Любовь, которая убивает. Истории женщин, перешедших черту (СИ) - Моц Анна
Такое восприятие легко подхватывается самими женщинами. Некоторые из них начинают идентифицировать себя через книгу и считать, что запись там сродни знаку почета – наравне с теми, шрамами, которые остаются от порезов и самоудушения. Заключенные впадают в зависимость от внимания и бдительного отношения, которые сопровождают наблюдение после селфхарма. На их взгляд, проверка 12 раз в день – это забота, а если их будут проверять всего шесть раз – это уже пренебрежение. Система, которая должна решать проблему, может в итоге непреднамеренно способствовать ее усугублению. В этой системе наблюдений есть безошибочная определенность, конкретность и неукоснительность, которые в точности повторяют внутреннюю логику самого самоповреждения. С обеих сторон взаимодействие и разговоры ценятся в первую очередь как единица, которую нужно нормировать и подсчитывать – совсем как таблетки. Иногда отмечалось, что заключенной «назначено» два-три разговора в день. Такая конкуренция за заботу среди и без того уязвимых людей явно деструктивна, поскольку самоповреждение может стать основой взаимодействия как друг с другом, так и с персоналом. Сотрудники же, в свою очередь, порой впадают в отчаяние из-за невозможности добиться прогресса.
Попытка понять Скай, опираясь исключительно на ее поступки и не обращая внимания на ее взгляды и психологическое состояние, прямо противоречила всему, чему я научилась и что делала на протяжении своей карьеры. В то же время это подчеркивает практически невозможный баланс для учреждения, на которое возложена обязанность одновременно содержать преступников в заключении и защищать их, заботиться об их благополучии и других потребностях, используя только те ресурсы, которые у него есть, а не те, которые ему необходимы. Формальный подход имеет много несовершенств, но некоторые учреждения не могут позволить себе ничего иного, поскольку им нужно позаботиться об огромном количестве людей с непростыми и противоположными потребностями.
Мое взаимодействие со Скай в рамках «Стратегии по работе с самоповреждениями» было более глубоким. Мы хотели проверить, сможем ли изменить сложившуюся культуру путем предоставления подробных индивидуальных формулировок, которые помогут персоналу справиться с самоповреждением заключенной, а также предложить ей курс терапии, аналогичный тому, который был бы нормой для людей, представляющих серьезную опасность для самих себя из-за селфхарма. Пребывание Скай в тюрьме продемонстрировало неэффективность попыток бороться с поведением, не исследуя его глубинные причины. К моменту нашей встречи она уже подверглась многочисленным вмешательствам людей на разных уровнях тюремной иерархии, начиная от обещания выдать сертификат за подписью начальника тюрьмы в знак признания того, что она на неделю прекратила самоистязания, до мягкой игрушки, чтобы сгладить отсутствие домашних животных, которых она так любила, и заканчивая работой в тюремной библиотеке, о которой она просила. Проявленные к ней забота и сострадание были трогательными. Однако все это оказалось эфемерным: девушка продолжала демонстрировать свою травму и добиваться помощи лучшим способом из известных ей, а именно через перевязывание шеи подручными материалами так, чтобы она покрывалась рубцами и синяками. Сами попытки отучить Скай от такого поведения приводили к обратному эффекту: она повторяла свои действия, ведь, когда ее состояние «налаживалось», она получала меньше заботы и внимания. Девушка приходила в ярость, когда другие заключенные, прибегавшие к селфхарму, занимали ее место. Она полагала, что оно принадлежит ей по праву. В результате любое снижение уровня самоповреждения и связанного с ним вознаграждения неизбежно вели к тому, что поведение вновь становилось агрессивным.
Наши встречи часто проходили с перерывами, и, похоже, она рассматривала меня как еще одного человека, с которым благодаря селфхарму она могла посидеть и поговорить, а также пожаловаться на мнимое пренебрежение. Скай постоянно напоминала мне, чтобы я приносила на сеансы специальную книгу и записывала в нее свои наблюдения. Она с нетерпением пыталась узнать, сколько проверок в день ей «назначено». Официально число ей никто не называл, но она ценила его и использовала в качестве критерия для сравнения с другими.
Параллельно с этим девушка предъявляла своего рода «список задач»: ее жалобы и запросы по поводу содержания в тюрьме. Наша терапия длилась полгода, и на первых встречах казалось, что сессии стали очередным винтиком ее замкнутого существования – того, что она довела до уровня искусства и от опасной реальности которого не собиралась уходить. Когда я попыталась перевести разговор на тему причин, побудивших Скай нанести себе увечья, она ответила, что ей слишком больно обсуждать прошлое и что из-за него у нее «помутился рассудок». Главное, что у нее не было особого желания разбираться с самоповреждениями, потому что ей они казались не проблемой, а способом сообщить о боли, вывести ее наружу и попросить о помощи. Скай охотнее обсуждала преступление, из-за которого она оказалась в тюрьме: девушка напала на пару, которая тоже жила на улице. По ее словам, они ее обокрали. Она со смаком рассказывала, как пинала мужчину и била его бутылкой по голове. Для нее это было доказательством того, что она не робкая или хрупкая девушка, а стойкий боец, сражавшийся за свою жизнь разными способами.
Однако в отношении центральной темы нашей терапии Скай оставалась сдержанной. Спустя несколько сеансов, когда девушка снова пришла со списком в руках, я решила изменить привычный ход событий. Я сказала, что наши встречи ничем не отличались от любого другого занятия в течение дня. Для нее всё и все были одинаковыми. Пока я пыталась пробиться через ее защиту, я заметила, что она ценит меня так же мало, как и саму себя. Казалось, что последнее замечание сломало стену неуверенности в себе. В ответ Скай посмотрела на меня так, как не делала прежде. Складывалось ощущение, что она впервые рассматривала мое лицо. До этого момента она неохотно и в общих чертах рассказывала о самоповреждении и тем более не желала делиться мыслями и прошлым. Ее прежняя невозмутимость наводила на мысль о смирении с тем, что это просто неотъемлемая часть ее жизни, будто завязать на шее шнурок – все равно что сделать утром зарядку или перекусить после обеда. Но теперь из-за скуки, фрустрации или провокации она, наконец, решила немного рассказать о прошлой жизни и о том, как оказалась в тюрьме.
С девяти лет Скай жила в детских домах и приемных семьях. В 15 лет ее впервые осудили за нанесение тяжких телесных повреждений социальному работнику и поместили в колонию для несовершеннолетних. Детство Скай и ее младшего брата Джейкоба было тяжелым. В конце концов их родителей, давно употребляющих наркотики, лишили родительских прав, а детей, которые были свидетелями домашнего насилия, забрали из-под опеки. Несколько раз Скай и Джейкоба помещали в приемную семью, но озлобленность из-за того, что им пришлось столкнуться с такими переживаниями, приводила к тому, что их каждый раз возвращали в детский дом. По сравнению с сестрой Джейкоб был более замкнут и молчалив, Скай же открыто показывала свой гнев. Девочка острее испытала чувство покинутости, когда семья, которая изначально хотела взять двух детей, усыновила только Джейкоба, потому что от Скай было бы «слишком много проблем». Скай не только проявляла агрессию, но и, как и многие травмированные дети, страдала от недержания дольше, чем считалось нормой. Также она сталкивалась с двойным недержанием. Стыд, который она испытывала при этом, только усугублял ее поведенческие проблемы: она пыталась скрыть беспорядок, лгала приемным родителям и совершала кражи.
Меня поразили ее слова о том, что она чувствует себя «вывернутой наизнанку», не способной контролировать ни чувства, ни собственное тело. В связи с этим я вспомнила фрейдовское представление об эго как о чем-то, что сначала выражается через тело, а не через разум: «Первое эго – это телесное эго»[36]. Малыш, о котором родители заботятся, удовлетворяют его потребности и держат на руках, познает границы своего телесного эго через контейнирование со стороны взрослого. У детей вроде Скай такого психологического контейнера нет. Из-за этого они становятся уязвимы и их полностью поглощают физические ощущения, эмоции или нечто другое. У девушки было очень слабое представление о себе как о целостном существе, способном поддерживать в равновесии потребности тела и разума. Скорее, она жила в состоянии упадка из-за неконтролируемых чувств, которые интернализировались в теле и отождествлялись с ним, а затем выражались тоже через него – в детстве в виде недержания, а во взрослом возрасте в виде самоповреждений. Кожа стала полем эмоциональной битвы: одновременно и оружием, и полотном для самовыражения. Позже Скай ясно дала понять, причем убедительно, что она не была склонна к самоубийству и на самом деле использовала шнурки, чтобы остаться в живых, бороться с чувством невидимости, пренебрежения и стресса.
