Алексей Меняйлов - Катарсис. Подноготная любви (Психоаналитическая эпопея)
И между тем, Анатоль — глуп.
Глупым же он нам не кажется потому, что сравниваем мы его с собой и окружающими нас людьми.
Кроме того, что Анатоль якобы умён, он ещё и якобы способен на сильное любовное чувство. Причём, самое интересное заключается в том, что никто из персонажей романа «Война и мир» не усомнился, что чувство Анатоля к Наташе сильное, и что это — любовь. Ему говорили (Долохов), что он, воруя Наташу, поступает глупо, потому что может последовать уголовная ответственность за двоежёнство, ему говорили (Пьер), что он мерзавец, потому что не думает ни о чувствах Наташи, ни о её судьбе, но никто не усомнился, что чувство Анатоля было — любовь. И притом сильная. А раз сильная, то безнравственные его поступки как бы оправданы. Анатоль бы и сам, верно, очень удивился, если бы кто усомнился, что чувство его не благородно. И не стал бы слушать.
«Лицо Пьера, и прежде бледное, исказилось бешенством. Он схватил своей большой рукой Анатоля за воротник мундира и стал трясти из стороны в сторону до тех пор, пока лицо Анатоля не приняло достаточное выражение испуга…
— Вы не можете понять наконец, что, кроме вашего удовольствия, есть счастие, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами, подобными моей супруге, — с этими вы в своём праве, они знают, чего вы хотите от них, они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребёнка!»
Да, Анатоля любили, или, во всяком случае, так называли своё чувство многие замужние дамы, которые состояли с ним в связи. Для них тоже было несомненно, что в объятия Анатоля их могло привести только сильное и красивое чувство. У него была даже связь с собственной сестрой Элен, которую тоже многие впоследствии страстно «любили», связь, наделавшая достаточно шуму в свете. А что кроме большой любви, как то называют окружающие, могло привести его к такому поступку?
Итак, вокруг Анатоля никто не усомнился, что Анатоль любил. Но этот факт, никаким особенным образом Толстым не обыгранный, автора не удивлял. И в этом нет ничего удивительного. Ещё прежде, лет за пятнадцать до Анатоля, когда Толстой только создавал свои первые произведения, он писал, что чем менее какое-либо чувство похоже, тем более оно истинно. А потом, буквально через несколько страниц, желая, чтобы эта глубокая мысль укрепилась в сознании читателя, написал приблизительно следующее: «И вновь я повторяю, что чем менее чувство похоже, тем более оно истинно».
Что происходило с самой Наташей, и каково происхождение её (рядом с Элен) «любви», мы уже разбирали. Мы также предложили исследовать методами психокатарсиса схожие истории в судьбе любой женщины — они все достаточно однотипны. То, что никто не смог усомниться в том, что переживания Анатоля есть любовь, тоже понятно: с одной стороны сами любви не пережили, с другой — что бы Анатоль ни делал, всё убедительно (весомо, железно). Здесь всё понятно, но вот почему сходил с ума сам Анатоль?
Может создаться впечатление, что истории с замужними и незамужними, полные «приключений», Анатолю поднадоели изрядно и захотелось чего-то свеженького, чистого, наивного. Такая оценка общепринята, но…
Да, подавление и уничтожение для некрофила самоценно (перспектива интимности не интересна — приятен процесс растления), но только ли эта возможность привлекала его в Наташе? Ведь Анатоль получал ещё и то, о чём мы можем догадаться, присматриваясь к поведению Наташи. В глазах Наташи Анатоль был добр (а разве сочла бы его таковым Элен?), он был красив красотою праведности, он был умён, он был благороден и снисходил к ней, Наташе, с высоты прекрасной, величественной и непорочной своей души. Ну ни дать ни взять — сатана, некогда осеняющий херувим, декларирующий причины, почему именно он и только он должен занимать во Вселенной более высокое положение, чем Сын Божий!
Толстой верил в Сына Божьего, но, похоже, не верил в сатану, и всё же не Анатоль был тем центральным воплощением зла, против которого Толстой боролся своим даром. В романе есть ещё одно описание «большой любви» к прекрасному, по мнению толпы, человеку. Вторая глава третьего тома. Император Наполеон, завоеватель почти всей Европы, кумир не только своей французской молодёжи, но, что парадоксально, и молодёжи стран завоёванных, прибыл к реке Неман, т. е. к границе с Россией, лично наблюдать начало той великой военной кампании, после которой он останется без армии. Великий Наполеон, после правления которого средний рост французов уменьшился на два с половиной сантиметра (в армию, прежде всего, забирали высокорослых — гренадерами) присел на берегу. Рядом стоял полк польских улан, которые, увидев рядом великого человека, пришли в такое любовное неистовство, что пожелали сделать своему императору приятное тем, что пересекут Неман не по переправе, которая была всего лишь в полуверсте ниже по течению, но здесь, на этом самом месте, немедленно и вплавь. Этого страстно хотели все, начиная от новобранцев и кончая седым полковником. И они, пришпорив коней, бросились в холодную и опасную воду. Тонули кони, тонули и люди. Сорок человек польских улан погибли совершенно напрасно, но император французский Наполеон был доволен и приказал причислить седого полковника-поляка к когорте чести.
Много горя, смертей и пожаров принёс на русскую землю Наполеон, но, что удивительно, в земле русской было множество людей, и молодых и не очень, которые искренно восторгались Наполеоном, пытаясь объяснить своё чувство тем, что Наполеон — гений, человек, который из полнейшего ничтожества, из маленького капрала стал властелином разве что не половины мира, доказав другим признанным, но коронованным особам, что они ничто по сравнению с ним, некогда маленьким человеком. «Для него, — пишет Толстой о Наполеоне, — было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения» («Война и мир», 3-й том, 2-я глава). На Руси восторгались Наполеоном до его вторжения, видимо, не в силах были сопротивляться этому наваливающемуся чувству восторженности и во время грабительского вторжения, поскольку восторгались им и годы спустя, десятки лет спустя, восторгались до тех пор, пока непосредственные носители восторга большей частью не поумирали, и Лев Николаевич Толстой не опубликовал свой роман «Война и мир». Да, многие, в особенности пытающиеся мыслить профессора, писали трактаты о том, что Наполеон на самом деле — ничтожество, неумеха и дурак, весь успех которого объяснялся исключительно болезненностью человеческого рода, но то ли потому, что в этих работах недоставало нужного духа, то ли потому, что профессорские книги никто не читает, Наполеоном восхищаться продолжали ещё шестьдесят лет после его кровавого вторжения на Русь. А вот после «Войны и мира» всё как-то разом рассеялось. Нет, люди не изменились, к несчастию, но вот данной формой воплощения того, чему после наступления Царства Божия вообще никто восторгаться не будет, люди восторгаться перестали.
Что может в этой жизни сделать писатель? На что повлиять? Изменить он не может ничего, но повлиять на формы — да. Наполеон перед Толстым пал. Во всяком случае, в России. Спиритизм только-только входил в моду, и Толстой лишь слегка его коснулся в своих произведениях, но и этого оказалось достаточно, чтобы и эта форма не имела того влияния на русский народ, как на Западе. Затронул Толстой и проблему целительства, но только в православной форме. Это — «Отец Сергий», к этому произведению мы чуть позже вернёмся. «Ваша борьба с правительством, — писал Толстой, обращаясь к революционерам, — есть борьба двух паразитов на здоровом теле <народа>…» (ПСС, т. 36, стр. 308). При Толстом-художнике коммунизм ещё не успел поднять голову настолько, чтобы Толстой обратил на него более пристальное внимание. Не успел. Жаль. Но все формы зла невозможно охватить не то что в одной книге, но и даже в собрании сочинений.
Характерная деталь: умом к числу бонапартистов Анатоль не относится. Может быть, по той же причине, почему сам Анатоль с развратными женщинами был «в своём праве»: он нисколько не заблуждался по поводу состояния души того, кем восхищается толпа. Бонапартистами «от ума» в начале повествования были любимые герои Толстого — князь Андрей и Пьер. Князь Андрей погиб явно уже другим человеком, и мы отчётливо видим, как развеивается одурь поклонения у нашего наивного поначалу Пьера. Анатоль относится скорее к тем, кто бросился бы в реку, чтобы сделать приятное предмету своего обожания. Совершенно неожиданно для себя бы бросился.
Итак, если главный враг Толстого-художника был «великий человек» император Наполеон, то в чём же тогда художественная необходимость Анатоля? Ведь, в сущности, Анатоль — щенок по сравнению с императором, и хотя относительно него и не заблуждался, всё равно энергетически (нравственно, т. е., безнравственно) — щенок. Но, тем не менее, Анатоль нужен, поскольку в нём мы узнаём Наполеона, а в Наполеоне — щенка Анатоля, который готов пойти на всё, даже на риск уголовного наказания за двоежёнство, чтобы хоть ненадолго, хотя бы на несколько недель почувствовать себя «великим», подобно убогому Наполеону; человеком, великим хотя бы в глазах обманутой Наташи. И это искреннее чувство Анатоля к Наташе, действительно, — любовь. Спросите удава, любит ли он кроликов, которых пожирает, и он ответит искренно: да, любит.
