Сталин жил в нашей квартире. Как травмы наших предков мешают нам жить и что с этим делать - Татьяна Литвинова
Еще раньше муж бил бабушку Нюсю – может быть, за свою поломанную жизнь сына предпринимателя, который, став чернорабочим, был вынужден много лет отчаянно карабкаться по социальной лестнице. Дед тоже направлял свой гнев не по адресу. И бабушка была, к сожалению, не единомышленником, а громоотводом. Советский человек, особенно при Сталине, хорошо улавливал, что направить гнев по адресу – это, так сказать, себе дороже. Полагаю, в обществе, где причин для гнева и злости более чем достаточно, а направить гнев по адресу нельзя, много случаев его смещения на близких людей. Дед озлобился, но не сдался: он получил образование, стал начальником. И все это время вымещал свою злость на бабушке. Это тоже отыгрывание.
Впоследствии для него снова все рухнуло. В начале войны деда, как и многих солдат, сделали козлом отпущения и отправили под трибунал за то, что дела у товарища Сталина поначалу шли плохо и Красная армия отступала… На войне не было рядом «громоотвода» – жены Нюси. И дед стал высказывать «недопустимые» суждения о политике товарища Сталина. За что и поплатился.
Моя мама – их дочь. И у нее в жизни была своя борьба. И, подобно родителям, она тратила силы на борьбу не с тем противником. Энергия уходила прежде всего на борьбу со мной, а также на удержание контроля над всеми нами; при этом неизбежно расшатывалось здоровье – ее и наше. И это тоже отыгрывание.
При чем тут Сталин? Если бы семью арестованного Федора Шаталова не сняли с довольствия, мама не была бы, наверное, такой голодной, и ее брат, может, не умер бы. Если бы мою маленькую маму ее собственная мать любила, жалела и принимала – такую одинокую и голодную в семье, где не осталось ни отца, ни брата, – моя мама умела бы любить и принимать саму себя вместо того, чтобы себя ненавидеть: одинокую, голодную и озлобленную. Если бы мама была способна любить и принимать себя, я не стала бы такой озлобленной и толстой. Очевидно, ей важно было видеть: это не она, а я вечно голодная, чтобы ненавидеть меня, а не саму себя, и создавать видимость, будто она-то совсем не голодная.
Возможно, если бы мама и ее брат вместе со своей матерью узнали, что случилось с отцом, если бы они вместе могли погоревать о нем, то мальчик Коля не умер бы? Если бы девочка Рая, моя мама, знала, что ей не надо бежать, что это ее отец когда-то не смог убежать и спастись, – она смогла бы лучшим способом сохранить память о нем: уважала бы себя и других и любила жизнь…
Папа говорил о маме: «Мне ее очень жаль. Она живет своими страхами». Он не решался возражать маме, боясь ее обидеть, отказавшись от самостоятельности и независимости в собственной семье. Если бы его и тетю кто-то поддержал, когда их мать вызывали в НКВД, а они ждали ее в коридоре, если бы кто-то был с ними рядом – может, все было бы по-другому. Но, хотя папа чувствовал тогда ужас сам, он много лет вспоминал только о перепуганной матери. Может, если бы у бабушки Нины была поддержка и опора, ей не пришлось бы полагаться на маленьких детей? Но у нее не было другой опоры, кроме детей. В результате папа вырос человеком, который стал жить чувствами жены, выполняя ее желания, присоединяясь к ее мнению, борясь с теми, с кем боролась она. Он не знал, как можно любить, не соглашаясь всегда и во всем, как можно быть привязанным к человеку и не исчезнуть в своей любви к нему…
Все эти «если бы» и «может быть» – мои предположения о том, что могло бы сделать моих родителей счастливее. Можно продолжить: если бы у них были психологи, они помогли бы моим родителям лучше понять свою жизнь и лучше ею распорядиться. Но в детство моих родителей не привести психолога. И от Сталина их детство не избавить. Прошлое страны не изменишь, как и жизнь родителей, так тесно связанную с ним. Но именно история страны, история семьи подтолкнула меня к тому, чтобы стать психологом. Да, Сталин, твоя заслуга в этом есть.
Память, которая не проговаривается и не понимается, будет вновь и вновь возвращаться и проживаться в том или ином виде. Потому что она стремится быть осознанной, ей необходимо проговориться, прозвучать. Если обо всем молчать, вместо того чтобы вспомнить и признать случившееся с нашими предками, проговорить прошлое и дать оценку произошедшим событиям, – память найдет себе другую лазейку. Она выразится в отыгрывании – в действиях, имитирующих то, что когда-то пережили наши родственники. И тогда есть риск, что новый «чекист» покарает нового «врага народа». Моя мама всегда повторяла, что я «избрала себе врагами» родных людей. Понимаете, как появляются враги внутри семьи? Существуют и другие лазейки для памяти. О предке могут символически напоминать схожие телесные недуги (в семье по маминой линии у всех болели ноги – не было возможности бежать) или страхи, кошмарные сны, в которых повторяется скрываемая, «неизвестная» тема.
Об истории советских репрессий важно знать, говорить и писать, чтобы сформировать язык для такой темы, чтобы люди, усвоив этот язык, в конце концов смогли выразить и осмыслить невыносимый опыт. Тогда станет возможной проработка. Пока опыт не осмыслен, он продолжает существовать на бессознательном уровне, во многом властвуя над нами и определяя нашу жизнь.
Этот аспект важен для общества. А что важно для отдельного человека, что поможет справиться с межпоколенческой передачей травмы?
Очень полезно изучать свой род. Это может стоить дорого, если пользоваться услугами генеалогов, или недорого, а то и почти бесплатно, если постепенно собирать информацию самостоятельно, расспрашивая родственников и направляя запросы в архивы. Есть специальные сайты, где можно строить свое фамильное древо и искать родственников. (В конце книги приведены полезные ссылки.) Это необязательно делать срочно, необязательно намечать и выполнять какой-то план. Вы можете делать это так, как вам удобно.
