Ирвин Ялом - Когда Ницше плакал
«Каким бы умным ни был твой профессор, Йозеф, сдается мне, что ты со своим экспериментом с гипнозом переплюнул его. Ты нашел способ принять необратимое решение, не принимая необратимого решения. Но я до сих пор не могу кое-что понять. Что было с той частью тебя, которая направляла ход эксперимента уже непосредственно под гипнозом? Пока ты находился в трансе, часть тебя должна была осознавать, что происходит на самом деле».
«Ты прав, Макс. Где был свидетель того, как „Я“ разыгрывало остальную часть „Меня“. Когда я думаю об этом, у меня начинает кружиться голова. Когда-нибудь кто-то, кто будет намного умнее меня, придет и разгадает эту загадку. Но мне не кажется, что я переплюнул Мюллера. На самом деле мне кажется, что дела обстоят совершенно иначе: думаю, я разочаровал его. Я отказался следовать его предписаниям. А может, я просто осознал пределы своих возможностей. Он часто повторяет: „Каждый человек должен определить для себя, какое количество правды он сможет вынести“. Кажется, я с этим определился. А еще, Макс, я разочаровал его как врач. От меня не было никакой пользы. На самом деле я уже давно даже и не думаю о том, чтобы вылечить его».
«Не казни себя за это, Йозеф. Ты всегда слишком строг с собой. Ты не такой, как он. Помнишь, мы вместе записались на курс по религиозным мыслителям — доктор Джодл, да? — и называл он их „духовидцами“. Вот кто твой Мюллер — духовидец! Я уже давно перестал понимать, кто из вас врач, а кто пациент, но если бы ты лечил его и даже если бы ты мог изменить его — а ты не можешь, — захотел ли бы ты менять его? Ты когда-нибудь слышал о женатом или окультуренном, прирученном духовидце? Нет, это уничтожит его. Я думаю, ему на роду написано быть одиноким пророком. Знаешь, о чем я думаю? — спросил Макс, открывая коробку с шахматами. — Я думаю, что был проведен достаточный курс лечения. Может, его пора заканчивать. Может, еще немного такого вот лечения, и в живых не останется ни пациента, ни доктора!»
ГЛАВА 22
МАКС БЫЛ ПРАВ. Пора было остановиться. Но Йозеф все равно удивил сам себя, когда в понедельник утром он вошел в плату № 13 и объявил о своем полном выздоровлении.
Ницше, который причесывал свои усы, сидя на кровати, был удивлен еще больше. «Выздоровел? — воскликнул он, роняя свой черепаховый гребень на покрывало. — Не может быть! Как такое могло случиться? Вы казались таким расстроенным, когда мы расставались с вами в субботу. Я беспокоился о вас. Не слишком ли я был суров? Вызывающ? Я думал, что вы, наверное, откажетесь от нашего терапевтического проекта. О чем я только не думал, но мне и в голову не приходило, что я услышу о полном вашем выздоровлении!»
«Да, Фридрих, я и сам удивляюсь. Это произошло внезапно — это был непосредственный результат нашего вчерашнего сеанса».
«Вчерашнего? Но вчера же было воскресенье. Мы с вами не встречались».
«Нет, встречались, Фридрих. Только вас там не было. Это долгая история».
«Расскажите мне эту историю, — попросил Ницше, вставая с кровати. — Расскажите мне все до мелочей! Я хочу знать все о вашем выздоровлении».
«Пойдемте, сядем на наши стулья для разговора», — сказал Брейер, устраиваясь на привычном месте.
«Так много надо рассказать», — начал он, и сидящий рядом с ним Ницше жадно наклонился к нему, балансируя буквально на краешке сиденья.
«Начнем с субботнего дня, — торопливо вставил Ницше, — после нашей прогулки в Simmeringer Haide».
«О да! Эта безумная прогулка на ветру! Это была прекрасная прогулка. И ужасная! Вы правы — когда мы вернулись к фиакру, я был в ужасном состоянии. Ваши слова били по мне, словно молот по наковальне. Они еще долго звучали во мне, особенно одна фраза».
«Какая фраза?»
«О том, что единственный для меня способ спасти мой брак — разрушить его. Это одно из самых непонятных мне утверждений: чем больше я над этим думал, тем сильнее оно сбивало меня с толку!»
«Мне стоило выражаться яснее, Йозеф. Я хотел только сказать, что идеальные отношения в браке возможны только тогда, когда они не являются необходимым условием выживания человека».
На лице Брейера все еще было написано полное непонимание, и Ницше добавил: «Я имел в виду, что для того, чтобы быть полностью связанным с другим человеком, вам придется сначала найти связь с самим собой. Если мы не можем смириться со своим одиночеством, мы начинаем использовать другого как укрытие от изоляции. Только когда человек сможет жить подобно орлу, не имея возможности высказаться кому бы то ни было, сможет обратиться к другому с любовью, только тогда он будет способен заботиться о росте другого. Итак, если человек не способен разрушить свой брак, этот брак заключен на небесах».
«То есть, Фридрих, вы хотите сказать, что единственный способ спасти брак — это быть способным разрушить его? Это уже легче понять. — Брейер задумался. — Этот указ прекрасно подходит холостяку, но для холостяка он практически неосуществим. Чем такой эдикт может быть полезен мне? Мне это напоминает попытку перестроить корабль в открытом море. В субботу я столкнулся с парадоксом необходимости окончательно и бесповоротно разрушить отношения с женой для того, чтобы спасти наш брак. И тогда меня посетило внезапное озарение».
Ницше, распаленный любопытством, снял очки и слишком уж сильно подался вперед. Еще пара дюймов, подумал Брейер, и он не сможет удержаться на стуле. «Насколько хорошо вы представляете себе, что такое гипноз?»
«Животный магнетизм? Месмеризм? Я мало знаю об этом, — ответил Ницше. — Я слышал, что сам Месмер был негодяем, но не так давно я прочитал, что некоторые знаменитые французские врачи используют месмеризм при лечении большого количества разнообразных заболеваний. И еще, конечно же, что вы применяли его в работе с Бертой. Я знаю только то, что это похоже на состояние сна, в котором человек становится исключительно внушаемым».
«Не только, Фридрих. В этом состоянии человек способен переживать поразительно правдоподобные галлюцинаторные видения. Я вдруг понял, что в состоянии гипнотического транса я смогу пережить разрыв отношений с женой, избежав этого в реальной жизни».
Брейер рассказал Ницше все, что с ним происходило. Почти все! Он начал было описывать, как наблюдал за Бертой и доктором Даркиным в саду Бельвью, но почему-то решил умолчать об этом. Так что в рассказ вошла только его поездка в Бельвью и импульсивный побег оттуда.
Ницше слушал, все быстрее кивая головой и закатывая глаза в сосредоточенном напряжении. Когда Брейер закончил свой рассказ, он не произнес ни слова, как если бы был разочарован.
«Фридрих, у вас пропал дар речи? Это с вами впервые. Я тоже сбит с толку, но я знаю только одно: сегодня я чувствую себя замечательно. Я жив. Мне лучше, чем когда-либо. Я ощущаю свое присутствие — я здесь, с вами, а не притворяюсь, что я здесь, думая втайне о Берте». Ницше выслушал его, но сам так ничего и не сказал.
Брейер продолжал: «Фридрих, мне тоже грустно. Я даже не хочу думать о том, что наши беседы прекратятся. Вам известно обо мне больше, чем кому-либо, и я ценю нашу связь. Но есть и еще одно чувство — стыд! Да, я выздоровел, но я испытываю чувство стыда. Мне кажется, что, обратившись к гипнозу, я обманул вас. Я пошел на риск, ничем не рискуя! Я, должно быть, разочаровал вас».
Ницше энергично покачал головой: «Нет, вовсе нет!»
«Я знаком с вашими стандартами, — возразил Брейер. — Вы просто не можете не думать, что я дал слабину. Я не раз слышал от вас вопрос: „Какое количество правды вы можете вынести?“ Даже в состоянии транса я не смог оправдать ваши ожидания. Я представлял себе, как пытаюсь проследовать по вашему примеру в Италию, пытаюсь зайти так же далеко, как это сделали вы, так далеко, как вам бы этого хотелось, — но мне не хватило духа».
Все еще качая головой, Ницше подался вперед, положил руки на подлокотник стула, на котором сидел Брейер, и сказал: «Нет, Йозеф, ты зашел далеко, — дальше большинства из нас».
«Я думаю, я дошел до предела своих далеко не безграничных возможностей, — отозвался Брейер. — Вы всегда говорили, что я должен найти свой путь и не искать единый путь или ваш путь. Может быть, работа, общество, семья — это и есть мой путь к смыслу жизни. Но мне все равно кажется, что я не смог, что я привык к комфорту, что я не могу смотреть на солнце истины, как это делаете вы».
«Да и мне порой хочется укрыться в тени».
В задумчивом голосе Ницше звучала грусть. Он тяжело вздыхал, и Брейер вспомнил о том, что они, два пациента, были связаны терапевтическим контрактом, в соответствии с которым только один из них мог излечиться. Может, еще не поздно, подумал Брейер.
«Фридрих, хотя я и объявил себя излечившимся, мне бы не хотелось прекращать общение с вами».
Ницше покачал головой — слабо, но решительно:
