Пандемия - Анастасия Алексеевна Попова
Но я видела и другое, в последний раз навещая её моя тётя, которая была для меня во всём примером, упрекнула её за старческую немощность. Как же это было жестоко. Я не вправе упрекать её в этом, ведь и ей тяжело, в свои семьдесят ухаживать и за матерью и за мужем. Мы не из железа, но разве трудно оставаться человеком? Этот маленький упрёк, возродил в памяти другую картину. Воспоминания о том, кого уже нет, о том, кто в собственном доме в мирное время доживал свой век подобно узнику Асвенсома. Но моральные увечья намного страшнее физических. Раны тела затянет время, оставив лишь рубцы, раны души неподвластны даже ему.
Родители воспитывали меня в уважении к старшим. Нашу бабулю мы – внуки, называли всегда только на Вы, да что говорить про нас, наши родители делали тоже самое, а мы просто следовали их примеру. Больше всего на свете мы боялись её неодобрения, даже больше родительского ремня, разочаровать её – была с детства для нас самая страшная кара. Мы весь год учились хорошо, чтобы привести свой дневник и показать ей. Поступали в институты, а некоторое и не в один, чтобы она могла нами гордиться. А ведь она ничего не просила, никогда не ругала, она просто была собой – самой любимой и доброй бабушкой на свете. Она учила нас молиться, терпеть все тяготы жизни. Сама часами читая молитвы, с них начиналось её утро, и ими же заканчивался её день. И даже сейчас на девяносто втором году своей жизни, она не изменила своим привычкам, читая уже про себя.
Вспоминая о своей бабуличке, перед глазами вновь и вновь встаёт образ деда Комкова, к своему стыду я не знаю его имени, меня ему не представили, не посчитали нужным. Его не сажали за общий стол, он доживал свой век мучеником чужой бесчеловечности, много читал, почти не вставал с дивана но не по тому, что не мог, он просто боялся. Женщина, которая по мужу приходилась мне родственницей превратила его в животное. Грезившее лишь о смерти, в которой видело избавление от этого мира, томившись в заточении, не видя света в собственном окне, ведь до него почти никогда никому не было дела. Лишь только дядя моего супруга втайне от своей жены жалел его и приносил еды, которую ставил перед ним на табуретке, потому что за стол сажать несчастного старика не велела она.
Страшно даже представить, что таврилось за этими страшными дверьми, когда в их доме не было гостей. А старик оставался наедине со своей мучительницей, которая без стеснения могла отлупить таком бедолагу, на глазах у гостей лишь за то, что он просто пошёл в туалет, когда по коридору проходила она, дама с короной но без головы, звезда позабывшая название Галактики с которой свалилась на ненавистную ей землю.
Все вокруг, кроме неё были глупы, по крайней мере она сама так считала, никто её не понимал, и никогда она не была оценена по достоинству, которое как ей казалось – вполне заслуживала. Не это ли истинное проявление глупости? Один человек не может знать всего и быть прав во всех своих суждениях, даже сильные мира сего иногда заблуждаются, но у них хватает мудрости и смелости духа признать это. Но она не могла, не могла допустить собственной неправоты, поэтому искренне ненавидела тех, кто хоть раз осмеливался сказать правду ей в лицо.
Погрязнув в собственных ошибках, где-то далеко в глубине души может она и понимала это, но была не готова меняться и продолжала обманывать сама себя. Мы чаще врём себе, чем окружающим, убеждая себя в том, что правы, наивно полагая что знаем как лучше жить другим, не оглядываясь на свои собственные промахи и ошибки. Верим в то, что именно это решение является единственно верным, именно этого мы хотим, хотя чего мы хотим на самом деле, знают лишь те, кто способен заглянуть глубоко в себя и разобраться там со своими мыслями и заблуждениями. Что ждёт её в шестьдесят? А в семьдесят? И не дай бог дожить до восьмидесяти. Ведь её собственный сын, на глазах которого она истязала его деда, не забудет ничего и на месте несчастного старика вскоре окажется она сама. Наша жизнь, только кажется нам долгой, а на самом деле – это лишь миг в истории которую пишем мы сами.
Ночь пролетела незаметно. Небо преобразилось, звёзды потухли, а на горизонте разразилось сражение между светом и тьмой. Неповторимое зрелище, рассвет постепенно окрашивал восток в пурпурные цвета, сообщая о наступлении нового дня.
Глава 7
Если хочешь узнать правду – взгляни в глаза.
Если их отводят от тебя, значит, она никому не нужна…
Наступило долгожданное знойное утро. Солнце лишь ступив на небосвод, уже успело раскидать свои лучи далеко за пределы горизонта, словно предупреждая о неизбежной жаре. Дождливые прохладные деньки начала лета сменили знойные солнечные будни. Лето раскрывалось, словно бутон розы, выпрямляя свои лучи, подобно её лепесткам. Город уже не казался таким оживленным, солнце выходя в зенит разгоняло его жителей по своим домам нагревая асфальт в такие часы редкий раз можно было встретить кого-то на улице, даже птицы умолкали, а животные прятались в тени подвалов, ища хоть какую-то прохладу и спасение от неистового зноя.
Суета на городские улочки возвращалась лишь с приходи сумерек, и продолжалась до середины ночи в эти часы город вновь оживал. Оживал, чтобы сладко уснуть и проснуться лишь с рассветной прохладой. Смотря на все это внешнее благополучие улыбчивых масок, играющих свои собственные пьесы на лицах незнакомых людей обретаешь спокойствие, но тут же разочаровываешься в своих собственных заблуждениях. А есть ли он покой, может ли он существовать рядом с правдой? И может ли ищущий ее обрести свой собственный покой?
Я стала искать правду после его смерти. Обычно жизнь человека меняет жизнь другого существа, но тут получилось все иначе, меня изменила его смерть. Из непослушного непоседливого вечно улыбающегося и шкодливого ребенка она превратила меня в монстра – ненавидящего несправедливость и людей, которые ее вершат. Я была одержима, больна идеей отомстить, но не конкретно одному человеку, скорее миру – забравшему его у меня, изменив его существо. Но мир не менялся и люди тоже… Если бы я жила в средневековье, за мои подростковые выходки меня сожгли бы на костре словно ведьму. Перекопав вдоль и поперек не один десяток книг по психологии я наконец научалась видеть. Но видеть не так как нам дано от рождения – так видят все, видеть немного иначе, видеть не то что хотят показать, а то что скрыто под маской и оболочкой. Это было моим оружием, самым страшным для любого человека, ведь она была о нем настоящим, а для многих – не способных признать самого себя это хуже яда. И я убивала ей тех кто был похож на нее, кто поступал так же как она, мучил и терзал своих близких, это была словно болезнь которую не желаешь признавать. Меня боялись сильнее чем ненавидели, из друзей остались рядом только самые близкие и настоящие. И все это продолжалось до тех пор пока я не прозрела.
Это случилось в прокуренном грязном подъезде пятиэтажки на отшибе нашего городка. В котором мы часто собирались нашей подростковой шумной компанией. Не знаю, как терпели нас жильцы, ведь после нас оставались не только груды мусора, но и клубы дыма легким туманом ещё долго стелящиеся по лестнице до пятого этажа, а шумели мы так – словно были одни в глухом лесу а не в многоквартирном доме, но об этом мы даже и не думали. Звон гитар и громкий смех, мат через слово, в общем там было все что так свойственно подросткам от пятнадцати до шестнадцати, даже спиртное, которое приобреталось без
