Елена Макарова - В начале было детство
Ставя перед собой «посильную» задачу, мы делаемся мастерами.
«Непосильная» задача рождает творца. Как и все мысли, эта не новая.
Смотрю в окно с девятого этажа — передо мной машинка: отсюда, с кресла, вознесенного в небо, я сейчас вижу мир. Все, что рядом, — потолок, стены, чашка с чаинками — не имеет значения. Подо мной кромка дугой изогнутого леса — шестнадцати этажные башни теснят лес к горизонту. Напротив — верхняя часть башни, высокий параллелепипед с ячейками-балконами. В одной из них, где-то на одиннадцатом этаже, стоит человек и курит. Человек, вознесенный над лесом и домами, находящийся в небе вместе со мной. Издалека он похож на ширпотребовскую статуэтку курильщика с дырой вместо рта, куда вставляют сигаретки.
Если бы я писала картину — я бы нарисовала дом, лес и небо обобщенно, цветными плоскостями, а одинокую фигурку курильщика — предельно скрупулезно. Если бы я сочиняла рассказ, то меня бы заинтересовало, почему человек холодным осенним днем курит на балконе.
Может, он уходит в небо, чтобы избавиться от давящего пространства комнаты, заставленной полированной мебелью, с которой жена ежеутренне сметает пыль шерстяной тряпкой.
В конце концов этот курильщик — не более чем зацепка. Как чеховская чернильница: «Дайте мне чернильницу, и я напишу рассказ».
Привычных вещей не существует. На столе в кухне — граненый стакан. Перед ним — яйцо. Оно отсвечивает, удивительно преломляясь в гранях стекла. Я кладу яйцо за стакан и в совершенном эллиптическом теле происходит неожиданная перемена: яйцо вздыбилось, вцепилось острыми шипами в стаканьи бока.
Соприкасаясь, предметы перестают быть самими собой, фактически оставаясь неизменными.
В отличие от стакана и яйца, дети контактируют с миром активно — не на «созерцательном», а на «деятельном» уровне. Для них одушевленность предметов — непреложная истина.
Недавно в классе перегорела лампочка. Пригласили монтера. Стоя на столе и орудуя одной рукой, «великан» вывинтил старую лампу, вместо нее ввинтил новую. Спрыгнул со стола…
— Не забирайте лампу, — попросила я монтера, еще не зная, зачем она мне.
Новая лампа осветила наш стол — плацдарм для фантазий и игр. Старая же — осталась у меня. Я посмотрела сквозь нее на Виталика и засмеялась — Виталик выглядел полосатым скособоченным матрацем, одно ухо Виталика вытянулось вдоль стены, а зеленый глаз, прикрытый ресницами, был как замшелая гора.
Дети окружили меня — не терпится узнать, что же там смешное, внутри лампы. Посчитались в считалку, выстроились — смотреть в лампочку. Наводят ее друг на друга, на потолок, откуда брызжет яркий свет, на полки о скульптурами, стенды с монотипиями.
— Хорошо, что вы ему оказали «не забирайте», а то бы… — Виталик качает головой… — а то бы…
— А то бы что? — спрашивает Арам.
— Не понимаешь, — Вселенный светильник, вот кто! — Виталик в изнеможении плюхается на свой стул. — У него лампочки с чужих планет. Меркурий, Юпитер…
— Внутри? — указывает Арам на лампочку, снова попавшую в мои руки.
Виталик молча кивает. Только что он видел планеты, звездчатые и полосатые, что за дело — внутри они или еще где!
— Таких моя мама выбрасывает сколько хочешь. А на что они, если в них свет кончился, — пожимает плечами Анечка.
— Стой, не двигайся! — Навожу лампочку на огромные банты на макушке.
— Что у меня там? — таращит и без того круглые глаза Анечка
— У бантов нет голов — говорит Арам.
— И если поставить лампу на пластилин, то она будет, как луна которую сжали тисками.
— Луна не стоит, а плавает, — уточняет Катя. — Бедная лампочка, никому на свете не нужная… Ее сдадут на мусор…
— Она не бедная, если ее куда-нибудь поставить, она засветит, как миленькая, — заявляет Арам. У него одна идея — как применить лампочку. И я ухватываюсь за такую подпорку.
— Пусть у нас будет вокзал. Ночь на вокзале. Поезд идет. А она своим светом указывает дорогу к станции.
Знал бы монтер, деловито сменивший лампу, что с его легкой руки мы окажемся на ночном вокзале!
Железная дорога — любимая игра детей. Одно «скатывание рельс» чего стоит! Рельсы со шпалами быстро покрывают стол. Затем вагоны, паровоз — его лепит Арам, спец по паровозам. Аня замахнулась на «весь вокзал». Маленькими, но крепкими пальцами размазывает темный пластилин по картону — ведь ночь! Сверху появляется белая лепешка — лампочка, потом платформа, тоже темная. Объем возник совершенно случайно — ночью все темное, а если к темному (фону) прилепить темное, то образуется передняя, выступающая часть рельефа. Но почему люди на платформе черные?
— Потому что лампочка пе-ре-го-ре-ла, — Аня стоит на своем: на никчемности этой лампы. — От нее света нет, одна видимое'
— А видимость-то какого цвета?
— Видимого, — не задумываясь отвечает Арам.
— Не-ви-ди-мо-го. Ты разве воздух видишь? — У Ани резкий голос.
Как-то раз мы только расселись, слышим из-под стола:
— Я рхавчина, я старая страшная ржавчина.
И верно, у Ани сделался голос самой настоящей ржавчины.
Пассажиры (тоже в рельефе) стоят, как на параде, лицом к нам.
— А поезд-то где?
— Там, — Аня указывает вверх.
— Что же они стоят, отвернувшись от поезда? Им же ехать надо, они ждут не дождутся, как сядут на свои места, раздвинут занавески…
— Они уже приехали.
— Чего ж домой не идут?
Я задаю наводящие вопросы для того, чтобы Аня точнее представляла себе то, что делает. Может, наконец, слепит кого-нибудь в профиль или, наоборот, замажет глаза, нос и рот — люди встанут спиной к нам.
— Когда им надо будет, они и уйдут, — отвечает Аня. — Их, кажется, никто не гонит!
Виталик лепит пассажиров. Все человечки у него выхода карикатурными: тощими, длинноносыми, в огромных ботинках. Интересно: с одной стороны — безудержный фантазер, с другой — реалист, с третьей — пародист. В руках троих пассажиров здоровенные чемоданы. Они отваливаются вместе с руками.
— Возьми проволоку, — советую. — Так они свои сокровища вместе с руками на платформе потеряют.
Виталик пытается вствить проволоку внутрь тонюсенькой ручки, но пластилин не держится, падает.
— Проволоку пластилином облепи — вот и все.
— Руки что, выкинуть по-вашему? — возмущается Виталик. — Раскидаетесь руками.
— В темноте ничего не видно, — вздыхает Катя. Она вошла в образ и уже воображает себя на темной платформе.
Как-то раз я принесла из дому стеклянный шар, которым удерживают рыбацкие сети. Ураганное море иногда выкидывает такие шары на берег. Я нашла свой шар в 13 лет. Говорят, он приносит счастье.
Так вот, сначала мы рассматривали шар, ощупывали. Обнаружили, что он круглый, стеклянный, прозрачный, что внутри у него пусто, что у него нет ни конца, ни края и, поскольку у него нет ни одного острого угла, он катится свободно, а выпирал бы хоть один угол, он бы им о поверхность цеплялся и катиться бы не мог.
— Ну а теперь фокус (накрыла шар красной тряпкой). Какой он теперь?
— Круглый.
— Почему?
— Потому что был круглый.
— А если бы мы не знали, что под тряпкой, как бы мы догадались, что там шар?
— Пощупали бы, — сказал Арам, — под тряпкой.
— Тогда вот что (выключила свет). Какой теперь шар?
— Никакой! — закричали хором.
— Арам, — обратилась я к самому рассудительному — Какой шар?
— Никакой.
— Почему никакой?!
— В темноте ничего не ви-и-дно-о-о, — расплакалась Катя.
Пришлось прекратить эксперимент.
— Какой формы лампа? — спрашиваю.
— Стеклянной, — отвечает Анечка.
— Как груша, — перебивает Арам.
Виталик выбыл из беседы. Возится с руками и чемоданами. Если он поглощен делом, он никого не слышит. Арам всегда все слышит, что бы мы ни делали.
Выхожу с лампочкой за дверь.
— Наш свет похитили! — кричит Аня, та самая Аня, твердившая, что в перегоревшей лампе «нет света». — Из-за вас наш поезд попадет в аварию.
Возвращаю похищенное. Наша станция вновь освещена, и наконец-то пришел поезд. Виталик с грехом пополам приделал руки с чемоданами к своим «пародиям», усадил их в Катин вагончик. Девочки водрузили даму с бантами на лепешку с колесами (борта закрыли бы все красоты), лампочка освещает путь, к тому же предусмотрительный Арам соорудил светофор — можно ехать.
Что у нас вышло? Макет железной дороги.
В нем нет пластического единства формы и содержания, фигуры разномасштабны, рельсы расползлись по всему столу, где-то в самом углу оказался одинокий вагон, не приставший к составу. Анин «весь вокзал» прикреплен под лампой. И все-таки это скульптура. Скульптура будущего. Может быть, появятся такие скульптурные ансамбли, которые заменят нынешние стандартно-убогие детские площадки; может быть, архитекторы изобретут целые города, взяв за основу детские макеты, их поразительную свободу, незапрограммированность и даже разномасштабность. Конечно, из железа не сделаешь живой паровоз с округлыми плечами, но вдруг появятся материалы, позволяющие, где возможно, обходиться без прямых углов? Что-то похожее уже есть — детский городок «Диснейленд».
