Карл Юнг - Очерки по психологии бессознательного (сборник)
Персона в динамическом смысле есть сложная система взаимоотношений между индивидуальным сознанием и обществом, достаточно удобный вид маски, рассчитанной на то, чтобы, с одной стороны, производить на других определенное впечатление, а с другой – скрывать истинную природу индивида. То, что последнее излишне, может утверждать лишь тот, кто до такой степени слился со своей персоной, что перестал узнавать самого себя, а то, что не нужно первое, может вообразить лишь тот, кто и понятия не имеет об истинной природе своего окружения. Общество ожидает и даже обязано ожидать от каждого индивида, что тот будет стремиться исполнять отведенную ему роль как можно лучше. И тот, например, кто является священником, будет не только старательно выполнять свои должностные обязанности, но и в любое время и при любых обстоятельствах будет оставаться священником. Общество требует своего рода гарантии, каждый должен быть на своем месте: вот – сапожник, а вот – поэт. От человека не ждут, чтобы он одновременно был и тем, и другим. Более того, это даже и нежелательно, так как выглядит несколько «странно». Ведь такой человек отличался бы от остальных людей и был бы не вполне надежным. В академическом мире он слыл бы «дилетантом», в политике – «непредсказуемой» фигурой, в религии – «свободомыслящим»; короче, на него пало бы подозрение в ненадежности и некомпетентности, ибо общество убеждено, что только тот сапожник, который не занимается поэзией, способен производить фирменную, хорошую обувь. Демонстрировать вполне определенное и типичное общественное лицо очень важно: средний человек, единственно известный обществу, должен полностью служить одному делу, чтобы добиться чего-нибудь стоящего, а два дела одновременно – это уже чересчур. Наше общество настроено именно на такой идеал. Неудивительно поэтому, что любой, настроенный на то, чтобы добиться многого от жизни, обязан учитывать эти ожидания. Очевидно, что никто не может полностью раствориться в этих ожиданиях, поэтому построение искусственной личности становится неизбежной необходимостью. Требования приличий и хороших манер довершают необходимость в приобретении удобной маски. Тогда под этой маской возникает то, что называется «частной жизнью». Этот известный болезненный разрыв сознания на две различные фигуры – радикальная психологическая операция, которая непременно отразится на бессознательном.
Создание коллективно приемлемой персоны подразумевает сильную уступку внешнему миру – зачастую подлинное самопожертвование, которое прямо-таки побуждает Эго к идентификации с персоной. Существуют люди, которые думают, будто являются теми, за кого они сами себя принимают. Однако «бездушие» подобной установки – лишь видимое, ибо бессознательное ни при каких обстоятельствах не воспринимает такого смещения центра тяжести. Рассматривая подобные случаи критически, мы обнаружим, что превосходство маски компенсируется «частной жизнью», протекающей за масочным «фасадом». Благочестивый Драммонд как-то посетовал на то, что «дурной нрав есть порок благочестивого». Естественно, тот, кто преуспел в этом компромиссе, расплачивается за это раздражительностью. Бисмарк страдал припадками истеричного плача, Вагнер одно время был увлечен перепиской по поводу шелковых поясов для домашних халатов, Ницше писал письма своей «дорогой ламе», Гете вел беседы с Эккерманом и т. д. Но есть вещи более тонкие, чем общеизвестные сведения об известных людях. Я однажды свел знакомство с одним весьма почтенным человеком, его легко можно было назвать святым. Я три дня ходил вокруг него и никак не мог обнаружить в нем хотя бы некоторые слабости, присущие смертным. Мое чувство неполноценности угрожающе возросло, и я уже начал было всерьез подумывать о том, чтобы стать лучше. Но на четвертый день ко мне на консультацию пришла его жена… Ничего подобного в моей практике прежде не было. Из этого я извлек урок: любой мужчина, который сливается со своей персоной, все свои расстройства может перекладывать на свою жену, даже не уведомляя ее об этом, причем она может расплатиться за свое самопожертвование тяжелым неврозом.
Эта идентификация с социальной ролью – весьма распространенный источник неврозов. Человек не может безнаказанно отделаться от самого себя в пользу искусственной личности. Одна только попытка этого обыкновенно приводит к бессознательным реакциям в виде плохого настроения, к возникновению аффектов, фобий, навязчивых представлений, слабости, пороков и т. д. Социально «сильный мужчина» в своей «частной жизни» – чаще всего дитя, когда дело касается состояния его собственных чувств; его публичная дисциплинированность (которой он так настойчиво требует от других) предстает весьма жалкой в частной жизни. Его «любовь к своей профессии» обращается дома в меланхолию; «безупречная» публичная мораль выглядит поразительно странной по другую сторону маски – мы уже упоминаем не дела, а говорим только о фантазиях; впрочем, жены таких мужей могли бы кое-что сообщить об этом. Что же касается его самозабвенного альтруизма, то об этом лучше всего могли бы рассказать его дети.
В той мере, в какой мир призывает индивида к идентификации с маской, индивид подвержен влияниям изнутри. «Высокое покоится на низком», – говорит Лао Цзы. Изнутри торят свои пути противоположные силы, выходит даже так, как будто бессознательное подавляет Эго с той же самой силой, с какой Эго вовлекается в персону. Отсутствие внешнего сопротивления в отношении к притягательной силе персоны означает аналогичную слабость внутри – по отношению к влияниям бессознательного. Внешне разыгрывается эффектная и сильная роль, в то время как внутри развивается женообразная слабость по отношению ко всем влияниям бессознательного. Настроение и расположение духа, боязливость, даже вялая сексуальность (кульминирующаяся в импотенции) постепенно берут верх.
Персона, идеальный образ мужчины, внутренне скомпенсирована фемининной слабостью, и если внешне индивид играет роль сильного мужчины, то внутренне он является фемининным, т. е. анимой, так как это та самая анима, которая противостоит персоне[142]. Но поскольку внутренний мир темен и непрогляден для экстравертного сознания и поскольку человек меньше всего способен думать о своих слабостях, когда он идентичен с персоной, то и противоположность персоны, анима, целиком остается во мраке и поэтому тотчас же проецируется, благодаря чему герой оказывается под каблуком жены. Если прирост власти анимы значителен, то жена плохо переносит мужа. Она становится неполноценной и тем самым наделяет мужа желанным доказательством того, что не он, герой, неполноценен в «частной жизни», а его жена. В свою очередь у жены есть утешающая многих иллюзия, что она вышла замуж по меньшей мере за героя, притом она может не думать о своей собственной никчемности. Эту маленькую игру иллюзий часто принимают за целостное «содержание жизни».
Точно так же как для достижения индивидуации, самореализации, человеку необходимо уметь различать, чем он кажется себе и другим, так же для той же самой цели человек должен отдавать себе отчет в том, что он находится в невидимой системе отношений к бессознательному, в частности к аниме, чтобы уметь отличать себя от нее. Невозможно, конечно, отличить себя от чего-либо бессознательного. В случае персоны, естественно, легко объяснить человеку, что он и его служба – две разные вещи. Зато от анимы можно отличить себя лишь с трудом и, наряду с прочим, именно потому, что она невидима. Ведь у человека прежде всего существует предрассудок, будто все исходящее изнутри следует из самых истинных глубин его бытия. «Сильный мужчина», может быть, согласится с нами, что в своей «частной жизни» он особенно недисциплинирован, но это именно его слабость, с которой он в определенной мере объявляет себя солидарным. Нынче эта тенденция стала культурным наследием, которым не следует пренебрегать, так как когда человек признает, что его идеальная персона ответственна за совсем не идеальную аниму, то его идеалы будут поколеблены, мир сделается неопределенным, двусмысленным даже в его собственных глазах. Им овладеет сомнение в чистоте добрых дел, хуже того, сомнение в собственных добрых намерениях. Если поразмыслить о том, с какими мощными историческими предпосылками связана наша сокровеннейшая идея добрых намерений, то станет ясно, что в свете сегодняшних представлений о мире гораздо приятнее упрекнуть себя лишний раз в личной слабости, чем ниспровергать идеалы.
Бессознательные факторы действуют как детерминанты в той же степени, что и величины, регулирующие жизнь социума, и являются не менее коллективными, чем последние. Я могу с одинаковым успехом научиться различать то, чего хочу я и что мне навязывает бессознательное, равно как и понимать, чего требует от меня служба и чего желаю я лично. Поначалу, конечно, вскрывается лишь несовместимость требований, идущих извне и изнутри, с Эго, находящимся между ними, как между молотом и наковальней. Перед этим Эго, которое чаще всего не более чем просто игрушка внешних и внутренних требований, стоит, однако, некий едва различимый арбитр, которого я ни под каким предлогом не хочу называть двусмысленным именем «совесть» несмотря на то, что само слово в лучшем его понимании, наверное, превосходно могло бы обозначать эту инстанцию. Во что мы превратили эту «совесть», которую с непревзойденным юмором изобразил Шпиттелер[143]. Поэтому надо бы по возможности избегать этого специфического понятия. Наверное, лучше постараться представить себе, что эта трагическая игра противоположностей между внутренним и внешним (запечатленная в образе Иова и в «Фаусте» как спор с Богом) представляет, в сущности, энергетику процесса жизнедеятельности, то полярное напряжение, которое необходимо для саморегуляции. Как бы ни были различны в исполнении и намерении эти противоположные силы, они, в сущности, означают жизнь индивида и на нее нацелены; они постоянно колеблются вокруг этой жизни, как вокруг центра равновесия. Именно потому, что они соотнесены друг с другом в своей противоположности, они и объединяются в некоем опосредованном значении, которое вольно или невольно рождается в самом индивиде, а потому и обожествляется им. У человека есть ощущение того, чем он должен быть и чем может. Отклонение от подобного прорицания означает заблуждение, ошибку или болезнь.
