Ольга Власова - Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией
Стив Ганс продолжает, что такой ложный образ Лэйнга, нарисованный СМИ, рождал у него только противодействие. И, возможно, именно поэтому Ронни становился все более и более агрессивным, все больше и больше пил и вел себя излишне провокационно:
...Ронни прекрасно знал, что он стал экраном для человеческих проекций и фантазий. Его постоянно расценивали как гуру. Конечно, в какой-то мере он и сам способствовал этому. Но мне кажется, что часто он совершенно сознательно стремился разрушить эту идеализацию, или групповой перенос. Когда он читал лекции или выступал с докладами, он, должно быть, ощущал, что тому поклонению, которое его окружало, необходимо бросить вызов, что люди должны оставить его. Ронни часто окружали люди, считавшие его носителем высшей мудрости. Но он всегда хотел общаться на равных. И это, на мой взгляд, привело к тому, что он сам себя изничтожил, сам принес себя в жертву, превратив себя в посмешище, в колосса на глиняных ногах. К сожалению, это лишь усилило его растущий культ. Кроме того, наиболее трезвомыслящие люди не могли увидеть истинного смысла сказанного им, поскольку он говорил на не вполне академическом языке. Ронни говорил напрямую, на основании опыта, прямо от сердца, но они не могли этого услышать [487] .
Но примечательно здесь и еще одно. Кто бы ни говорил о Лэйнге – о Ронни или об Р. Д. Лэйнге, – он неизменно попадает во власть мифов, фантазий и проекций. Он разделяет или опровергает их, возможно даже создает новые, но не может избежать неискренности. Лэйнг стал мифом, образом, фигурой, за которым и разглядеть Ронни практически нельзя. Все его биографии, включая и биографию его сына Адриана, предвзяты и часто выдают интерпретацию за факт, все исследования грешат пристрастностью, все свидетельства друзей, знакомых и «очевидцев» окружены яркой эмоциональной оценкой. Нельзя даже узнать, каковы на самом деле были отношения с родителями, каково было детство, как шла семейная жизнь. Ничего вообще нельзя сказать о жизни Лэйнга после 1965 г. – слишком много интерпретаций, сквозь которые не видно ничего. Все лгут. В этом хоре обманутых и отверженных, обиженных и восторженных, каждый из которых пытается доказать, что только он видел то лицо, которое скрывалось под маской, практически невозможно оставаться нейтральным. Так уж всегда оказывается, что приходится выбирать между следованием за идеалами и устремлениями Ронни Лэйнга и копанием в грязном белье Р. Д. Лэйнга. В первом случае есть опасность, что через какое-то время Ронни станет гуру и учителем, великим и гениальным психиатром и провидцем, т. е. вновь превратится из человека в миф, во втором случае ты заранее признаешься в поражении и в этой изначально проигрышной стратегии пытаешься найти хотя бы крупицу истины, в обоих случаях – будешь пристрастным. Эта книжка, как и много других, – попытка балансировать, причем балансировать, изначально зная, что все равно упадешь.
Эндрю Коллир, подчеркивая противоречивость идей и деятельности Лэйнга, отмечает, что при обращении к его фигуре «в конце концов, нужно выбрать, чего мы хотим от Лэйнга» [488] . Эту же мысль высказывает М. Томпсон, который задается вопросом:
...Что мы можем сказать о человеке, который имел власть над миром и одновременно презирал славу и даже почитателей, которые ему дарили ее, о человеке, который одновременно и добивался известности и сторонился ее? <…> Лэйнг продолжает быть тайной, покрытой мраком. Даже его самые близкие друзья приходили в замешательство от его крайне противоречивого характера. Способный к необычайной теплоте и чувствительности – что и лежало в основании его экстраординарного клинического успеха, – Лэйнг был крайне провокационен, он наслаждался разрушением своей благочестивой репутации, что иногда приводило к разрушительному эффекту [489] .
Лэйнг одновременно был всем тем, что о нем говорили, и ничем из этого. «Лэйнг, – отмечает Л. Кларк, – всегда оставался чужаком по отношению к своей первой семье, разумеется, к психоанализу (к которому он относился очень противоречиво), к медицинскому истеблишменту, который, в конце концов, исключил его из своих рядов» [490] . «Одного-единственного Лэйнга никогда не существовало. Его „я“ было раздроблено, как ни у кого другого» [491] , – подчеркивает Дж. Клэй. Но, несмотря на всю свою раздвоенность и способность вмещать в себя противоречия, Лэйнг был целен, и эта цельность – одна из черт, которая выделяла его и придавала ему шарм и привлекательность. Джон Хитон, его сотоварищ по Филадельфийской ассоциации, вспоминает:
Уже при первой встрече с Ронни меня поразил его стиль; он выделялся из-за его совершенно уникального стиля бытия. Это было связано не просто с манерой одеваться, музыкой, которую он любил, его речью, тем, как он выглядел, и его циничным и порой безжалостным юмором; скорее, его стиль выражал что-то очень важное [492] .
Психиатр-маргинал и классик психиатрии
Лэйнг был психиатром. Он был врачом по образованию, проходил специализацию по психиатрии, несколько лет работал в психиатрических больницах и, что самое главное, всю жизнь говорил о проблемах психической патологии.
Вне зависимости от отношения к его идеям, он был известен психиатрам и врачам по всему миру и, так или иначе, стал классиком. Говоря о себе как о фигуре науки, сам Лэйнг отмечал:
...Я стал именем, известным любому интеллигентному человеку, любой читающий образованный человек, по крайней мере, что-либо слышал об Р. Д. Лэйнге, может быть, читал «Разделенное Я», «Узелки», «Политику переживания» или «Мудрость, безумие и глупость», что-то из этого. Они используются в различных областях: на филологических и философских факультетах, в социологии и антропологии, а также в психиатрии, – по крайней мере, я мог бы стать экзаменационным вопросом [493] .
И надо признать, что как глава учебников и экзаменационный вопрос Лэйнг уже представлен в ряде курсов и дисциплин. Его часто ставят в ряд экзистенциально-феноменологических психиатров или гуманистических психологов, хотя последнему соседству, как уже отмечалось, сам он не радовался.
Лэйнгу была свойственная погруженность в психиатрическую традицию. Он блестяще знал работы классиков и демонстрировал знакомство с передовыми исследованиями. В своих работах, причем во все периоды творчества он показывает, что хорошо представляет то, о чем говорит. Мы встречаем у него ссылки на Крепелина и Блейлера, Ясперса и многих других. Уж что-что, а назвать Лэйнга человеком, не знающим истории своей науки, критиком-негативистом, нельзя. Он критикует, прекрасно зная кухню и предысторию.
Надо отметить, что Лэйнг был психиатром во многих смыслах этого слова: он был самобытным психиатром-теоретиком, интересным и смелым психиатром-исследователем и искусным психиатром-практиком. Во всех этих ипостасях Лэйнг внес немалый вклад в то дело, которым он занимался.
Как теоретик Лэйнг стал тем, кто познакомил британскую психиатрию с актуальными европейскими направлениями или же адаптировал для психиатрии новейшие достижения философской мысли. В «Разделенном Я» он представил экзистенциально-феноменологическую психиатрию, причем, не просто изложив идеи ее представителей, а передав дух традиции, которую в числе первых принес англоговорящему миру. Это было в конце 1950-х гг. В начале 1960-х, сразу же после выхода «Критики диалектического разума» и после ее прочтения, он переносит идеи Сартра в психиатрию и развивает своеобразную критическую теорию семьи, привлекая вдобавок передовые разработки американских антропологов и психологов. В «Политике семьи» и статьях и выступлениях того времени он увлекается идеями картографии и стремится представить карту семейных отношений.
Как подчеркивает Кирк Шнайдер, Лэйнг привнес в психиатрию три важнейших нововведения. Он заговорил о том, что: 1) шизофрения является гораздо большим, чем биохимическая реакция, 2) она имеет существенное значение для целого спектра проявлений социальной жизни, и 3) она представляет собой потенциальный прорыв [494] . Надо признать, что во всех этих обозначенных Шнайдером нововведениях просматривается основная тенденция творчества Лэйнга: всеми своими работами он выводит проблему психического заболевания из узкого пространства психиатрии в широкое поле гуманитарной рефлексии. При том, что по образованию и по своей практике Лэйнг всегда был психиатром, его теоретическая концепция не является исключительно психиатрической.
Так уж вышло, что всю свою жизнь Лэйнг симпатизировал экзистенциально-феноменологической традиции. Его подход в чем-то можно описать как герменевтический и поставить его в ряд с герменевтикой Карла Ясперса. Так же, как Ясперс, он противопоставлял свой метод естественно-научному и говорил о необходимости понимания. Гевин Миллер настаивает на том, что метод Лэйнга был во многом не внутриличностным, а социальным и историческим. На его взгляд, Лэйнг использовал в своей практической и исследовательской работе две разновидности понимания: 1) фактическое, актуальное, позволяющее понять речь и поведение шизофреников, и 2) объяснительное, генетическое, позволяющее рассмотреть безумие как возможный ответ на специфический социальный контекст [495] .
