Ирвин Ялом - Когда Ницше плакал
…Еще он придает большое значение проявлению гнева. Сегодня он заставил меня десять раз оскорбить Берту — и каждый раз по-разному. Этот метод я, по крайней мере, могу понять. Разрядка гнева имеет смысл и с психологической точки зрения: накапливающееся корковое возбуждение должно периодически получать разрядку. Судя по тому, что Лу Саломе говорила о его письмах, это его любимый способ. Мне кажется, что внутри него имеется вместительное хранилище злости. Почему, интересно, оно возникло? Из-за его болезни? Или из-за того, что он не признан в профессиональном плане? Или из-за того, что он никогда не получал женской ласки?
У него хорошо получаются оскорбления. Запомнить бы некоторые его перлы. Мне понравилось, как он назвал Лу Саломе «хищницей в шкуре домашней киски».
Ему это не составляет труда, чего не скажешь обо мне. Он совершенно прав: я не умею давать выход гневу. Так было принято в моей семье. Мой отец, мой дядя. Сдерживание гнева помогает евреям выжить. Я не могу даже заметить эту злость. Он настаивает на том, что я злюсь на Берту, но я уверен, что он путает это с собственной злостью на Лу Саломе.
Как ему не повезло с ней! Мне хотелось бы посочувствовать ему. Только подумайте! Этот человек никогда не имел отношений с женщинами. И кого же он выбирает в качестве объекта своей привязанности? Самую властную женщину из всех, кого я когда-либо знал. И ей только двадцать один год! Господи, помоги нам, когда она станет совсем взрослой! В его жизни есть еще одна женщина — его сестра Элизабет. Надеюсь, нам никогда не доведется встретиться. Судя по всему, она не уступает в силе Лу Саломе, но превосходит ее в подлости!
…Сегодня он попросил меня представить Берту младенцем в испачканных подгузниках и сказать ей, как она красива, представляя ее окосевшей и с перекошенной шеей. …Сегодня он сказал мне класть в ботинок по крейцеру за каждую фантазию и не вытаскивать эти монеты весь день. Откуда он берет эти идеи? Создается впечатление, что у него неисчерпаемых запас таких задумок!
…Кричал «Нет!» и щипал себя, отмечал каждую фантазию и фиксировал в гроссбухе, ходил в полных монет ботинках, отдавал деньги Шонереру, наказывал себя за издевательства над собой. Безумие!
Слышал, что медведей учат танцевать и стоять на двух лапах, ставя их на раскаленные кирпичи. В чем разница между этими двумя подходами? Он пытается выдрессировать мой мозг этими забавными карательными методами.
Но я не медведь, и мой мозг слишком сложно устроен для того, чтобы реагировать на эти ухищрения дрессировщика. Эти усилия тщетны — и они унизительны!
Но я не могу винить его. Я сам попросил воздействовать непосредственно на мои симптомы.
Должен быть другой способ.
ВЫДЕРЖКИ ИЗ ЗАПИСЕЙ ФРИДРИХА НИЦШЕ ПО ДЕЛУ ДОКТОРА БРЕЙЕРА,
9–14 ДЕКАБРЯ 1882 ГОДА
Прелесть «Системы»! Сегодня я чувствовал себя ее жертвой! Я был уверен в том, что подавление гнева лежало в основе всех проблем Йозефа, и я все свои силы потратил на то, чтобы раздразнить его. Возможно, длительное сдерживание гнева обессиливает, изматывает его.
Он считает себя хорошим, ведь он не приносит вреда, разве что себе и природе! Я не должен позволять ему оставаться одним из тех, кто считает себя добрым только по причине отсутствия когтей.
Мне кажется, он должен научиться проклинать, прежде чем я смогу поверить в его великодушие. Он не испытывает гнева. Неужели он так боится, что кто-то причинит ему боль? Может быть, именно поэтому он не осмеливается быть собой? Почему он стремится лишь к скромному счастью? И он называет это своей добродетелью. А на самом деле это трусость!
Он воспитан, вежлив, с хорошими манерами. Его дикая сущность давно одомашнена, он превратил своего волка в спаниеля. И он называет это умеренностью. На самом деле это посредственность!
…Теперь он доверяет мне и верит в меня. Я дал ему слово, что попытаюсь исцелить его. Но врач, как мудрец, должен для начала вылечить себя сам. Только тогда перед глазами пациента предстанет человек, исцеляющий себя. Но я не вылечил себя. Более того, я страдаю тем же, на что жалуется Йозеф. Не делаю ли я своим молчанием того, что клялся никогда не делать? Не предаю ли я друга?
Стоит ли мне рассказать ему о своем недуге? Он перестанет мне доверять. Разве это не причинит ему боль? Разве он не скажет, что я, не вылечив себя, не должен браться за него? Или он может сосредоточиться на моих страданиях и забыть о том, что нужно бороться с его собственными. Может, лучше для него будет, если я промолчу? Или нам лучше узнать о том, что мы оба страдаем одним и тем же недугом и что нам нужно объединиться для решения нашей общей проблемы?
…Сегодня я заметил, как сильно он изменился… Стал более искренним… Он перестал льстить, он больше не пытается сделать себя сильнее, демонстрируя мою слабость.
…Эта лобовая атака на симптомы, которую он попросил меня устроить, это жуткое барахтанье на мелководье! Ничего хуже я не делал. Я должен превозносить, а не унижать! Он как ребенок, которого нужно шлепать, когда он начинает плохо себя вести, когда это приводит к его деградации. И к моей тоже! ЕСЛИ ВРАЧЕВАНИЕ УНИЖАЕТ ВРАЧА, МОЖЕТ ЛИ ОНО ПОЙТИ НА ПОЛЬЗУ ПАЦИЕНТУ?
Должен быть более возвышенный способ.
* * *ПИСЬМО ЛУ САЛОМЕ ОТ ФРИДРИХА НИЦШЕ, ДЕКАБРЬ 1882 ГОДА
Дорогая моя Лу,
Не пиши мне такие письма! Зачем мне эта гадость? Надеюсь, ты сможешь вырасти в моих глазах и мне не придется презирать тебя.
Но Лу! Что за письма ты пишешь? Такое могут писать мстительные похотливые школьницы! Зачем мне эта жалость? Пойми, я хочу, чтобы ты выросла в моих глазах, а не упала в них. Как я могу простить тебя, если я не смогу снова увидеть в тебе то существо, ради которого ты можешь когда-нибудь все-таки получить прощение?
Прощай, моя дорогая Лу, мы не увидимся больше. Береги свою душу от таких поступков и делай добро другим, особенно моему другу Рэ, раз уж ты не смогла сделать добро мне.
Не я создал этот мир, Лу. Жаль, иначе бы я смог взять на себя всю вину за то, что с нами случилось то, что случилось.
Прощай, дорогая Лу, я не дочитал твое письмо до конца, но я и так прочел достаточно…
Ф. Н.
ГЛАВА 19
«У НАС НИЧЕГО НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ, Фридрих. Мне становится только хуже».
Ницше сидел за столом и писал; он не услышал, как вошел Брейер. Теперь он обернулся, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но передумал.
«Я напугал вас, Фридрих! Должно быть, чудно видеть врача, входящего в твою палату с жалобами на то, что ему становится хуже! Особенно когда он безукоризненно одет и с профессиональной небрежностью несет свой черный врачебный чемоданчик!
Но, поверьте мне, мой внешний вид обманчив. Мое белье влажное, рубашка прилипла к телу. Берта — это наваждение, это веретено в моей голове. Оно затягивает любую светлую мысль!
Я не виню вас, — сказал Брейер, усаживаясь к столу. — Отсутствие прогресса — это моя вина. Я сам попросил вас организовать лобовую атаку на это наваждение. Вы правы — мы недостаточно глубоко проникаем. Мы подстригаем листья, а должны бы выпалывать сорняки».
«Да, мы ничего не выпалываем! — согласился Ницше. — Мы должны пересмотреть выбранный нами подход. Я тоже растерялся. Наши последние сеансы были фальшивыми и поверхностными. Посмотрите, что мы пытались сделать: выдрессировать ваш мозг, взять под контроль поведение! Дрессировка и формирование навыков поведения! Так с людьми не работают! Мы же не дрессировщики!»
«Да, да! После последнего сеанса мне казалось, что я медведь, которого учат стоять и танцевать».
«Вы совершенно правы! Учитель должен возвышать людей. Вместо этого во время наших последних встреч я унижал вас, да и себя вместе с вами. Нельзя бороться с человеческими проблемами животными методами».
Ницше встал и сделал приглашающий жест в сторону камина, ждущих их стульев: «Пойдемте?» Как только они сели, Брейеру пришло в голову, что будущие «лекари отчаяния» откажутся от традиционных медицинских инструментов — стетоскопа, офтальмоскопа, отоскопа, — но со временем и они разработают свою собственную систему снаряжения, первостепенными экспонатами которой будут два удобных стула, стоящих у камина.
«Итак, — взял слово Брейер, — вернемся туда, где мы были до того, как я все испортил, предложив лобовую атаку на одержимость. Вы выдвинули теорию, в соответствии с которой Берта есть отвлечение, а не причина, а истинным локусом моего Angst является терзающий меня страх смерти и безбожие. Может, так оно и есть! Я могу допустить, что вы правы! Вне всякого сомнения, одержимость Бертой позволяет мне оставаться на поверхности бытия, не оставляя мне времени на мрачные или более глубокие мысли.
