MEMENTO, книга перехода - Леви Владимир Львович
– Какие?
– Банальное сопротивление – псевдозабвение: то, что Фрейд назвал вытеснением. О своей смерти думается неохотно. Подсознание отталкивает от сознания эту тему, и чем упорнее стараешься к ней обратиться, тем отталивание сильнее. Но если все-таки получается – а получается, если не стараться, а наоборот, расслабиться, освободиться, убрать свое «я» – думается легко и спокойно. Иногда размышление принимает форму стиха или музыки.
– А мысль о предсмертных муках, агонии?.. Вы их как врач наблюдали не раз…
– И не только как врач. Общий итог этих наблюдений: природа, при всей своей жестокости, довольно гуманна. Снабдила нас защитами от непосильных мучений. Как Гиппократ заметил, долгое страдание не бывает сильным, а сильное не бывает долгим. Страдание же сверхсильное, околосмертное, либо протекает вообще за гранью всякого восприятия, как, например, при болевых шоках с отключкой, либо быстро и прочно забывается, как родовые муки.
– Что еще вам помогает от страха смерти?
– Любовь. Музыка. Дети. Работа. Природа. Все человечество, размышляющее о смерти с тех пор, как обрело дар размышлять. Экклесиаст, Марк Аврелий, Будда, Хайам, Монтень, Вивекананда, Ауробиндо, Толстой, Бердяев, Семен Франк, Владимир Соловьев, Януш Корчак, Александр Мень… И Спиноза, и Пушкин…
– «Философствовать – значит учиться умирать», это и я себе повторяю, но туго выходит.
– А у кого не туго? Это ведь запредельная задача, всежизненная. В числе первейших моих докторов – великий Сенека. В «Письмах к Луцилию» о смерти говорится на разные лады так, что вместо бессмысленного восстания против неизбежного воцаряется в душе мир. Чего бояться, если и смерть не страшна?
– А я сомневаюсь, что страх смерти, как вы сказали, – отец всех страхов. Маяковский смерти не боялся, а микробов боялся, насекомых боялся, имел еще кучу бзиков, был одержим чувством вины и совершенно детским боязливым тщеславием.
– Кто же сказал, что детки всегда послушны? Все норовят жить своей жизнью. Страх смерти часто приходит к нам просто от нечего делать, а при явных угрозах жизни дрыхнет, как глухой пес.
– И все же – его можно преодолеть?
– Страх смерти не преодолевается, а переодевается.
– ?!..
– В одежды духовности. Не какими-то особыми усилиями, а внутренним дозреванием. Посильным додумыванием того, о чем не думается, как ни стараешься, а то вдруг думается поневоле. И от чего так хочется убежать обратно в бездумье.
– Но доктор Крелин, по-моему, сообщил вам не всю истину. Со стопроцентностью смертности я категорически не согласен. Факт смертности не всеобъемлющ. Еще не доказано, что умирать обязательно, не доказана неизбежность смерти.
– Хотел бы с вами согласиться. Аргументация?
– Я читал о некоторых выкладках палеоантропологов. Число людей, живущих сейчас на Земле, примерно равно числу умерших за всю прошедшую историю нашего вида. Умерла, стало быть, только часть из рожденных, некая часть. Умрут ли и все остальные? Это ведь пока ещё не известно.
– Но на основании прошлого опыта…
– Опыт – большой прогнозист, но еще больший гипнотизер. Не вы ли писали, что мы живем под гипнозом реальности?
– Я.
– Но не полной реальности, заметили вы же. Часть посуды побита – надо ли верить, что непременно побьется и остальная?.. Часть родившихся умерла, остальные живут. Смерть относится только к прошлому. Почему мы должны думать, что как было раньше, так будет и дальше?
– Солнце не должно восходить, а восходит. Умирать мы не должны, а приходится. Думать мы не должны, но нам думается.
– Ну и что ж, что умирать нам ПОКА приходится?.. До космических полетов все предметы, отрывавшиеся от земли, падали обратно лишь потому, что не было средств вывести их за пределы земного тяготения. Когда я увидал на экране состояние невесомости в космосе, сразу ёкнуло: это ведь прообраз бессмертия, его физическая метафора!.. Неужели вы не верите, что бессмертие неизбежно?
– Насчет тела от надежд пока воздерживаюсь; верить хочу, но от желания веры до самой веры расстояние такое же, как от души до души. Зато вера в бессмертие души для меня уже не вера, а знание.
– Вот как? В таком случае предъявите свои аргументы вы. В свое время вас жучили за ненаучный подход к психологии…
– Касательно психологии, сиречь душеведения, у меня была шутка, в народ пошедшая, что это наука, изучающая небытие своего предмета. Был и остаюсь приверженцем научного подхода ко всему, к душе в первый черед. И сама наука требует к себе научного отношения. Наука есть гигиена веры – честность ума перед собою самим, знание, узнающее о своем незнании.
О внетелесной жизни души можно только догадываться и верить в нее, либо не верить. Совсем отрицая эту возможность, мы отрицаем и душу. Если души нет, а есть только смертный мозг, работа которого называется психикой (от греческого психэ – «душа»), то в чем отличие психотерапевта от автомеханика? И какой смысл ремонтировать эту машинку, которой все равно скоро на слом, на свалку?
Если я не допускаю и мысли о возможности инобытной жизни души после исчезновения тела, то мне нечем и незачем помогать людям, которые потеряли близких или сами страшатся смерти. Нечем помочь и себе самому.
И – очень важный вопрос науке – куда девать факты, свидетельствующие, что хотя мозг – вместитель и инструмент, исполнитель душевной деятельности, сиречь психики, но душевная жизнь возможна и вне мозга? Так музыка живет и в звучании, во время исполнения, и вне звучания: в партитуре, в мысли, в душе, в тишине…
Факты душевной жизни вне тела и мозга у меня есть. Личные факты – события жизни собственной. Главное среди них – встреча с Вангой, через которую произошла встреча с моей мамой, к тому времени уже ушедшей. (Подробней об этой встрече дальше.)
Есть связь ушедших и живущих, все продолжается. Когда знаешь это, неизбежность смерти легко принять как продолжение Жизни-в-Целом.
Когда осознаешь путь из вечности в вечность как жизненную сверхзадачу – основной ценностью становится радость знания, восторг духа. А ценность здоровья и прочих благ делается относительной: да, хорошо – но как самоцель абсурдно.
Прощание и прощение, принятие перехода – вот чему учится душа в этой жизни, сколько бы она ни длилась.
Сказание об Отце Деревьев
Сейчас это райское место омрачено тенью войны. А тогда, когда я впервые сюда приехал и начал свою первую книгу, вперемешку со стихотворным бредом и любовными письмами, здесь еще обитала неспугнутая тишина.
Любовь измеряется мерой прощения, привязанность – болью прощания, а ненависть – силой того отвращения, с которым мы помним свои обещания…Огромная сосновая роща на берегу теплого моря. Кипарисовая аллея, ведущая к средневековому храму дивной архитектуры, – как тема органной фуги на нотной линейке.
А дальше, совсем близко, заснеженные вершины и небо. А дальше Бог.
Я снова бреду по заброшенной улице на мыс, где прибой по-змеиному молится, качая права, и пока не расколется, качать продолжает, рычит, алкоголится, и пьяные волны ревут и целуются, гогочут, лопочут, мычат и тусуются, как роты пожарных, надевших намордники, как толпы поэтов, не втиснутых в сборники…Пицундская длинноиглая сосна сохранилась с третичного периода жизни нашей планеты. Реликт эволюции, сообщающий нам о том, что жизнь на земле во времена оны была гораздо могущественнее, чем теперь.
