Живу как хочу - Ирина Гиберманн
И все вдруг встало на свои места. Я убрала ногу с педали газа, перестроилась в крайний правый ряд.
Всё.
Теперь я на своем месте.
Я наконец-то никуда не тороплюсь.
Наконец-то нет чувства, что я что-то упускаю или не успеваю.
Я иду по жизни своим расписанием.
В моей жизни настал покой. Я так его боялась. Я так боялась оседлости, что вот она настала. И я неожиданно для себя рада ей.
Я знаю, какая часть меня умерла этой ночью. И это так легко — отпустить ее. Ту меня, которая борется, сопротивляется, бежит.
Я приняла одно: я могу быть той, кто я есть.
И жить осталась та часть, которая умеет служить своему делу. И которая непоколебимо верит в психику человека. И умеет вести отношения.
Все остальное сдохло. Моя бабушка говорила: «Собака сдохла, а человек умер».
Нет, бабуль. Сдохнуть может и часть человека. Отмереть. Завять. Как хвост наш отвалился, так и отвалится что-то ненужное.
Дарвинизм в действии в масштабах моей вселенной. Естественный отбор — это не когда выживает сильнейший. Это когда умирает ненужное.
Задание для саморефлексии
С каким из внутренних «я» мне давно хочется попрощаться, но я упорно держусь за него?
Что внутри меня давно ждет высвобождения, чтобы жить в полную силу?
Что значит для меня «идти своим расписанием»?
С чем внутри меня, отжившим и отслужившим, мне уже удалось попрощаться?
Дальше — пустота
Одна моя пациентка проживала потерю отца. Отца, которого она любила, и отношения, которыми очень дорожила. Я помню, как написала ей письмо. Короткое, простое, но очень важное для нее в тот период, когда казалось, что опор больше нет.
Самое ужасное — это прощаться с родителями, когда мы их любим. Я знаю, через что ты сейчас проходишь. И верю в тебя.
Знаешь, те, кто не рубит свою непримиримость с родителями, — трусы. Потому что отпускать родителей с войной легче, отказаться в ненависти проще, сжечь в презрении слаще, отречься из мести приторнее.
А вот знать и любить этих людей, восхищаться ими, быть рядом часть их пути и быть соавтором их истории, принять их частью своего пути, видеть в них личностей (зрелые, сильные, смелые, фанатичные, добрые, независимые, ранимые, чуткие, с прошлым, с мечтами, со страхами), понимать их юмор, смеяться с ними — это величие.
Это любовь к родителям, когда они уже нам не родители, а близкие друзья.
Там дальше — пустота. Там ничего. Там бездна. Горькая.
Там молчание длиною в вечность. Бесконечность невозвратности.
Документируй. Записывай — голос, взгляд, молчание. Паузы в разговорах. Задумчивость. Улыбку. Фотографируй. Запечатлевай. Оставь себе эти моменты.
Они дадут тебе силу. Силу, когда все рухнет.
Они покажут тебе твою слабость. Слабость, когда сил ни на что больше нет, но надо идти дальше.
Они дадут тебе фундамент. Монументальность, которую ты будешь нести в себе в мир дальше. И делиться — эмоциями, чувствами, мыслями, историями.
Это как пазлы из тысячи частей. И ты можешь дополнить картинку. Завершить ее. Добавить туда эти два-три последних самых важных фрагмента, перед тем как картину зальют клеем и она навсегда станет статичной.
Отец — это часть тебя. И этого у тебя никто не отнимет. Он будет любить тебя всегда. И его любовь всегда будет оберегать тебя.
Ты можешь это преумножить. Перевести в вечность. Как вечный двигатель любви.
Задание для саморефлексии
Без корней нет крыльев. И если у вас есть (еще есть) возможность документировать свидетельства своей жизни, записывать вместе с детьми моменты, как бабушка учит печь торты, а дедушка объясняет, как играть в шахматы или на скрипке, — делайте это для себя и своих детей. Это огромный подарок себе, это огромный резервуар, который можно наполнить до краев. У вас и ваших детей есть право на корни и традиции. И это осознание «я знаю, откуда я родом» может быть колоссальным ресурсом для будущего.
Смерть
«Ирина, твой пациент умер», — услышала я первый раз несколько лет назад. И окаменела. Это самый большой страх психотерапевта. Об этом не говорят. Об этом не пишут. Это табу и реальность в одном. Мало кто приносит эту тему на супервизию.
Я знала, куда иду и куда веду других. В сентябре умерла от рака моя пациентка, проходившая групповую терапию. Я взяла ее в группу, несмотря на риски из-за онкологического диагноза, потому что шанс есть всегда. Даже если он один — я его использую.
Я
всегда
и
везде
использую
один,
последний
и
единственный
шанс.
Это осознанное решение, за которое я несу ответственность. Перед собой. И перед всеми участниками групповой терапии, которым через месяц после начала пришлось столкнуться с потерей.
Ушел один из нас и оставил кратер боли и эмоций. Иногда им нет слов.
В клинике, где я проработала долгие годы, есть семь вариантов окончания терапии.
1. Пациент закончил терапию планово.
2. Пациент закончил досрочно по обоюдному согласию с терапевтом.
3. Пациент бросил терапию.
4. Мы выписали пациента досрочно.
5. Пациента перевели в другую клинику для дальнейшего лечения других острых форм заболеваний.
6. Пациента перевели на профессиональную реабилитацию после планового окончания медицинской реабилитации.
7. Пациент умер.
Умер.
Его не стало.
А ты идешь в группу и говоришь об этом. И потом сидишь перед монитором и молча пишешь отчет на 12 страниц, который никто не будет читать. Отчет о лечении пациента, которого больше нет. Но написать ты должен. И у тебя на это сутки.
Никого не интересует твое эмоциональное состояние, и никого не интересует, что ты не находишь слов.
И ты выносишь это на супервизию. Ищешь причины. Ищешь свою вину. Прорабатываешь все это. Бесконечно. Много раз и множество часов.
Задерживаешь отчет на неделю. Две. Три. Месяц. Полтора месяца. Варишься в этом. Не спишь. Ищешь ответы. Подбираешь слова. Проходит время. Два месяца. Получаешь регулярно напоминания: «Госпожа Гиберманн, мы ждем отчет».
Потому что отчет — это счет. Все просто. Это система. Это работа. Это долг. За это ты получаешь деньги.
Это самые тяжелые отчеты. Самые сложно дающиеся 12 страниц текста. Когда ходишь курить после каждого абзаца и не находишь слов. Потому что не знаешь, что писать. Потому что нет нейтральной позиции. Ты не можешь описать формально. Опять идешь на супервизию. Опять по тому же кругу
