Уолтер Липпман - Общественное мнение
Развитие функции, которую выполняет агент по связям с общественностью, явно говорит о том, что факты современной жизни облекаются в публичную форму не сами собой. Им придают эту форму специалисты. Поскольку погруженные в ежедневные профессиональные заботы репортеры этим заниматься не могут, а беспристрастных умов существует мало, потребность в оформлении фактов удовлетворяется заинтересованными лицами.
3Хороший агент по связям с общественностью понимает, что положительные стороны освещаемого им вопроса не могут служить предметом новостей, за исключением тех, что резко выделяются в рутине повседневной жизни. И это не потому, что газеты не любят позитив, а потому, что не имеет смысла говорить, что ничего не произошло, если никто не ожидал никаких происшествий. Поэтому если агент по связям с общественностью хочет на что-то обратить внимание публики, то он, если точно выразиться, должен что-то устроить. Он прибегает к помощи трюков: останавливает движение, пристает к полиции и каким-то образом умудряется связать своего клиента или его дело с событием, которое является само по себе новостью. Это знали сторонники равноправия женщин. Они не испытывали особенного удовольствия от этого знания, но действовали в соответствии с ним, и им удавалось сохранять избирательное право в качестве темы для новостей в течение долгого времени после того, как аргументы «за» и «против» избирательного права для женщин навязли у всех в зубах и люди уже почти привыкли считать, что суфражистское движение — это один из обычных институтов американской жизни[375].
К счастью, суфражистское движение, в отличие от феминистского, ставило перед собой вполне конкретную и очень простую цель. То, что символизирует участие в выборах, — совсем не просто. Это было хорошо известно как наиболее компетентным сторонникам женского равноправия, так и его противникам. Но право голоса является простым и знакомым правом. В полемике о проблемах труда, которая сейчас является, пожалуй, главным пунктом обвинения против газет, право на забастовку, подобно избирательному праву, является достаточно простым. Но причины и цели данной конкретной забастовки, подобно причинам и целям женского движения, являются исключительно тонкими.
Предположим, что забастовка вызвана плохими условиями труда. Но как оценивается качество этих условий? Согласно определенной концепции нормального жизненного уровня, гигиены, экономической безопасности и достойного существования. Условия труда в данной отрасли промышленности могут далеко отставать от теоретических норм данного сообщества, но рабочие могут быть слишком измученными, чтобы протестовать. Условия труда могут находиться выше теоретической нормы, но при этом рабочие могут выражать сильный протест. Таким образом, норма в лучшем случае является очень неопределенным условием начала забастовки. Однако допустим, что условия труда и быта находятся ниже нормы, как она понимается редактором газеты. Поэтому, не дожидаясь, пока рабочие начнут угрожать началом забастовки, и послушавшись совета социального работника, он посылает репортеров, чтобы они разузнали обстановку, и тем самым привлекает внимание к плохим условиям труда и жизни рабочих. Понятно, что он не может делать этого часто. Ведь добывание подобной информации стоит времени, денег, особого таланта. Кроме того, освещение этой темы занимает много места на полосе. Для того чтобы репортаж об условиях труда и жизни выглядел убедительно, он должен занять несколько колонок. К примеру, чтобы сообщить правду о сталелитейщиках в округе Питсбурга, потребовалось создать специальную группу для расследования ситуации, было затрачено много времени, а печатные материалы составили несколько толстых томов. Невозможно предположить, что какая-нибудь ежедневная газета может ставить одной из своих задач регулярные Обследования Социально-экономической Ситуации в Питсбурге или даже Межцерковные Доклады о Состоянии Дел в Сталелитейной Промышленности. Поиск новостей, которые достаются такими трудами, не под силу ежедневной газете[376].
Плохие условия жизни и труда как таковые не являются новостями, потому что за исключением каких-то необычных ситуаций журналистика не является сообщением о фактах, полученных из первых рук. Это сообщение о материале после того, как он уже подвергся стилизации. Так, плохие условия могут стать новостями, если Комиссия по Здравоохранению сделает сообщение о необычайно высокой смертности в каком-нибудь промышленном районе. Не подвергнутые подобной обработке факты не могут стать новостями, до тех пор пока рабочие не объединятся в организацию и не предъявят свои требования работодателям. И даже если они предъявляют требования, но сделка между сторонами легко достижима, то ценность новостей низка, независимо от того, решается ли в результате проблема улучшения условий труда и жизни или нет. Но если отношения между сторонами выливаются в забастовку или захват здания, то ценность новостей повышается. Если прекращение работы влечет за собой нарушение обслуживания, в котором заинтересованы читатели газеты, или нарушение порядка, то ценность новостей возрастает еще больше.
Социальная проблема фигурирует в новостях в виде некоторых легко распознаваемых симптомов: выдвижения требований, забастовок, беспорядков. С точки зрения рабочего или нейтрального сторонника справедливости, выдвинутое требование, забастовка или беспорядок являются лишь составляющими сложного процесса. Но поскольку все непосредственные реалии лежат за пределами непосредственного опыта как репортера, так и особой публики, благодаря которой существует большинство газет, они обычно должны ждать какого-то сигнала в виде явного действия. Когда этот сигнал поступает, — скажем, где-то начинается забастовка или вызывают полицию, — он активизирует стереотипные представления людей о стачках и беспорядках. Реальные перипетии внутренней борьбы сторон недоступны для публики. Они наблюдают за ней как за абстракцией, и эта абстракция впоследствии оживляется непосредственным опытом читателя и репортера. Очевидно, их опыт существенно отличается от опыта бастующих, которые на своей шкуре испытывают гнев бригадира, раздражающую монотонность станка, духоту цеха, поденную работу жен, шалости детей, шумные ссоры соседей по дому. Лозунги забастовки наполнены этими чувствами. Но репортер и читатель видят только стачку и плакаты. Они наполняют это зрелище собственными чувствами. А они чувствуют, что могут потерять место из-за того, что бастующие задерживают поставку материалов, необходимых им для работы, что возникнет дефицит и поднимутся цены и что все это чертовски неудобно. И это тоже реальность. А когда они осмысливают короткое сообщение о том, что забастовка была объявлена, то, понятное дело, их симпатии оказываются не на стороне рабочих. Природа существующих производственных отношений такова, что новости, связанные с бедами и надеждами рабочих, практически всегда подаются читателю как неприкрытая атака на производство.
Таким образом, существуют жизненные обстоятельства во всей своей сложности; явное действие, которое сигнализирует о наличии этих обстоятельств; стереотипный бюллетень, который освещает этот сигнал; значение, которое читатель ему придает, выводя его из непосредственно влияющего на него опыта. Таким образом, опыт читателя, связанный с забастовкой, может быть, в действительности, очень важным, но с точки зрения главной проблемы, спровоцировавшей забастовку, он весьма эксцентричен. Однако это, странное, значение автоматически становится наиболее интересным[377]. Вникнуть путем воображения в главную проблему для читателя означает выйти за границы собственного Я и вступить в совершенно другую жизнь.
Отсюда следует, что при сообщении о забастовках простейший путь — обнаружить новости посредством какого-то явного действия и при описании события рассказать, какими жизненными сложностями оно грозит читателю. Именно так привлекается его внимание и возбуждается интерес. Значительная (и, по-моему, основная) часть того, что рабочему и реформатору кажется преднамеренным искажением, допущенным газетами, возникает из-за практической сложности доведения новостей до читателя и психологической сложности превращения отдаленных фактов в интересные сообщения, если мы, как говорит Эмерсон, не можем «воспринять (их) всего лишь как новый вариант знакомого нам опыта» и не «можем сразу же заняться их переносом на параллельно протекающие события нашей жизни»[378].
Если вы обратитесь к исследованию того, как забастовки освещаются в прессе, то увидите, что социальная проблема очень редко выносится в заголовок или описывается в первых абзацах публикации. Иногда о ней вовсе не упоминается. Трудовой спор, разворачивающийся в другом городе, должен быть крайне важным, чтобы в новостях появилась какая-то определенная информация о предмете спора. Такова рутина новостей, которая с небольшими вариациями имеет место и в случае политических и международных новостей. Новости — это описание явных стадий события, которые представляют интерес. При этом на газету оказывается давление с той целью, чтобы она придерживалась этой рутины. Оно оказывается из-за экономии, которая требует замечать только стереотипизированную стадию ситуации. Давление осуществляется в связи с тем, что сложно найти журналистов, которые могут видеть то, что их не учили видеть. Оно также исходит от практически неизбежной сложности нахождения достаточного пространства, в рамках которого даже лучший журналист может показать как вероятную — точку зрения, не являющуюся общепринятой. Давление исходит от экономической необходимости заинтересовать читателя максимально быстро и от экономического риска, заключенного в ситуации, когда его не удалось заинтересовать совсем или когда журналисты неожиданно обидели его тем, что плохо или недостаточно подробно описали какие-то новости. Все эти сложности в сумме заставляют редактора колебаться, когда речь идет об опасных публикациях, и, естественно, приводят к тому, что он отдает предпочтение несомненному факту и такой его трактовке, которую легче всего приспособить к интересу читателя. Несомненный факт и легко вызываемый интерес — это сама забастовка и неудобства читателя, ею вызванные.
