Эрих Фромм - Искусство любви
Но не только в любви «давать» значит «получать». Учитель учится у своих учеников, актера вдохновляют его зрители, психоаналитика лечит его пациент — при условии, что они не воспринимают друг друга как объекты, а связаны друг с другом искренно и плодотворно.
Едва ли стоит подчеркивать, что способность любить, понимаемая как способность давать, зависит от развития характера человека. Она предполагает достижение высокого уровня плодотворной ориентации; при такой ориентации человек преодолевает зависимость, нарциссистское чувство собственного всесилия, желание эксплуатировать других или желание накоплять, и обретает веру в собственные человеческие силы, смелость полагаться на самого себя в достижении своих целей. Чем более недостает человеку этих качеств, тем больше он боится отдавать себя — а значит любить.
Помимо такого свойства любви, как способность давать, ее активный характер очевиден и в том, что она всегда предполагает определенный набор свойств, общих всем формам любви. Это забота, ответственность, уважение и знание.
Что любовь предполагает заботу, это наиболее очевидно в любви матери к своему ребенку. Никакое заверение в ее любви не убедит нас, если мы увидим отсутствие у нее заботы о ребенке, если она пренебрегает его кормлением, купанием, необходимостью полностью его обиходить; но когда мы видим ее заботу о ребенке, то вполне верим в ее любовь. То же самое и с любовью к животным или цветам. Если женщина скажет нам, что любит цветы, а мы увидим, что она забывает их поливать, мы не поверим в ее «любовь» к цветам. Любовь — это активная заинтересованность в жизни и развитии того, что мы любим. Где нет активной заинтересованности, там нет любви. Это свойство любви прекрасно описано в притче об Ионе. Бог повелел Ионе отправиться в Ниневию предупредить ее жителей, что они будут наказаны, если не отвратятся от злых путей своих. Иона уклоняется от этой миссии, боясь, что люди Ниневии раскаются, и Бог простит их. Он — человек с сильным чувством порядка и закона, но лишенный любви. И вот при попытке к бегству он оказывается в чреве кита, символизирующего состояние изоляции и замкнутости, куда привели его недостаток любви и солидарности. Бог спасает Иону, и тот идет в Ниневию. Он проповедует жителям то, что Бог повелел ему, и случается именно то, чего он опасался. Люди Ниневии раскаиваются в своих грехах, исправляют пути свои, и бог прощает их и решает не разрушать город. Иона очень огорчен и расстроен; он хотел, чтобы свершилась «справедливость», а не милосердие. Наконец, он находит некоторое утешение в тени дерева, которое Бог произрастил, чтобы защитить Иону от солнца. Но когда по воле Бога дерево засохло, Иона впадает в уныние и гневно выражает Богу свое недовольство. Бог отвечает: «Ты сожалеешь о растении, над которым ты не трудился и которого не растил, которое в одну ночь выросло и в одну же ночь и пропало: Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек, не умеющих отличить правой руки от левой, и множество скота?» [7] Ответ Бога Ионе следует понимать символически. Бог показывает Ионе, что сущность любви — это «труд» ради чего-то и «взращивание» чего-то, что любовь и труд нераздельны. Любят то, ради чего трудятся, и трудятся ради того, что любят.
Забота и заинтересованность предполагают еще одно свойство любви: ответственность. Сегодня ответственность часто понимается как налагаемая обязанность, как нечто навязанное извне. Но ответственность в ее истинном смысле — это совершенно добровольное действие; это мой ответ на выраженные или невыраженные потребности другого человеческого существа. Быть «ответственным» значит быть способным и готовым «отвечать». Иона не чувствовал ответственности за жителей Ниневии. Он, подобно Каину, мог спросить: «Разве сторож я брату моему?». Любящий человек берет на себя ответственность. Жизнь его брата это дело не только брата, но и его собственное. Он чувствует ответственность за своих ближних так же, как и ответственность за самого себя. В случае матери и младенца эта ответственность касается, главным образом, ее заботы о его физических потребностях. В любви между взрослыми людьми она касается, главным образом, душевных потребностей другого человека.
Ответственность могла бы с легкостью вырождаться в подавление и собственничество, если бы не было третьего компонента любви: уважения. Уважение — это не страх и благоговение; оно означает в соответствии с корнем слова (rеspicere = смотреть на кого-либо) [8] способность видеть человека таким, каков он есть, осознавать его уникальную индивидуальность. Уважение означает заинтересованность в том, чтобы другой человек рос и развивался таким, каков он есть. Уважение, следовательно, предполагает отсутствие использования. Я хочу, чтобы любимый человек рос и развивался ради себя самого, собственным путем, а не для того, чтобы служить мне. Если я люблю другого человека, я чувствую единство с ним, причем именно с таким, каков он есть, а не с таким, каким он нужен мне в качестве средства для моих целей. Ясно, что уважение возможно, только если я сам достиг независимости; если могу обойтись без поддержки, без подавления и использования кого-то другого. Уважение существует только на основе свободы: «l'amour est l'enfant de la liberté» — как поется в старой французской песне, любовь — дитя свободы, и никогда — подавления.
Невозможно уважать человека, не зная его; забота и ответственность были бы слепы, если бы их не направляло знание. Знание было бы поверхностным, если бы к нему не побуждала заинтересованность. Есть много уровней знания; то знание, которое является свойством любви, не ограничивается поверхностным уровнем, а проникает в самую суть. Это возможно только тогда, когда я могу подняться над своими интересами и увидеть другого человека в его собственной жизненной ситуации. Я могу знать, например, что человек раздражен, даже если он и не выражает это открыто; но я могу узнать его еще более глубоко; тогда я пойму, что он встревожен и обеспокоен; что он чувствует себя одиноким, виноватым. Поняв, что его раздражение — это проявление чего-то более глубокого, я увижу в нем встревоженного и обеспокоенного, то есть, страдающего человека, а не всего лишь раздраженного.
Знание имеет еще одно, притом более существенное, отношение к проблеме любви. Глубинная потребность соединиться с другим человеком, чтобы освободиться из темницы собственного одиночества, тесно связана с еще одним специфически человеческим желанием — желанием познать «тайну человека». Хотя жизнь уже и в самих ее биологических проявлениях есть чудо и тайна, человек, в своих характерно человеческих проявлениях, есть непостижимая тайна для себя самого — и для своего ближнего. Мы знаем себя, и все же, несмотря на все предпринятые нами усилия, не знаем себя. Мы знаем своего ближнего; и все же не знаем его, потому что мы — не вещь, и наш ближний — не вещь. Чем глубже мы погружаемся в глубины своего существа или чьего-либо существа, тем удаленнее от нас становится граница познания. И все же мы не можем не хотеть проникнуть в тайну человеческой души, в ту сокровеннейшую суть, которая и есть «человек».
Один, отчаянный, путь познать тайну — это путь полной власти над другим человеком; власти, которая заставит его делать то, что мы хотим, чувствовать то, что мы хотим; думать то, что мы хотим; которая превратит его в вещь, нашу вещь, нашу собственность. Предельность такой попытки познания обнаруживается в крайностях садизма, в желании и способности причинять страдания человеческому существу; пытать его, заставить выдать свою тайну в своих страданиях. Эта жажда проникнуть в тайну человека, в его, а, следовательно, и нашу собственную тайну, служит основным побудительным мотивом грубой и беспредельной жестокости и разрушительности. В лаконичной форме эта идея была выражена Исааком Бабелем. Он приводит слова солдата времен русской гражданской войны, который конем затоптал своего бывшего барина. «Стрельбой, — я так выскажу, — от человека только отделаться можно, … стрельбой до души не дойдешь, где она у человека есть и как она показывается. Но я, бывает, себя не жалею, я, бывает, врага час топчу или более часу, мне желательно жизнь узнать, какая она у нас есть» [9].
Мы часто видим этот путь познания в его явной форме у детей. Ребенок разбирает и ломает какую-либо вещь, чтобы познать ее; или разделывается с живым существом, жестоко обрывает крылья бабочке, чтобы познать ее, разгадать ее тайну. Жестокостью как таковой движет нечто более глубинное: желание познать тайну вещей и жизни.
Другой путь познания «тайны» — это любовь. Любовь — активное проникновение в другого человека, при котором мое желание познания удовлетворяется путем единения. В состоянии единения я познаю тебя, познаю себя, познаю кого-то — а не «узнаю» что-то. Я познаю тем единственным способом, каким только и возможно для человека познание живого — путем переживания единения, а отнюдь не путем рассудочного познания. Садизм побуждаем жаждой вызнать тайну, и если я — садист, то остаюсь таким же незнающим, каким был и прежде. Я разорвал другое существо на части, и все, чего я достиг, — это разрушил его. Любовь — единственный путь познания, который через единение дает мне то, чего я искал. Любя, отдавая себя, проникая вглубь другого человека, я нахожу себя, открываю себя, открываю нас обоих — открываю человека.
