Коллектив авторов - Консерватизм и развитие. Основы общественного согласия
Все эти сдвиги не могли не вызывать серьезных подвижек в политическом позиционировании консервативных политических сил.
Знаковым явлением, акцентировавшим эти перемены, стал распад традиционных для Европы политических субкультур, один из ключевых водоразделов между которыми проходил между религиозными и светски настроенными сегментами граждан (Лейпхарт, 1997). Во Франции и Италии, в частности, католической субкультуре противостояла «пролетарская» (Michelat, Simon, 1977). Хотя религиозные граждане по-прежнему чаще голосуют за партии «правее центра», и ценностные ориентации, и конкретные политические предпочтения уже с 1970-х гг. перестают быть жестко детерминированными отношением избирателя к религии и церкви. Секуляризация и начало постиндустриального развития размыли прежние границы между субкультурами. С определенной долей условности можно говорить о становлении «субкультуры среднего класса», которая стала социальной опорой для центристских политических сил.
Не меньшее значение для конфигурации политических сил имели события 1968 г. Студенческие волнения и всеобщая забастовка во Франции и протесты против вьетнамской войны в США ознаменовали становление нового левого протеста на фоне, казалось бы, благополучной экономической ситуации. Нонконформистский бунт против истеблишмента стал поворотной точкой в утверждении новых моральных ценностей, включая область сексуальной культуры. Хотя после спада протестной волны политическое влияние «новых левых» сохранялось скорее как периферийное явление, именно с этого момента можно говорить о новой парадигме ценностей и становлении ценности недискриминации меньшинств как консенсусной для большей части общества, включая и консерваторов.
Изменения в социально-экономической сфере, вкупе как с технологическим прогрессом, так и ценностными сдвигами, оказывают многоплановое и сильное воздействие на партийно-политические системы.
Первое изменение – развитие демократии как «вширь» (во все большем числе стран), так и качественное углубление. Демократию критиковали всегда, современную демократию – как минимум 40 лет, с момента выхода классической книги «Кризис демократии» (Crozier et al., 1975), что никак не отменяет факта ее развития и совершенствования. По иронии судьбы эта книга вышла в свет именно тогда, когда начался процесс, который один из ее авторов через пятнадцать лет опишет как «третью волну демократизации» (Хантингтон, 2003). В результате этой «волны» конкурентные политические режимы и многопартийные системы появляются за пределами ареала «традиционного Запада»: от государств Латинской Америки и других стран третьего мира до посткоммунистического пространства.
В современных условиях в Европе, Латинской Америке (а все чаще – и на других континентах) консервативные политические силы не мыслят себя вне контекста политической конкуренции и демократической политики в целом. Свойственный многим консерваторам в прошлом политический стиль, подчеркивающий иерархичность, нетерпимость, ограничение активного избирательного права, недопустим для партий, которые рассчитывают на завоевание большинства избирателей.
Второе: с развитием демократии жестко очерченные идеологические позиции становятся не просто проигрышными, но невозможными. Как подчеркивалось в упомянутой выше классической работе, «в недемократической политической системе высшие руководители могут выбрать единую цель или набор связанных целей… в демократии же такая цель не может быть произвольно задана ”свыше”… она должна быть продуктом коллективных воззрений значимых групп общества на то, что составляет вызов их благополучию» (Crozier et al., 1975). Политическая конкуренция задает всем политическим силам жесткие правила борьбы за власть, что, в частности, требует от них адаптации к общественному запросу в целях завоевания и сохранения электоральной поддержки. Попадая в резонанс с «большинством», консерваторы чаще других политических сил вступают в конфликт с «меньшинством» в собственном лагере, поскольку последнему более присущи идеологичность и приверженность традиции и привычке.
И третье: политическая конкуренция и ставшие регулярными смены власти придали ускорение синтезу основных политических течений. Изначально он основывался скорее на негативных мотивациях: объединении статусных политических сил против крайностей – социальных низов, радикалов слева и справа. Но в последние десятилетия добавляется и позитивное измерение: многие начинания государства носят долгосрочный характер, особенно это касается политики в области здравоохранения, образования, пенсионной системы; в Европе с развитием интеграционных процессов национальные правительства к тому же связаны общими рамками фискальной политики. В этих условиях резкие повороты руля при смене правящей партии носили бы однозначно деструктивный характер, а потому различия между консерваторами и их оппонентами сглаживаются.
Вслед за этим изменения произошли и в партийных системах. Во второй половине XX в. эра массовых партий ушла в прошлое в силу сочетания нескольких причин: подъем постматериальных ценностей, становление «социальных государств», качественное развитие каналов коммуникации партий и политиков с обществом (телевидение, Интернет). Расширение зон политического консенсуса сделало приоритетом не акцентирование отличительных черт «своего» электората, а поиск наиболее выигрышных для различных категорий избирателей программ (Katz, Mair, 1995). Именно эти сдвиги привели к ослаблению традиционных идейно-программных идентичностей ведущих партий и появлению партий, которые чаще называют «всеохватными», в смысле «хватай всех» (Kirchheimer, 1966, p. 177–200). Мы склоняемся к более точному понятию: «электоралистской» родовой категории партий, как сформулировано в наиболее современной типологии Гюнтера – Даймонда (Gunther, Diamond, 2003, p. 167–199). Такие партии ориентируются на более широкую аудиторию, создание универсально привлекательного для избирателей образа и немедленный электоральный успех. Партийные программы становятся похожими, а избирательные кампании направлены в большей степени на общие цели, а не на дискуссионные вопросы (Katz, Mair, 1995, p. 5–28).
Гюнтер и Даймонд выделяют внутри родовой категории «электоралистских» партий три их вида. Большая часть исторически консервативных партий становятся «программными»: современными, приверженными плюрализму и терпимости, с минималистской партийной организацией. От двух других видов – «чисто всеохватной» и «персоналистской» – их отличают, во-первых, более отчетливая, последовательная и фундированная программа, во-вторых, стремление к власти именно ради реализации этой программы и, в-третьих (это особенно заметно при пропорциональной избирательной системе) – более четко очерченная социальная база и связь с союзными организациями в гражданском обществе. В «персоналистских» партиях высока роль лидера, но этот феномен встречается лишь в странах с сохранившимися элементами корпоративистской традиции, например в Италии (С. Берлускони) или Бразилии (Ф. Коллор) (Gunther, Diamond, 2003, p. 167–199).
Достоинства такой модели партийного строительства для получения высокого электорального результата очевидны, однако их обратной стороной является разочарование «меньшинств» в потенциальном электорате, что, как указывалось выше, особенно чувствительно для консерваторов, сторонники которых медленнее адаптируются к переменам.
Второй изъян такой партийной модели – трудность выстраивания «коалиции поддержки», которая учитывала бы все более мозаичное переплетение традиционных общественных размежеваний (в первую очередь социального экономического) и новых, включая размежевания в области моральных ценностей. При взаимоналожении старых и новых размежеваний в целом сохраняется условная, но четко осознаваемая в каждой политии шкала «левые – правые» (Dalton et al., 2011, p. 90). Как отмечают исследователи, «сторонники индустрии» (т. е. оппоненты экологических партий) оказываются более консервативными по социальным и «постматериалистическим» вопросам (Lipset, 1981, p. 503–521; idem, 1993, p. 15), а либеральная позиция по вопросам гендерного равноправия коррелирует с показателем, отражающим левые взгляды на экономику (Dalton et al., 2011, p. 95).
Подвижки в структуре ценностей вызвали кризис устоявшейся системы политического представительства, привели к появлению «новых левых» и «новых правых» движений, бросающих вызов традиционным фаворитам политической сцены, в том числе традиционным консервативным партиям. Шире, речь шла о кризисе доверия старым партиям, первые признаки которого отмечали еще авторы «Кризиса демократии», писавшие, что «переход к постиндустриальной фазе развития… означает конец привычной партийной системы» и угрозу самому институту политического участия (Crozier et al., 1975, p. 91). Именно на этом этапе накапливавшиеся в предыдущие десятилетия сдвиги в ценностных ориентациях общества проявили себя в партийно-политическом поле, так как, по известной концепции Липсета – Роккана (Липсет, Роккан, 2004), изменения в партийной системе следуют за такими сдвигами с лагом примерно в одно поколение.
