бы безнаказанным: в нем усмотрели бы лишь орудие колдуна, его сочли бы столь же мало ответственным за убийство, как и копье.
Кроме того, незначительность ранения нисколько не мешает объявить его смертельным. Гибель раненого, по мнению первобытного человека, вызывает не разрыв ткани, а колдовство, которое «обрекло» его на смерть. Здесь непосредственно улавливается та предассоциация, которая исключает для первобытного мышления само представление о случайном.
Вот еще пример из быта туземцев Новой Гвинеи. Падает дерево. Даже в том случае, когда дерево совершенно сгнило или его сломал ураган, туземцы все равно винят в этом колдуна. С человеком произошел какой-нибудь несчастный случай: это дело вэрабана (колдуна) и т. д.
Подобные наблюдения мы находим относительно других низших обществ, например, Экваториальной Африки. «В 1876 г, один вождь, Экеле Каза, был атакован и пронзен клыками слоном, которого он ранил. Спутники вождя прогнали слона, и, несмотря на жестокие раны, вождь прожил достаточно времени, чтобы обвинить двенадцать человек из числа своих жен и рабов в том, что они околдовали его ружье и оно, вместо того чтобы убить, только ранило слона». «Во время охоты на слонов вождь по имени Нкоба был настигнут раненой слонихой, которая подняла его хоботом с земли и посадила себе на клык… Стенаниям и воплям спутников не было конца… Население всего района собралось перед нганга Нкизи, которому следовало решить, была ли слониха одержима дьяволом, околдована каким-нибудь врагом покойника или не случай ли это Диамбуди нзамби (воли великого духа)».
