Любовь, которая убивает. Истории женщин, перешедших черту (СИ) - Анна Моц
С тех пор как девушка впервые стала жертвой сексуализированного насилия со стороны отца, она попала в абьюзивные отношения, которым не могла положить конец, оказалась в ситуации, где была вынуждена отказаться от ребенка, в съемной комнате, что нестерпимо захотелось поджечь, и, наконец, в системном учреждении, где угодила в разлом несовершенной системы: ее состояние не было настолько критическим, чтобы улучшить уход и лечение, но и не было достаточным для освобождения. Хуже всего, что Мэри не могла найти выход из лабиринта собственной агонии: она бродила по одним и тем же мысленным коридорам прошлых решений, надеясь, что они выведут ее к лучшей жизни.
После нескольких сеансов мрачная реальность затруднительного положения Мэри прояснилась. Привязанность к Тому, месту и части личности, которая символизировала все хорошее, стала ложным обещанием — психологическим убежищем, где она мечтала об изменении прошлого, которое почти не поддавалось ее контролю, делая это на достаточном расстоянии. Из-за нереалистичности такой надежды возникла самая жестокая ловушка из всех, которая снова и снова вызывала в женщине всепоглощающий гнев, находивший выход в самоповреждении.
Я знала, что Мэри не перестанет воспроизводить этот цикл, пока ей не помогут увидеть и признать его, чтобы затем отделить себя от его последствий. Чтобы добиться успеха, психотерапия должна была освободить Мэри от беспрестанных внутренних упреков и разрешить ей то, чего она сама давно хотела: признания, что она не виновата в произошедшем и не способна изменить то, что уже случилось.
Работа с Мэри была осторожной и кропотливой. Психологическая тюрьма, в которую она себя загнала, была возведена для того, чтобы не пускать других. Женщина, которая по понятным причинам боялась близости и привыкла к предательству, относилась ко всем новым людям в ее окружении как к потенциальным источникам опасности. Мэри заинтересовали мое внимание к ней и акцент. Однако на первых встречах было видно, что пациентка ведет себя настороженно: она провела в стенах лечебниц больше времени, чем длилась моя карьера. В то же время Мэри жаждала любви и самореализации, которые ненадолго обрела в заботе о Томе. Я относилась к этому с повышенным вниманием, стараясь найти трещины в ее защите, чтобы установить контакт.
Внешняя безэмоциональность Мэри и мучительные внутренние переживания представляли непростую задачу, особенно на том этапе моей карьеры, когда я приспосабливалась к нюансам судебной психотерапии. Я все еще училась тому, как в качестве психотерапевта должна впитывать мысли и воспоминания, которыми пациент делится на встрече, а затем отражать их в доступной форме или контейнировать, потому что иначе справиться с ними было бы тяжело. Такая близкая работа с сильными чувствами может находить отклик в теле: специалист спроецирует их на свои разум и тело. На сеансах с Мэри я порой ощущала себя безучастной, невнимательной, бесполезной и сонной. Думаю, я таким образом реагировала на насилие, которое Мэри подавляла, и отождествляла себя с ее восприятием разума, который был разрушен огромным количеством боли. Иногда меня отвлекали урчание в животе, головная боль или сильный дискомфорт в ногах. Тело взяло верх над разумом. Казалось, это отзеркаливало то, как Мэри использовала свое тело одновременно в качестве оружия и холста: мысли и чувства, которые еще нельзя было обсуждать или облекать в слова, находили выражение в виде телесных ощущений.
При этом сильная боль, которую испытывала Мэри, не мешала ее любви к Тому и стремлению воссоединиться с ним. Большую часть времени мы обсуждали ее сына и представляли, каким мужчиной он вырос. Мэри постоянно думала о том, сможет ли Том когда-нибудь ее отыскать. Она цеплялась за эту надежду, потому что та давала шанс исправить то, что женщина считала худшим днем в своей жизни, — момент, когда сына забрали. Женщина хотела исполнить роль заботливой матери так, как она ее видела и как всегда мечтала. Мэри не жила совсем одна на белом свете. У нее были братья и сестры, и ей регулярно рассказывали об успехах племянников и племянниц. Но отсутствие Тома, зияющая рана в ее душе, означало, что радость, ощущаемая после общения с семьей, быстро рассеивалась перед лицом ее постоянного молчаливого горя. Он напоминал барабанный бой, который не могли надолго заглушить никакие хорошие новости.
Степень привязанности Мэри к Тому даже после стольких лет разлуки стала особенно очевидной в тот день, когда я пришла за ней, чтобы вместе пойти на сеанс. Она опоздала, что было ей несвойственно, а медсестры обратили внимание на то, что у женщины было плохое настроение в течение прошлой недели: она мало разговаривала и ела. Меня это обеспокоило. Я подошла к палате и обнаружила, что Мэри сидит на полу, обхватив колени руками, и тихонько раскачивается взад-вперед. По лицу текли слезы, а на коже появилось что-то похожее на волдыри. Медсестры быстро пришли на место, и стало ясно, что Мэри облила руки кипятком и потушила об них зажженную сигарету.
Никогда не забуду Мэри, которая продолжала сидеть на полу, пока вокруг нее кружились медсестры: ее глаза метались по безукоризненно чистой палате, как будто она никогда раньше ее не видела. Когда наши взгляды встретились, я почувствовала, что не в силах пошевелиться или отвернуться, поскольку на меня смотрели десятилетия копившейся боли, горя и ярости.
Строгий протокол требовал, чтобы мы не встречались до запланированной сессии на следующей неделе, но из-за срочности ситуации я предложила провести сеанс в тот же день. Мэри согласилась. Мы сели, ее ожоги были перевязаны, и к ней вернулось знакомое чувство сдержанности и спокойствия. При этом, в отличие от предыдущих сессий, было видно, что Мэри хочет чем-то поделиться. Прежде чем я успела что-либо сказать, она протянула мне конверт, пожелтевший от времени, клей на нем давно засох. Внутри была фотография улыбающейся молодой женщины, которая держала на руках малыша. Оба смотрели на торт с единственной свечой. Мэри сказала перевернуть фотографию, и тогда я поняла, что она хотела мне сообщить: день и месяц, аккуратно указанные на обороте, были сегодняшними. Это был день рождения Тома — самый счастливый день в ее жизни, который теперь стал самой болезненной годовщиной.
На фотографии был запечатлен момент, к которому Мэри пыталась вернуться более 20 лет: она была с сыном, временно разошлась с жестоким партнером, и внутри нее теплилась надежда, что она сможет избавиться от влияния мужчин, которые прежде разрушали ее жизнь.
Вникнув в смысл фотографии, я сказала Мэри, что понимаю, насколько трудным и печальным был для нее этот день, но в то же время и насколько важным. Она кивнула и заплакала,
