Ирвин Ялом - Лечение от любви и другие психотерапевтические новеллы
Я повторил Марвину, что, рассмотрев все это, по-прежнему предлагаю избрать бихевиорально ориентированную семейную терапию. Но супружеская терапия требует супружеской пары, и если Филис еще не готова прийти (что он немедленно подтвердил), я готов провести с ним пробный курс индивидуальной терапии.
– Но приготовьтесь, индивидуальное лечение, скорее всего, потребует многих месяцев, возможно, года или больше, и это не будет розовый сад. Могут возникнуть болезненные мысли или воспоминания, которые на время заставят Вас чувствовать себя еще хуже, чем сейчас.
Марвин заявил, что уже думал об этом в течение последних нескольких дней и желает начать немедленно. Мы договорились встречаться два раза в неделю.
Было очевидно, что оба мы соглашаемся на это с оговорками. Марвин продолжал скептически относиться к психотерапии и демонстрировал мало заинтересованности во внутреннем путешествии. Он согласился на терапию только потому, что мигрень поставила его на колени и ему некуда было больше обратиться. Я, со своей стороны, тоже был пессимистически настроен в отношении лечения: я согласился работать с ним, потому что не видел возможности осуществить другую терапию.
Но я мог направить его к кому-то еще. Была еще одна причина – этот голос, голос того существа, которое создавало столь поразительные сны. Где-то внутри Марвина был заточен сновидец, передающий важные экзистенциальные послания. Я снова погрузился в атмосферу сновидения, в темный, молчаливый мир угрюмых мужчин, черного поля, завернутого в черные пеленки младенца. Я вспомнил раскаленный наконечник трости и сексуальный акт, который был вовсе не сексом, а просто тщетной попыткой рассеять страх.
Интересно, если бы маскировка была не нужна, если бы сновидец мог говорить со мной прямо, что он мог бы сказать?
«Я стар. Я в конце своего жизненного пути. У меня нет детей, и я встречаю смерть, дрожа от страха. Я задыхаюсь в темноте. Я задыхаюсь от этого молчания смерти. Мне кажется, я знаю способ. Я пытаюсь проткнуть эту черноту своим сексуальным талисманом. Но этого недостаточно».
Но это были мои размышления, а не Марвина. Я попросил его ассоциировать по поводу сна, подумать о нем, сказать первое, что приходит на ум. Ничего не приходило, он просто покачал головой.
– Вы отрицательно качаете головой, почти не подумав. Попробуйте еще раз. Дайте себе шанс. Выберите любую часть сна и позвольте себе поэкспериментировать с ней.
Все равно ничего.
– Что Вы думаете о раскаленной добела трости? Марвин усмехнулся:
– Я спрашивал себя, когда Вы до этого доберетесь! Разве я не говорил раньше, что вы, ребята, рассматриваете секс как корень всех вещей?
Его обвинения звучали для меня иронически, поскольку если я и был в чем-то убежден в отношении его случая, так это в том, что источником его трудностей был вовсе не секс.
– Но это Ваш сон, Марвин. И Ваша трость. Вы ее создали, что Вы имели в виду? И что для Вас означают аллюзии смерти – гробовщики, молчание, чернота, вся атмосфера мрака и ужаса?
Имея выбор между интерпретацией сновидения с точки зрения смерти или секса, Марвин сразу же выбрал последнее.
– Ну, возможно. Вам будет интересно одно сексуальное событие, случившееся вчера днем – примерно за десять часов до этого сна. Я лежал в постели, все еще не поправившись после приступа мигрени. Филис пришла и сделала мне массаж головы и шеи. Затем она продолжала массировать мне спину, затем ноги, а затем пенис. Она раздела меня, а затем сняла с себя всю одежду.
Должно быть, это было необычным событием: Марвин говорил мне, что почти всегда он был инициатором секса. Я подозревал, что Филис хотела искупить свою вину за отказ посетить супружеского терапевта.
– Вначале я не реагировал.
– Почему?
– По правде говоря, я боялся. Я только что оправился от моей самой тяжелой мигрени и боялся, что не смогу и заработаю еще одну мигрень. Но Филис начала сосать мой член и возбудила меня. Я никогда не видел, чтобы она была такой настойчивой. Наконец, я сказал: «Ладно, возможно, как следует потрахаться – это как раз то, что надо, чтобы избавиться от этого напряжения», – Марвин замолчал.
– Почему Вы остановились?
– Я пытаюсь вспомнить ее точные слова. Так или иначе, мы начали заниматься любовью. Все было отлично, но как раз тогда, когда я был готов кончить, Филис сказала: «Есть и другие причины заниматься любовью, кроме избавления от напряжения». Ну и все! Я сразу потерял потенцию.
– Марвин, Вы сказали Филис прямо, что Вы чувствуете из-за ее выбора времени?
.– Она неудачно выбрала время – и всегда так делала. Но я был слишком раздражен, чтобы говорить. Боялся того, что могу сказать. Если я ляпну что-нибудь не то, она может превратить мою жизнь в ад – совсем прекратит всякие сексуальные контакты.
– Что именно Вы могли сказать?
– Я боюсь моих импульсов – моих сексуальных и убийственных импульсов.
– Что Вы имеете в виду?
– Вы помните, несколько лет назад в новостях сообщалось о мужчине, который убил свою жену, вылив на нее кислоту? Ужасный случай! Но я часто вспоминал это преступление. Я могу понять, как ярость к женщине могла привести к такому преступлению.
О Господи! Бессознательное Марвина было ближе к поверхности, чем я думал. Помня о том, что я не хотел выпускать на поверхность его примитивные чувства – по крайней мере, на ранней стадии лечения – я переключился с убийства на секс.
– Марвин, Вы сказали, что боитесь также своих сексуальных импульсов. Что Вы имели в виду?
– Мое сексуальное влечение всегда было слишком сильным. Мне говорили, что это характерно для многих лысых мужчин. Признак большого количества мужских гормонов. Это правда?
Я не хотел поощрять отвлекающих разговоров. Я проигнорировал вопрос.
– Продолжайте.
– Да, и я вынужден бьы всю жизнь сдерживать его, потому что у Филис были твердые представления о том, сколько секса у нас должно быть. И всегда было одно и то же – два раза в неделю, с некоторыми исключениями в праздники и в дни рождения.
– У Вас были какие-то чувства по этому поводу?
– Иногда. Но иногда я думаю, что ограничения полезны. Без них я превратился бы в дикаря.
Это замечание было любопытным.
– Что значит «превратиться в дикаря»? Вы имеете в виду внебрачные связи?
Мой вопрос шокировал Марвина:
– Я никогда не изменял Филис! И никогда не буду!
– Да, но что тогда означает «превратиться в дикаря»? Марвин выглядел озадаченным. У меня было ощущение, что он говорил об этих вещах впервые. Я хотел, чтобы он продолжал, и просто ждал.
– Я не знаю, что имею в виду, но иногда я спрашиваю себя, что было бы, если бы я был женат на женщине с таким же сексуальным влечением, как у меня, на женщине, которая хочет секса и наслаждается им так же, как я.
– Что Вы об этом думаете? Что Ваша жизнь была бы совсем иной?
– Постойте. Я не должен был говорить «наслаждаться». Филис получает удовольствие от секса. Но она, похоже, никогда не хочет его. Вместо этого она… как бы это сказать?… допускает его – если я удовлетворяю ее. Именно в такие моменты я чувствую себя обманутым и злюсь.
Марвин остановился. Он расстегнул воротник, потер шею и покрутил головой. Он снимал напряжение, но мне показалось, что он как бы озирается по сторонам, желая убедиться, что никто не подслушивает.
– Кажется, Вам неудобно. Что Вы чувствуете?
– Я чувствую себя предателем. Как будто я не должен был говорить этих вещей о Филис. Мне почему-то кажется, что она узнает об этом.
– Вы приписываете ей слишком большую власть. Рано или поздно нам придется все об этом выяснить.
В течение первых нескольких недель терапии Марвин продолжал быть подкупающе откровенным. В общем и целом он вел себя гораздо лучше, чем я ожидал. Он сотрудничал со мной; он оставил свой воинственный скептицизм в отношении психиатрии; он делал домашние задания, приходил на сеанс подготовленным и хотел получить, как он выразился, хороший доход от своих капиталовложений. Его доверие к терапии стимулировалось неожиданно быстрыми дивидендами: мигрени таинственно и полностью исчезли, как только он начал лечение (хотя резкие колебания настроения, порожденные сексом, продолжались).
В течение первой фазы терапии мы концентрировались на двух моментах: на его браке и (в меньшей степени, из-за его сопротивления) на значении его отставки. Но я очень осторожно выбирал верную линию. Я чувствовал себя хирургом, который готовит операционное поле, но избегает глубоких разрезов. Я хотел, чтобы Марвин исследовал эти вопросы, но не слишком ретиво – чтобы не нарушить шаткое равновесие, установившееся между ним и Филис (что заставит его сразу же прекратить терапию), и не вызвать дополнительный страх смерти (что приведет к возобновлению мигреней).
В то же самое время, когда я проводил эту мягкую, очень конкретную терапию с Марвином, я был также вовлечен в волнующий диалог со сновидцем, этим исключительно просвещенным гомункулусом, который жил – или, можно сказать, был заперт – внутри Марвина, причем последний либо не подозревал о существовании сновидца, либо с добродушным безразличием позволял мне общаться с ним. Пока мы с Марвином прогуливались и беседовали на поверхностном уровне, сновидец выплескивал постоянный поток сообщений из глубин.
