Алексей Меняйлов - Катарсис. Подноготная любви (Психоаналитическая эпопея)
Человек — существо целостное, потому духовное соответствие двоих настолько же важнее врождённого конституционально-психологического, насколько в серебряной тетрадрахме, которую будущий апостол Пётр, вынув изо рта рыбы, отдал на Храм, орёл важнее решки. Или наоборот — насколько решка важнее орла.
* * *Присущий этой книге образ мышления не может не раздражать обширнейшие классы населения. Как всегда, посмотревшись в зеркало, пеняют не на отразившуюся физиономию, а на нечто второстепенное: стиль, слог, архитектонику, отдельные слова.
Книги вообще бывают двух типов:
— для ублажения;
— для постижения.
Первых много. Достаточно. И более того. Ведь тому, кого обидел начальник и кому не на ком сорваться, так нравится читать про Робина Гуда, издевающегося над богатыми. Подобные книги и писать проще. А главное — продавать.
Но есть и такие люди, которым «для ублажения» недостаточно. Которые, встречаясь, улыбаются друг другу и освещающему эту жизнь Свету.
Возлюбленная улыбается.
Остальным же отвечаем: если к чему мы и призываем, то вовсе не к тому, чтобы обращаться к картотекам брачных контор. Не надо эти конторы обижать.
Часть вторая
Метод Толстого
…Дело было на сенокосе. Косили Толстой и Алёхин. «Алёхин (далее цитата из А. Шкарвана. — Примеч. авт.) упрекал Толстого, зачем он живёт со своей женой, говорил, что ему надо её оставить, что он должен её оставить, что этого требует от него Евангелие и этого ждут от него люди».
Тут А. Шкарван прибавляет: «Отметим, что так, более или менее, думали все русские толстовцы, начиная с красного папы Черткова и до последней переписчицы. Толстой защищался от алёхинских нападок как только мог, до тех пор, пока не переполнилась его чаша терпения, и он, у которого в жилах текла не вода, заревев, поднял косу и хотел зарубить своего противника».
Толстой не зарубил Алёхина, бросил косу, упал ниц на землю и заплакал…
Из книги В. Шкловского «Лев Толстой»Глава восемнадцатая
Я — честная женщина
Эти слова Софья Андреевна Толстая (урождённая Берс) повторять любила всегда, и в последний год тоже, когда, наконец, добила своего мужа.
Многие оставили свои воспоминания о последних месяцах жизни Льва Николаевича, хотя не все решались достаточно откровенно передать подробности бушевавшего в семье великого писателя конфликта.
Суть его, как полагают, в следующем. После начала активных религиозных исканий начала 80-х годов XIX в. Лев Николаевич пришёл к заключению, что если он, действительно, гений, как о том многие говорят, если он, действительно, не более чем связующее звено между Богом и людьми (гений, в античном понимании этого слова, — человек, отличающийся от людей обыкновенных большей к Небу близостью), то потому не имеет права брать за свои произведения деньги. Тем более что деньги эти явно были не на пользу его детям. Договориться с Софьей Андреевной удалось, но с условием, что права собственности на произведения, написанные до 1881 года, остаются за ней. Так и порешили. Однако из-под пера великого писателя появлялись всё новые и новые произведения, которые публиковались во многих странах и потому обещали поистине колоссальные гонорары. Софья Андреевна пыталась всеми правдами и неправдами этими гонорарами завладеть, но встретила сопротивление мужа. Более того, чтобы снизить цены на свои книги и тем сделать их доступными для простого народа, Лев Николаевич в издательских делах заручился помощью своего последователя и друга Владимира Григорьевича Черткова. Естественно, что Софья Андреевна тут же забыла своё прежнее к нему, Черткову, благорасположение и себя показала. В доме развернулась яростная борьба с волей писателя за право получать за публикацию произведений, и даже дневников, деньги. В эту борьбу оказалось втянуто и имя В. Г. Черткова…
Ниже приводятся выдержки из дневника Александра Борисовича Гольденвейзера с включёнными им позднее документами и письмами других лиц. Гольденвейзер — композитор, друг Льва Николаевича. Софья Андреевна называла Александра Борисовича шпионом.
При ознакомлении с документами следует всегда иметь в виду, что Софья Андреевна отнюдь не была безвольной истеричкой. Наоборот, многих поражало её самообладание и умение взять себя в руки в нужный момент.
Особенности орфографии приводимых ниже документов сохранены.
1910 год.
7 июня. …Л. Н. утром сказал Софье Андреевне, что он просит, чтобы черкеса в Ясной больше не было. Слово за слово, началась истерика и т. д.
Софья Андреевна положительно доведёт Л. Н-ча до болезни, если не до смерти…
8 июня. …Александра Львовна жаловалась, что Софья Андреевна беспрестанно входит ко Л. Н-чу и не даёт ему покоя своими разговорами. Он даже не выдержал и сказал:
— Как мне избавиться от тебя?..
25 июня. …Они рассказали мне, что Софья Андреевна последние дни находится в ужасном состоянии: бьётся в истерике, бросается на пол, грозит самоубийством. Она ни на шаг не отходит от Л. Н-ча и кричит:
— Я его от Черткова отважу, я от него не отстану!..
…Нынче утром Софья Андреевна стояла со стклянкой опиума в руках и всё твердила:
— Только один глоточек!..
26 июня. …Говорит, что когда она ему не стала нужна, как любовница, он её возненавидел, что только когда он умрёт, издания его сочинений будут ей приносить доход, так как обыкновенно, когда писатель умирает, начинают усиленно покупать и читать его произведения…
…Написала Андрею Львовичу записку: «Умираю по вине Черткова. Отмсти за смерть матери, убей Черткова!..»
…Представилась, что лишилась языка и стала писать записки… Софья Андреевна сразу забыла, что у неё отнялся язык, стала кричать и бранить Филиппа, говоря:
— Он отъелся тут! Только умеет, что с блюд таскать!..
…разделась, начала стонать. Л. Н-чу всю ночь не дала спать…
…Вчера утром она билась на полу в библиотеке на верху со стклянкой опиума у рта и кричала:
— Я глотнула, я глотнула, ещё глоточек и всё кончено!
Л. Н. старался изо всех своих старых сил поднять её с пола. Александра Львовна закричала, что не берёт на себя ответственности и вызовет Татьяну Львовну и Сергея Львовича.
Тогда Софья Андреевна сразу встала и сказала:
— Мне бы кофейку, кофейку попить!..
…Л. Н. очень плакал и во время одного из припадков Софьи Андреевны сказал ей:
— Я на коленях готов умолять тебя прекратить всё это!
27 июня. …Александра Львовна и я рассказали Чертковым про всё, что совершается в Ясной, и повергли их этими рассказами в ужас…
…Л. Н. сказал мне:
— Так тяжело, так тяжело! Она в ужасном состоянии: у неё потеряно всякое нравственное чувство — стыд, жалость, правдивость. Она может говорить о чём-нибудь совершенно противоположном тому, что было, и утверждать, что все лжецы и говорят неправду. Я стараюсь с ней говорить ласково и кротко, но вижу, что ничего не берёт…
3 июля. …стояла на балконе и подслушивала…
7 июля. …и что она умрёт.
Александра Львовна сказала ей:
— Ты-то не умрёшь, а отца ты через месяц уморишь, если будешь продолжать.
— Он душевно давно для меня умер, а телесно мне всё равно…
8 июля. …Л. Н. ходил нынче ночью к Софье Андреевне, говорил ей, что всегда любил и любит её, целовал ей руки. Софья Андреевна всем об этом рассказывает…
15 июля. …Софья Андреевна опять пошла к нему и на коленях умоляла его, чтобы он отдал ей ключ от дневников. Он сказал ей, что не может сделать и этого, и что не изменит того решения, о котором написал ей. Л. Н. вышел после этого разговора измученный, тёр грудь рукой, сердце у него страшно колотилось.
Он пошёл в сад. Когда он проходил мимо окна Софьи Андреевны, она закричала ему, что выпила всю стклянку опиума. Л. Н. в ужасе побежал к ней наверх. Когда он пришёл, она сказала, что обманула его и ничего не пила… Л. Н. шёл весь в слезах…
19 июля. …— Я знаю, — сказала Софья Андреевна, — вы все здесь сообщники моего убийства…
20 июля. …Никитин и Россолимо заехали утром в Телятинки…
…Вот диагноз болезни Софьи Андреевны, данный Россолимо: «Дегенеративная двойственная конституция: паранойяльная и истерическая, с преобладанием первой. В данный момент эпизодическое обострение».
…Россолимо сказал Александре Львовне, что он поражён «слабоумием» Софьи Андреевны. Он не мог опомниться и всё повторял:
— У такого великого человека такая жена!..
19 июля. …Елизавета Валериановна рассказывает, что Лев Львович сказал ей, что он скажет Россолимо «последнее слово».
