Елена Мадден - Наши трёхъязычные дети

Мы не без страха ждали, что немецкий вовсе вытеснит наши языки из обихода… Мы уже знали о том, что с этой «опасностью» встречаются многие родители. В первый раз – когда маленьким мультилингвам исполняется около трёх лет.

Многие авторы описывают эту закономерность. Где-то на границе второй и третьей стадий многоязычия появляется новая проблема – фаза отказа, маленькие мультилингвы осознают, что один из языков используется большинством окружающих, – и пытаются перейти на этот язык!

Такой этап прошли двое из троих детей учёного Джорджа Сондерса (George Saunders; живя в Австралии, он хотел привить детям немецкий). Этот этап длился несколько месяцев: у старшего сына Сондерса – с 3+5 до 3+10, у среднего – с 2+7 до 3 лет. (Только младший ребёнок, девочка, никогда не отказывалась говорить по-немецки, то есть на «слабом» языке…)

У нас нечто подобное тоже было. Но прежде чем говорить об этом, приходится сделать одно уточнение.

Одно дело – отказ говорить на «языке меньшинства», другое – выбор одного из «эквивалентов» в самом начале языковой жизни ребёнка. Он может быть вполне сознательным и решительным!

К концу периода «единого» языка наши малыши не просто игнорировали дубликаты, но… активно сопротивлялись им. Просто знать их не желали! Разыгрывались сценки, вызывавшие жалость и смех: в 1+8 Аня сердилась на папино «milk»:

«Маако»! Почти кулачком по столу стукнула. (А со мной спорила о «чае»: «Tea!»)

Дело тут было не в слабости или силе одного из языков (не случайно Аня отстаивает то русское, то английское название). Так проявлялся «языковой прагматизм» малышей, которые терпеть не могут «излишеств» в виде двойных названий одного и того же – и пытаются облегчить себе жизнь, вытесняя из речи одну из разноязычных словесных параллелей.

У Алека на этой почве сформировалась, можно сказать, довольно последовательная линия поведения. Он вполне сознательно выбирал простейшие слова из разных языков, заменял простыми вариантами более сложные.

Всё ещё трудно даётся различение слогов: «горячо» – сказал «сёсёсё», понял, что неправильно, «исправился» […] – «heiß»: заменяет трудное слово одного языка – простым другого.

У Алека определяется стратегический вариант в обращении с языками, похоже, в худшем варианте: он пытается свести 3 языка к одному. Т. е. выбирает из трёх слов одно – выученное первым, самое простое (практически, выученное первым и есть почти всегда простейшее). Иначе говоря, называет молоко milk и отказывается использовать другие слова. Не сердится, не поправляет нас, как когда-то Аня, просто целеустремлённо и уверенно утверждает своё право говорить так, как ему заблагорассудится. (2+7)

«Рецидивы» такой «экономии сил» у Ани случались и позднее; например, в 3 года:

сердится на моё «вулкан», поправляет: volcano; удовлетворилась не столько моим разъяснением, что у папы и мамы разные слова, сколько тем, что lava оказалась и у меня лавой.

Алек же своей «стратегии» сохранял верность ещё дольше…

Отдалённое представление о «фазе отказа» мы получили тогда, когда дети попытались навязывать каждому из нас слова «языка большинства» – немецкого.

Спор между М. и Аней. М.: «I say apple!» – Аня: «I say Apfel!» (3)

Аня всё чаще пытается говорить со мной по-немецки (отдельные слова) – я «не понимаю» […]. (3+5)

«Военное положение», наступающее с отказом детей от «слабых» языков, может разрешиться мирно. На этой стадии, считают специалисты, особенно важно: 1) «не понимать» чрезмерно усиливающийся язык; 2) увеличить количество говорящих на «языке меньшинства».

Тогда мы ещё не «открыли» курсы и группы на наших языках; то есть могли противопоставить «центробежным» тенденциям исключительно наше «непонимание».

Впрочем, «фазу отказа» в чистом виде мы, строго говоря, не пережили или пережили в очень облегчённом варианте: попытки перейти на немецкий были единичными, причём на категорический отказ от наших языков дети, в общем-то, не отваживались.

Они, скорее, пытались «насадить» «свой» немецкий обманом. Действовали в обход – как, например, Аня в 4+8:

Новая тактика Ани: на мою просьбу рассказать, каких рыб видели в аквариуме, заявила: «Я буду тебя учить, как Николь говорит», – и засыпала немецкими названиями рыб и прочих водных тварей. Хитрая.

И ещё дети последовательно защищали право на «свой» язык – когда мы на него «покушались».

Аня весь месяц в ответ на мои просьбы упорно отказывается говорить в моём присутствии по-русски: «Я же говорю с Алеком». (4+3)

В одном из примеров Тэшнер её дочь (4+3) переключается на материнский язык, как только мать входит в комнату, где девочка играет. Мать выходит из комнаты – девочка опять говорит по-итальянски…

У нас же много времени прошло, прежде чем дети начали играть в нашем присутствии – на наших языках. Иногда…

После того как ребёнок перерастает первую стадию и языки разделяются, они, конечно, вовсе не становятся совершенно чистыми.

«Надо бы принять как аксиому, что нет билингвизма без интерференции», – эта фраза появилась в книге 1963 года издания, но и в 1983 году Тэшнер цитировала высказывание и соглашалась с ним. И заявляла: смешения не уходят из языка мультилингвов совсем. Разве количество их сокращается да форма меняется…

Это, кажется, так, но с одной оговоркой: «сами собой» смешения не уйдут, если ничего против них не предпринимается. От родителей зависит, останутся ли языки их детей в состоянии незатухающей «войны» или будет установлен мирный суверенитет… Впрочем, прежде чем задавать вопрос: «Что делать?», – надо бы разобраться в сути проблемы.

Заимствования и кальки

Самая большая забота родителей (самая заметная особенность речи многоязычных детей) – словесные смешения (слова разных языков используются вперемешку), а также кальки с иноязычных конструкций. Интерференции, одним словом.

И у нас одной из главных проблем оказалось как раз смешение языков.

Речь, конечно, не о начальной фазе «единого языка». Авторы работ о многоязычии правы, когда утверждают: об «интереференции» нет смысла говорить до тех пор, пока не совершилось разделение языков (не выстроились ряды словарных соответствий, не наметились контуры языковых систем). Проблема смешения появляется лишь после того, как закончится стадия «смешанного языка».

Это понятно: об «ошибках» можно говорить лишь после того, как усвоено «правило».

«Ошибки», собственно, говорят о том, что ребёнок начинает использовать языковые конструкции аналитически, исследовать (методом проб и ошибок), насколько они всеобщи (до этого ребёнок лишь слепо копирует языковые схемы).

В нашем случае назвать время, когда начался проблемный период, непросто.

Немецкое «r», например, у Ани начало получаться… раньше русского «р» и английского «r» (2+10). Можно ли называть фонетической интерференцией Анино произношение английских слов с немецким звуком?.. Заостряя, можно поставить вопрос так: сколько языков было у наших детей в тот момент, когда уже состоялось разделение русского и английского, но только ещё начиналось знакомство с немецким?..

Полезно проследить время, а также направление и силу влияния языков в разных языковых сферах.

немецкий → русский

В 3+3 уже усвоенное (!) русское «л» Аня то и дело пыталась заменять немецким (мягким). Это было очень заметно в словах, где мягкость / твёрдость [л] различает смыслы: Аня говорила люк, а подразумевала лук, уголёк надо было понимать как уголок. К счастью, с этим «новшеством» мы быстро справились.

Алека этот процесс затронул в меньшей степени.

Совсем не проявилась у него и другая особенность Аниной речи: в 3,5 года Аня начала подчёркнуто йотировать звук [а] после мягкой согласной… в своём имени: отныне оно звучало как Анйа! Именно так выговаривают мягкие согласные немцы: Алйоша, Танйа.

«Нововведение» затронуло исключительно Анино собственное имя. Похожее слово няня, например, Аня произносила вполне правильно… Поправки и тренировки наша дочь решительно отвергала, указывая на то, что Анйей её называет подруга. Авторитет немецкой подружки оказался сильнее маминого – и определил немецкое произношение русского имени! Споры, впрочем, длились недолго, Аня с присущей ей уступчивостью поддалась уговорам.

Пожалуй, этими двумя эпизодами влияние немецкой звуковой системы на русскую исчерпывается.