Психоанализ детских страхов - Зигмунд Фрейд
Обходным путем через общий исходный пункт значения подарка деньги могут привлечь к себе значение ребенка и тем самым заимствовать выражение женского (гомосексуального) удовлетворения. Этот процесс произошел у нашего пациента, когда однажды в то время, когда брат и сестра находились в немецком санатории, он увидел, что отец дал сестре две крупные денежные банкноты. В своей фантазии он всегда подозревал отца в близости с сестрой; тут у него пробудилась ревность, он бросился на сестру, когда они были одни, и с такой горячностью и с такими упреками стал требовать свою долю в деньгах, что сестра, плача, швырнула ему все. Его рассердили не только реальные деньги, но и гораздо больше – ребенок, анальное сексуальное удовлетворение от отца. В этом отношении он мог утешиться, когда – при жизни отца – сестра умерла. Его возмутительная мысль при известии о ее смерти, в сущности, означала только одно: теперь я единственный ребенок, теперь отец должен любить меня одного. Но гомосексуальная подоплека этого вполне способного осознаваться соображения была настолько невыносима, что его облачение в низкую алчность, вероятно, оказалось возможным как огромное облегчение.
Похожим образом дело обстояло тогда, когда после смерти отца он несправедливо упрекал мать, что она хочет его обмануть в вопросе о деньгах, что она любит деньги, а не его. Старая ревность, что она любила, кроме него, еще и другого ребенка, возможность того, что после него она желала иметь еще одного ребенка, вынуждали его к обвинениям, необоснованность которых он сам признавал.
Благодаря этому анализу значения фекалий нам теперь становится ясно, что навязчивые мысли, которые должны были соединить Бога и фекалии, означали еще и нечто другое, кроме хулы, которую он в них сознавал. Это были скорее настоящие компромиссные результаты, в которых нежное, жертвенное течение имело такую же долю, что и враждебное и оскорбляющее. «Бог – кал» было, вероятно, сокращением предложения, которое в жизни приходится слышать и в несокращенной форме. «Нагадить на бога», «немного нагадить богу» – означает также подарить ему ребенка, получить от него в подарок ребенка. Старое негативно-уничижительное значение подарка и позднее развившееся из него значение ребенка соединены друг с другом в навязчивых словах. В последнем значении находит выражение женская нежность, готовность отказаться от своей мужественности, если взамен тебя могут любить как женщину. Стало быть, это именно то побуждение, направленное против бога, которое недвусмысленными словами выражается в бредовой системе паранойяльного председателя судебной коллегии Шребера.
Когда я позднее сообщу о последнем разрешении симптома у моего пациента, можно будет еще раз показать, что кишечное расстройство служило гомосексуальному течению и выражало женскую установку к отцу. Новое значение фекалий должно теперь проложить нам путь к обсуждению комплекса кастрации.
Раздражая эрогенную слизистую оболочку кишечника, столбик кала играет для нее роль активного органа, ведет себя так, как пенис в отношении слизистой оболочки вагины, и, так сказать, становится его предшественником в эпоху клоаки. Отдача фекалий в пользу другого лица (или из любви к нему) в свое время становится прототипом кастрации; это первый случай отказа от части собственного тела[113], чтобы заслужить благосклонность любимого другого. Следовательно, обычно нарциссическая любовь к своему пенису не лишена доли анальной эротики. Кал, ребенок, пенис, стало быть, образуют единство, бессознательное понятие – sit venia verbo, – понятие отделимого от тела «малыша». По этим соединительным путям могут происходить смещения и усиления либидинозного катексиса, имеющие значение для патологии и раскрываемые анализом.
Первоначальная позиция нашего пациента в отношении проблемы кастрации нам уже стала известна. Он ее отверг и остался на точке зрения сношения через задний проход. Когда я сказал, что он ее отверг, то главное значение этого выражения состоит в том, что он ничего не хотел о ней знать в значении вытеснения. Этим, собственно говоря, не выносилось никакого суждения о ее существовании, но это было почти равносильно тому, что она не существовала. Однако эта установка не могла быть окончательной, и она не сохранилась даже в период его детского невроза. Позднее имеются веские доказательства того, что он признал кастрацию как факт. Также и в этом пункте он вел себя так, как это было типично для его нрава, что, разумеется, чрезвычайно затрудняет нам как описание, так и чувствование. Сначала он упирался, а потом уступил, но одна реакция не упразднила другую. В конце у него рядом друг с другом существовали два противоположных течения, из которых одно испытывало отвращение к кастрации, а другое было готово ее принять и утешаться женственностью в качестве компенсации. Третье, самое старое и глубокое, которое просто отбросило мысль о кастрации, причем суждение о ее реальности пока еще не принималось в расчет, также можно было еще активировать. В другом месте[114] я рассказал о галлюцинации этого же пациента, относящейся к пятому году жизни, к которой я хочу здесь присоединить небольшой комментарий.
«Когда мне было пять лет, я играл в саду рядом с моей няней и перочинным ножом резал на мелкие кусочки кору одного из тех ореховых деревьев, которые играют роль[115] также и в моем сновидении[116]. Вдруг я с невыразимым ужасом заметил, что так порезал себе мизинец (правой или левой?) руки, что он висел только на коже. Я не чувствовал боли, но испытал сильный страх. Я не решился что-либо сказать няне, находившейся в нескольких шагах, а опустился на ближайшую скамейку и остался сидеть, неспособный бросить еще один взгляд на палец. Наконец я успокоился, посмотрел на палец и увидел, что он был совсем невредим».
Мы знаем, что в 4½ года после знакомства со Священной историей у него началась та интенсивная мыслительная работа, которая перешла в навязчивую набожность. Поэтому мы можем предположить, что эта галлюцинация приходится на то время, когда он решился признать реальность кастрации, и что, возможно, она маркирует именно этот шаг. Не лишено интереса также и небольшое исправление, внесенное пациентом. Если он галлюцинировал то же самое жуткое переживание, о котором рассказывает Тассо в «Освобожденном Иерусалиме» о своем герое Танкреде[117], то будет, пожалуй, оправданным толкование, что и для моего маленького пациента дерево означало женщину. Стало быть, он при этом изображал отца и связал знакомое ему
