Любовь, которая убивает. Истории женщин, перешедших черту (СИ) - Анна Моц
Когда депрессия Майи усугубилась, девушка начала преследовать Тео и в жизни. Она загнала его в угол и умоляла сойтись. Она говорила, что сделает все, что угодно, чтобы угодить ему. В другой раз Тео сказал, что ей нужно оставить его в покое и что он вообще никогда не хотел с ней встречаться. Это разозлило Майю, и она вновь пригрозила самоубийством. Отчаянные и безуспешные попытки вернуть парня усилили паранойю. Она стала думать, что он сохранил видео их занятий сексом и показывал кадры друзьям, смеясь над ней. Затем, когда она тайком следила за Тео во время ночной прогулки, девушка увидела, как он целует Саскию, что вызвало новый пик ярости и беспокойства и направило ее одержимость в другое русло. В голове Майи сформировалась такая идея: если она убьет Саскию, сломленный горем Тео обязательно обратится к ней за утешением. Майя начала контактировать с Саскией и в конце угрожала ей убийством, что привело к аресту и приговору. Как ни странно, но не отчаяние от потери Тео подтолкнуло Майю к поступкам, которые больше нельзя было игнорировать. Импульсом стала надежда на то, что она сможет вернуть его, а также ее дикие идеи о том, как это осуществить.
К моменту, когда ко мне попало дело Майи, по криминальной составляющей уже было принято решение. Девушку осудили за преследование и угрозы убийством и приговорили к общественным работам, при этом обязательным пунктом значилось психологическое лечение, которое проводила я. Единственный вопрос заключался в том, как разработать курс психотерапии таким образом, чтобы он помог девушке, которая была успешной и популярной студенткой до того, как эротомания привела ее к паранойе, депрессии, расстройству пищевого поведения, домогательствам и угрозам убить. Моя цель заключалась в том, чтобы помочь Майе разобраться с совершенными преступлениями, их значением, глубинными мотивами и событиями, которые привели ее в эту точку. Ее цель была более простая, но в то же время противоположная. Она хотела помириться с Тео и полагала, что именно ему нужно измениться, чтобы ситуация разрешилась. Очень тихо (настолько, что мне пришлось напрячь слух) Майя сказала, что важно понять: жертва — она, а не кто-то другой.
На первых сеансах я боролась не только с непримиримостью наших целей, но и с тем, что я начинала понимать истинные потребности Майи и ее представления о том, как нужно относиться к окружающим. Когда она рассказывала печальную историю отношений с Тео и своего личного угасания во время их разрыва, меня поразило не только содержание, но и манера изложения. Пока Майя говорила, она пристально наблюдала за мной, подмечая малейшие изменения в мимике или жестах. Если мой взгляд перемещался на какой-то предмет в кабинете, она смотрела туда же. Если я собиралась прервать ее рассказ, на лице девушки проявлялась нетерпеливость еще до того, как я успевала что-то сказать. Вскоре я поняла, что мне отводилась центральная, но пассивная роль: я была зрительницей на представлении Майи — мое присутствие имело значение, но я должна была выражать молчаливое согласие. Единственное, что девушка хотела услышать, — это повторение или подтверждение ее слов. Ко мне подходили как к зеркалу: от меня ожидали лишь отражения. Майя делала паузы только для того, чтобы проверить, что я все еще улавливаю ее мысль. «Понимаете?» — риторически спрашивала она и ждала утвердительного ответа.
Майя жаждала моего внимания как заинтересованного зрителя, но в то же время боялась, что я могу покинуть зал в любой момент. Я чувствовала себя чуть ли не заложницей ее версии событий и вела себя более осторожно, чем обычно, когда подвергала сомнению ее слова: мне не хотелось утратить доверие девушки. Однако неуверенность излучала именно Майя. Некоторым пациентам сеансы нравятся, другие принимают в них минимальное участие и явно хотят уйти из кабинета как можно скорее. Казалось, что Майя цепляется за меня сильнее всех пациентов, с кем я когда-либо работала. В ее жестах и позах чувствовалось отчаяние, и это заставило меня высказать редкое наблюдение: казалось, что девушка боится окончания сеанса с самого его начала. Она кивнула и сказала, что вне наших встреч все как будто разваливается: ей больше не с кем поговорить, а психотерапия — единственное, что у нее есть.
Потребность в эмоциональной поддержке и перенос на меня тех запросов, удовлетворение которых прежде ожидалось от Тео, начали прояснять модель отношений и проблемы, из-за которых мы оказались в этой точке. Становилось все более очевидным, что Майя искала не кого-то конкретного, а просто человека, с которым она могла бы достичь своего рода слияния. Это позволило бы смягчить чувство незащищенности, боязнь остаться одной и всепоглощающий страх быть покинутой. В нарциссической вселенной Майи она стояла в центре, а другие люди существовали лишь для того, чтобы удовлетворять ее отчаянную потребность в любви и восхищении.
Таким образом, Тео, объект ее одержимости, был не столько реальным человеком, сколько символом — воплощенной в жизнь идеей безупречного парня. Я тоже существовала не как отдельная личность, а как обобщенное понятие: безликий сосуд, в который она могла изливать свои истории, чтобы чувствовать себя услышанной и принятой. Ирония заключалась в том, что она стремилась к физическому присутствию и человеческому общению, не желая принимать реальность того, что представляет собой другой человек: индивидуальность со своими взглядами, жизнью и самостоятельностью. Майя требовала близости с телом другого человека, но не хотела и не могла вынести контакт с его разумом. Она желала любви, не обремененной трудностями и компромиссами, хотя без них не обойтись. У нее было неустойчивое представление об отношениях, из-за которого она постоянно чувствовала себя на грани срыва.
В поисках истоков этой глубоко ошибочной модели отношений я начала направлять наши разговоры в сторону ее детства. Стало ясно, что оба родителя причинили ей серьезный психологический вред — каждый по-своему. Отец ушел из семьи, когда Майе было всего шесть. Это посеяло семена, которые позднее прорастут в виде страха быть покинутой — определяющий элемент в
