Джеймс Бьюдженталь - Наука быть живым. Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

Хол встал и снял пиджак, ослабил галстук и воротничок, а затем лег на кушетку. Я, как и раньше, любовался естественной грацией его движений. Он был прирожденным атлетом, бывшим футболистом колледжа, и по-прежнему обладал превосходной координацией движений, которая была видна даже в простейших действиях.

Когда Хол лег на кушетку, он продолжил:

— Я чувствую нетерпение и желание попытаться проникнуть внутрь самого себя. Хочу схватить эту проблему и свернуть ей шею, и… вероятно, я говорю, что хочу схватить Тима, но уверен, что на самом деле не хочу причинить парню вред. Или хочу? Не по-настоящему. Я знаю, что на самом деле нет. Итак, давайте подумаем: я пытался выяснить, что жду от себя, когда пытаюсь говорить с ним. Ну, первое, о чем я думаю, его волосы. Нет, постойте, я пытаюсь понять свои ожидания, а не то, как я воспринимаю его. Итак…

— Хол, подождите минуту. Вы пока не лежите по-настоящему на кушетке. Дайте своему телу улечься. Перестаньте работать над собой. Вам необходимо слушать свои внутренние мысли и чувства, а не допрашивать их, используя резиновую дубинку. Теперь помолчите минуту и попытайтесь… Нет, не «пытайтесь» ничего делать. В этом вся трудность. Посмотрим, сможете ли вы позволить себе перестать давить на себя и открыться, чтобы обнаружить свое осознание.

— О’кей, но это для меня трудно. — Он закрыл глаза, глубоко вздохнул и внезапно начал плакать. Я был потрясен и подозревал, что он тоже. Слезы просто брызнули у него из глаз. Поразительно было видеть этого огромного человека лежащим здесь и плачущим бесшумно, но с выражением такой глубокой боли. Он не сопротивлялся слезам, не делал ничего. Просто лежал и плакал. Наблюдая за ним, я обнаружил, что тоже хочу заплакать.

Спустя некоторое время, показавшееся мне очень долгим, Хол глубоко вздохнул, немного повернулся и достал салфетку из коробки, которую я поставил перед ним на кушетку.

— Думаю, я не плакал многие годы. Я никогда так не плакал, по крайней мере, насколько я помню. И самое смешное, я действительно не знаю, о чем я плакал — плачу.

Слезы появились снова. Мы опять немного помолчали. Хол снова вытер слезы.

— Мне приятно плакать, и все-таки я чувствую себя очень-очень грустно. Я начал перечислять возможности, развернув перед собой целый список. То, что вы однажды назвали «устраивать себе допрос со множественным выбором». Но мне как-то не хочется. Не хочу это выяснять. Я устал. Устал выяснять. Мне просто плохо, действительно плохо. Это все, что я могу сейчас сказать.

Хол снова заплакал и перестал говорить.

— Я все время вижу лицо Тима. Только мне кажется — да, это он в более раннем возрасте. Когда ему было четырнадцать или пятнадцать, вероятно. Нет, может быть, даже меньше. Вероятно, одиннадцать или двенадцать. Он был таким прекрасным ребенком. Мы так здорово проводили время, отправляясь на рыбалку и разбивая вместе лагерь. О, черт побери. — Слезы потекли еще сильнее.

— Такой прекрасный ребенок, — сказал я, когда он снова вытер слезы.

— Вы можете повторить это снова. Вы должны были знать его, Джим. Он был замечательным парнем. Я мечтал о нашем совместном будущем. Знаете, когда я рос, у меня никогда не было настоящего друга. После того, как я стал взрослым и поступил в колледж, разумеется, друзья появились. Множество друзей. Некоторые из них были действительно близкими, но ни одного, когда я был ребенком. Когда я был большим неуклюжим ребенком. Тим рассмеялся бы, если бы увидел, каким увальнем был его отец. Нет, он бы не стал. Он всегда был таким рассудительным. Я имею в виду действительно рассудительным, а не в духе бойскаутов. Я помню, как однажды он…

Так Хол пришел к своему собственному центру. Он вспоминал своего сына и свое собственное детство. Он начал постигать с помощью своего внутреннего зрения смыслы, которые так долго ускользали от него.

Кажется, что находиться в своем собственном центре — такая простая вещь. Разве мы все не находимся там? За исключением некоторых людей с эмоциональными или умственными нарушениями? Так может показаться, но в действительности все иначе. Большинство из нас, как Хол, больше привыкли относиться к себе так, как будто отделены от центра собственных переживаний. Таким образом мы иногда избавляемся от нежелательных чувств — как, например, от печали, которую сейчас переживал Хол. Рассматривать себя в качестве объекта — удобный способ избежать чувств и мыслей — сексуальных или враждебных, невыносимых для нашего сознания. Мы можем уверять себя, что свободны от этих отвергаемых мыслей и чувств, но получается, что мы дурачим самих себя.

Цену этого самообмана демонстрируют болезненные и фрустрирующие отношения Хола со своим сыном. Поскольку эмоции и действия Хола так мало соответствовали его сознательным намерениям, он постоянно ухудшал отношения, вместо того, чтобы налаживать их. Выходя из своего внутреннего центра и рассматривая самих себя в качестве посторонних, мы теряем доступ к тем источникам, с помощью которых можем управлять своей жизнью. Мы становимся всадниками, сидящими задом наперед и жалующимися, что лошадь скачет не в том направлении, но никогда не переворачиваемся сами.

25 ноября

Почти четыре месяца прошло с тех пор, как Хол вступил в контакт со своей субъективностью в тот день, когда плакал. Каким бы важным ни был этот прорыв для Хола и каким бы драматичным ни оказался наш взаимный опыт, это было лишь начало. Сознательно и настойчиво Хол пытался войти в соприкосновение со своим внутренним чувством, чувствуя себя потерянным и неспособным расслышать его, а затем снова прорывался к нему. Вновь и вновь Хол следовал этой схеме, пока, наконец, не научился более произвольно достигать своего внутреннего осознания. Теперь он был уже намного более способен говорить из своего центра, но то, что он обнаруживал там, оказывалось печальным и бесплодным.

— Не знаю, Джим. Вначале, когда у меня возникло это глубокое осознание того, что происходит внутри меня, я почувствовал какой-то подъем. Думаю, я надеялся, что теперь мы решили все проблемы. Да, я должен признать, что мои отношения с Тимом улучшились. Я не злюсь на него так часто и так сильно. И, конечно, он тоже изменился. Не знаю, может быть, ему просто безразлично то, что я делаю. Скажем, между нами меньше напряженности. Но мы по-прежнему далеки друг от друга; и это меня печалит.

— Вам хотелось бы вернуть ту старую близость, да?

— Вы это знаете. Но те дни прошли, и ни к чему их оплакивать… Нет, я бы так не сказал.

— Где сейчас ваши мысли, Хол? Выражение вашего лицо изменилось.

Снова эта кривая улыбка, как будто он обращается к чему-то внутри себя, и это настолько болезненно, что он может лишь поверхностно поддерживать разговор.

— Я думал о миссис Кановски — той самой леди, о которой я рассказывал вам на прошлой неделе. Она все время требует ответов. У нее столько проблем, и каждая — на грани жизни и смерти. И она ожидает от меня, что в каждом случае я знаю, что ей надо делать.

— Тяжелый случай.

— Только представьте себе! Вот я и разозлился на нее вчера. Сказал, что она принимает меня за Бога или за всезнающего отца, который отвечает за ее жизнь. Боюсь, я был довольно груб с ней. Но, знаете, я действительно сыт по горло тем, как она — и многие другие тоже — не хотят брать на себя ответственности за свою жизнь. Она все хочет переложить на меня. Как бы то ни было, думаю, это было для ее же пользы. Надеюсь.

— Вы кажетесь несколько подавленным, не столько сердитым, сколько печальным.

— Да. — Он помолчал. — Да, полагаю, это так. У меня было много грустных размышлений в эти дни. Столько дел, и, кажется, я все больше и больше не успеваю. Обычно я работал с большим энтузиазмом. Теперь я не знаю, куда он пропал, но он, несомненно, пропал. Я просыпаюсь утром и хочу снова заснуть.

— Вы загружены больше, чем обычно?

— Нет, примерно так же. В последнее время я немного читал. Но собираюсь это прекратить это занятие.

— Что вы имеете в виду?

— О, как прошлой ночью. Большую часть ночи я провел, читая новую книгу Гроцета, знаете «Современная практика интенсивной психотерапии». Довольно хорошая книга, но на самом деле он просто повторяет одни и те же всем давно известные вещи. К утру я осилил две трети, заработал головную боль и ощущение скуки. Гроцет пишет так, как будто все продумал, но я спрашиваю себя: что он стал бы делать с такой закоренелой пассивно-зависимой пациенткой, как миссис Кановски?

— Вы часто читаете так поздно?

— В колледже это вошло у меня в привычку, но в последнее время я делаю это не часто.

— Должно быть, вы ищете что-то.

— Нет, или, полагаю, да. Я несколько неудовлетворен тем, как протекает моя практика. Я думал о том, чтобы попросить вас о супервизии, но это было бы неудобно совмещать с психотерапией.