Уильям Джемс - Психология
Для животного, производящего известные действия в присутствии известного объекта, инстинкты, по всей вероятности, являются также чем-то непосредственно данным. Для них значение инстинкта так же самоочевидно, как и для нас. Для льва предметом любви служит львица, для медведя — медведица. Наседке должна казаться чудовищной мысль о существах, для которых гнездо куриных яиц не представляет такого драгоценного удобного для сидения предмета, каким оно представляется ей.
Итак, мы можем с уверенностью сказать: как ни странны для нас иногда инстинкты животных, наши инстинкты должны казаться им не менее странными. А отсюда мы можем заключить, что для животного, руководствующегося инстинктом, каждое детальное действие в данном инстинкте понятно само собой и кажется иногда единственно правильным и разумным способом действия. Данный инстинкт мотивируется исключительно самим собой. Что может удержать муху от чувственного возбуждения, связанного с выделением яиц, когда она, наконец, нашла подходящий листок, падаль или кусок навоза, на котором ей кажется всего удобнее положить яйца? Разве процесс кладки яиц не представляется для нее сам по себе в эту минуту необходимым? Разве она думает при этом о будущем своем потомстве и его пропитании?
Инстинкты не всегда бывают слепы и неизменны. Весьма часто высказывают мысль, будто человек отличается от низших животных почти полным отсутствием инстинктов, место которых в нем занимает «разум». Два теоретика, не уяснившие себе толком основных понятий об инстинкте, могли бы поднять по этому поводу совершенно бесплодный спор, мы же, разумеется, не будем спорить о словах там, где факты достаточно ясны. Человек обладает гораздо большим числом импульсов, чем любое из низших животных, и каждый из этих импульсов, взятый сам по себе, так же «слеп», как любой низший инстинкт, но благодаря развитию памяти, рефлексии человек в состоянии сознавать каждый из этих импульсов в отдельности, после того как он однажды испытал их, узнал их результаты и может их предвидеть. При этом условии можно сказать, что импульс совершается нами отчасти по крайней мере ввиду его результатов. Ясно, что всякое инстинктивное действие, будучи раз повторено животным, обладающим памятью, перестает быть «слепым» и должно ровно постольку сопровождаться предвидением цели, к которой оно ведет, поскольку животное ранее могло узнать эту цель.
Насекомое, кладущее яйца в таком месте, где оно никогда не наблюдает вылупления из них потомства, должно всегда «слепо» класть яйца, но курица, выведшая однажды цыплят, едва ли будет сидеть на втором гнезде с яйцами совершенно «слепо», не предвидя появления на свет этих цыплят. Во всяком другом случае, аналогичном данному, у животного должна быть известная степень предвидения результатов, и поскольку предвидение касается желательного или нежелательного результата, постольку оно может способствовать импульсу или задерживать его. Мысль о цыплятах, быть может, побуждает курицу терпеливее высиживать яйца; в то же время воспоминание о благополучном бегстве из мышеловки, возникнув в уме крысы, должно удерживать ее от импульса взять приманку, лежащую в чем-нибудь похожем на мышеловку. Если мальчик видит толстую жабу, в нем (особенно в компании приятелей) легко может возникнуть неудержимый импульс раздавить ее камнем, причем можно предположить, что он совершенно «слепо» повинуется этому импульсу. Но вид умирающей жабы со сложенными лапками может вызвать в нем мысль о жестокости поступка или напомнит мальчику о том, что страдания животных сходны с его собственными. Поэтому, когда при виде другой жабы он снова почувствует соблазн раздавить ее, в его голове возникнет мысль, которая не только удержит его от жестокости, но может вызвать в нем добрые чувства и сделать защитником жабы перед его не столь умудренным опытом приятелем.
Итак, ясно: как бы животное ни было богато одарено от природы инстинктами, конечные результаты его действий могут значительно изменяться, если инстинкты сочетаются с личным опытом, если к импульсам примешивается влияние памяти, ассоциации идей, ожидания. Объект О, вызывающий в животном инстинктивную реакцию А, сам по себе должен иметь результатом именно эту реакцию, но для животного О стало с течением времени знаком, указывающим на близость Р, которое вызывает в животном импульс В, равный А по силе, но совершенно не сходный с ним. Таким образом, при встрече с О в животном происходит борьба за преобладание между непосредственным импульсом А и более отдаленным В. При этом единообразие и роковой характер инстинкта могут быть для наблюдателя столь мало очевидны, что может показаться, будто объект О вовсе не вызывает в данном животном какой-либо инстинктивной реакции. А между тем думать так было бы величайшей ошибкой! Инстинкт, связанный с объектом О, в данном случае налицо, только он из-за осложняющего влияния ассоциационного механизма пришел в столкновение с инстинктом, который связан с объектом Р.
Теперь мы можем убедиться, какие плодотворные выводы позволяет сделать наша простая физиологическая точка зрения на природу инстинкта. Если инстинкт есть простой двигательный импульс, возникающий под влиянием внешнего раздражения и обусловленный некоторой предшествующей в нервных центрах животного рефлекторной дугой, то он, конечно, должен подчиняться тем общим законам, каким следуют нервные дуги. Одна из особенностей их возбуждения — подверженность влиянию других процессов, происходящих в то же время в организме. Безразлично, прирожденны ли эти дуги, образовались ли они самопроизвольно впоследствии или выработались в силу привычки, — во всех этих случаях они вступают во взаимодействие с другими дугами, то одерживая перевес над их влиянием, то уступая последнему и пропуская через себя посторонние токи.
С мистической точки зрения инстинкт следовало бы считать чем-то неизменным. С физиологической точки зрения следует ожидать, что в инстинктах должны обнаруживаться случайные уклонения у всякого животного, у которого число отдельных инстинктов велико и многие из них могут возникать под влиянием того же внешнего раздражения. В инстинктах каждого высшего животного такие отклонения наблюдаются во множестве. Перед нами элементарная форма инстинктивной жизни в замаскированном виде во всех тех случаях, когда у животного значительно развита способность к различению; когда разряд возбуждения происходит в рефлекторной дуге под одновременным влиянием нескольких раздельных чувственных стимулов; когда животное не поддается импульсу непосредственно, ограничившись определением рода стимула и не разбирая, к какому виду относится он, при каких обстоятельствах появился; когда, наконец, различные индивиды и различные обстоятельства могут влиять на животных различным образом.
Вся история взаимных отношений между людьми и низшими дикими животными заключается в том, что мы умеем судить о вещах не по одной их внешности, животные же, отдаваясь непосредственному впечатлению, идут на приманки и делаются нашими жертвами. Природа дала им менее совершенную по сравнению с нами организацию, заставляя их делать всегда то, что лишь в большинстве случаев целесообразно. В природе гораздо более червей, свободно ползающих, чем червей, надетых на крючки удочек, потому природа внушила рыбам: «Хватайте всякого червяка, какой только попадется, рискуя попасться на крючок». Но чем выше животный тип, чем ценнее его жизнь, тем менее природа заставляет его рисковать. Где тот же предмет может оказаться то пищей, то опасной приманкой; где общительный характер животного заставляет его различать в отдельных индивидах друзей или соперников, смотря но обстоятельствам; где каждый впервые видимый объект рассматривается сразу как нечто вредное или полезное, там природа влагает в животное стремление реагировать на многие классы объектов прямо противоположным образом и предоставляет решающее влияние в пользу того или другого импульса мелким частным особенностям отдельных случаев. Так, и в человеке, и в других млекопитающих, и в высших породах птиц жадность и подозрительность, застенчивость и похоть, скромность и тщеславие, общительность и угрюмость равным образом быстро приходят во взаимное столкновение и равным образом находятся в неустойчивом равновесии. Все это природные импульсы, первоначально совершенно «слепые», порождающие двигательные реакции строго определенного тина. Следовательно, каждый из них есть инстинкт, т. е. подходит под обычное определение инстинкта, но все они противоположны друг другу, и в каждом отдельном случае тот или другой частный опыт делает между ними выбор. Проявляя инстинкты, животное перестает действовать «инстинктивно» и становится, по-видимому, существом, ведущим интеллектуальную жизнь, колеблющимся между различными альтернативами и делающим между ними выбор не потому, что оно не имеет вовсе инстинктов, но скорее потому, что оно обладает таким множеством инстинктов, что они, приходя во взаимное столкновение, модифицируют конечный результат.
