Отель «Война»: Что происходит с психикой людей в военное время - Арлин Одергон
Хорватский лидер Франьо Туджман, получив поддержку хорватских националистов внутри страны и за рубежом, воспользовался случаем извлечь выгоду из этих событий. Возродив хорватский национализм, он повел Хорватию к независимости.
Расчеты и миф о подавленной враждебности
Один из распространенных мифов о причинах войны в бывшей Югославии таков: после смерти Тито подавлявшаяся прежде неприязнь этнических групп друг к другу всплыла на поверхность и разгорелась с новой силой[28]. Тито провозглашал «братство и единство», затушевывая этнические различия, но после его смерти, как утверждается, давняя ненависть разгорелась с новой силой. Однако это неправда. Нельзя сказать, что враждебность просто всплыла на поверхность и стала причиной войны[29].
Все группы и общности, организации и сообщества существуют в едином, коллективном историческом пространстве. Конфликты, связанные с гендерной, классовой, этнической принадлежностью, цветом кожи, культурой, физическими возможностями, вероисповеданием или возрастом, существовали всегда. Несправедливость, за которую никто не несет ответственности, остается частью нашей повседневной жизни. Но это не значит, что прошлые обиды все время мучат людей и в конце концов выходят наружу. Абсурдно думать, что в регионе, где столько смешанных браков и дружеских связей[30], хорваты и боснийцы постоянно подавляли в себе желание поджечь дом друга или убить соседа и скрепя сердце вместо этого шли на танцы или влюблялись. Ошибочная идея о том, что насилие рождается из застарелой ненависти, заставила весь мир рассматривать события на Балканах как «гражданскую войну». Добавьте к этому идеалистическую мысль, что сохранять «нейтральное» отношение к событиям – значит быть справедливым, и вот уже «нейтральные» люди во всем мире спокойно позволяют народам Балкан «разбираться самим».
Перед войной многие люди – особенно молодые, которые позже были вовлечены в военные действия, – практически не думали об этнических или национальных различиях. В прекраснейшем городе Вуковаре они неделями укрывались под землей, пока на поверхности все превращалось в руины. Когда они вышли из убежищ, журналист спросил одну женщину о ее однокурсниках: сколько среди них было сербов и сколько хорватов? Она ответила: «Понятия не имею. Мы не придавали этому значения. Мы все были одинаковыми»[31].
Спустя 10 лет после войны, когда мы с Лейном оказались в Вуковаре, город все еще лежал в руинах. Весь город, каждая улица со сгоревшими, обуглившимися домами, почерневшими оконными рамами, не скрывающими то, что осталось от красивых отделанных плиткой кухонь, с деревьями и кустами, проросшими сквозь полы, повсюду камни и пыль – настоящий памятник войне. Люди живут в основном за чертой города, потому что их дома сгорели: отремонтированы лишь немногие. Хорваты и сербы существуют в условиях практически полного апартеида: у них раздельные игровые площадки и бары. Однажды мы ужинали с друзьями на берегу Дуная, был прекрасный вечер, и местный житель рассказал нам: «Когда в Хорватии начались все эти проблемы, мы были абсолютно уверены, что в нашем городе ничего такого произойти не может. Здесь, в Вуковаре, жило 20 разных этнических групп, и мы очень гордились тем, что у нас такое разнообразие культур».
Для того чтобы вскрыть прошлые обиды и насадить террор во имя справедливости, нужно было использовать заранее спланированные тактики террора. «Конфликт разразился не из-за того, что разные этнические группы не могли жить вместе. Их разделила чья-то политическая воля»[32].
Чтобы расколоть общество, нужно уметь рассчитать и предсказать, как люди будут реагировать на те или иные события. Воспоминания о прошлых обидах обостряют в нас ощущение несправедливости, а призывы к справедливости заставляют подчиняться. Страх делает нас верными тому, кто предлагает защиту. Мы отказываемся от человечности ради сохранения комфорта. Если этого недостаточно, наше молчание и сотрудничество обеспечивается с помощью силы. В этих расчетах учтены мы все: те, кто находится в гуще событий, те, кто наблюдает за ними с более безопасного расстояния, и те, кто во всем мире смотрит на все это по телевизору.
Как мы рассуждаем
Мы живем, опираясь на собственные расчеты, но редко думаем о том, как именно рассуждаем – и какими могут быть последствия. Чтобы занять какую-либо позицию, мы прислушиваемся к своим чувствам, а если ничего не чувствуем, делаем вывод, что нам все равно. Если же нам кажется, что не можем повлиять на события, – мы выбираем «нейтралитет». Нас смущает сложность вопроса, и мы вообще не занимаем по нему позиции. Мы взвешиваем, есть ли нам что терять. В результате наших расчетов выходит, что в любом случае мы ни на что серьезно повлиять не можем.
Верность
Верность может рождаться и из страха, и из обладания привилегиями. Верность – это фундаментальное и очень глубокое качество, которое есть у большинства людей. Наши самые серьезные кризисы в личных отношениях, в семье, организации, обществе или в национальном масштабе часто возникают из-за предательства. Предательство может восприниматься как глубокая несправедливость. Верность связана с экзистенциальными вопросами выживания и ощущением уверенности, когда ты подставляешь плечо кому-то и знаешь, что и он не оставит тебя в трудную минуту.
Верность: бывшая Югославия
Даже после десятка мирных лет общество в Хорватии все еще разделено недоверием. Ее граждане заняты выяснением того, кто как вел себя во время войны. Вопросы и сомнения омрачают отношения между людьми и мешают построению общества. Эти вопросы непосредственно связаны с верностью. Почему ты сбежал? Почему остался? Что ты делал? Куда уехал? Многие, пережив ужасы войны, несправедливость, ссылку и потери, очень тяжело переносят подобные подозрения.
Психологическая травма на войне часто возникает из-за ощущения, что соседи, семья, друзья, общество или правительство обманули ваше доверие и верность. Я наблюдала серьезнейшие травмы у людей, которые чувствовали, что, не сделав чего-то, совершив ошибку или дав совет, оказавшийся смертельным, предали собственных друзей, семью или общество.
Когда в бывшей Югославии началась война, люди не могли найти себя, своего места в обществе, в семье. Раскол между сербами, хорватами и боснийцами-мусульманами, взаимные обвинения в предательстве разожгли подозрительность и насилие.
Нужно было сделать выбор. Люди должны были защищать свои семьи. По мере того как разгоралась война, проблема верности постоянно и незаметно влияла на действия людей, поляризуя общество, подкидывая дров в огонь розни. Женщина-хорватка рассказывала, как хотела написать письмо своей близкой подруге-мусульманке, поспешно бежавшей в Боснию, когда в Хорватии началась война. Но так и не написала. По ее словам, она боялась, что оно может не дойти или подруга не ответит, потому что из Боснии было сложнее послать письмо в Хорватию. Она сказала, что действительно так думала, но в то же время знала: в глубине души она просто боится, что ее могут заподозрить в предательстве. Что скажут мать и сестра? Вдруг они усомнятся в ее верности хорватам, если она напишет письмо подруге-мусульманке? Теперь же эта женщина задается вопросом, почему она не была верна подруге, которую больше ни разу не увидела.
Верность: Израиль
Во время новой интифады в начале нового тысячелетия многие замечали, что израильтяне становятся все более консервативными и теряют веру в мирный процесс.
Некоторые говорили мне, что больше не чувствуют себя вправе в принципе обсуждать политику Израиля, «даже в кругу прежде свободомыслящих друзей». Учащение атак породило кодекс верности: «В момент опасности нужно держаться вместе».
Это проявление верности в самый важный момент – часть нашей природы и одно из мощнейших орудий войны. Замечательно знать, кто твои друзья и на кого ты можешь положиться в момент опасности. Вместе с тем, если бездумно держимся вместе, мы можем способствовать расколу и эскалации насилия. Это происходит очень быстро и незаметно для игроков, уверенных, что поступают «правильно» и «справедливо».
Верность: банды Лос-Анджелеса
Начало 1990-х в Лос-Анджелесе ознаменовалось разгулом насилия, совершаемого бандами молодых людей. Мы с мужем Жан-Клодом Одергоном и коллегой Дэвидом Криттендоном работали тогда с большой группой членов этих
