Эрих Фромм - Ради любви к жизни. Может ли человек преобладать?
Выражение «the affluent society» («общество изобилия») появилось в 1958 г, когда увидела свет книга Джона К. Гэлбрейта с одноименным названием[5]. Английское слово affluence (избыточность) происходит, так же, как и fluid (жидкость), от латинского глагола fluere (течь, происходить, изобиловать) и означает, если брать его литературный вариант, одновременно и наводнение, и избыток, и переполнение (англ. overflow). Но, как известно, слово «избыток» может иметь как положительный, так и отрицательный смысл. Если избыток воды в Миссисипи вызывает наводнение и она выходит из берегов — это бедствие. Но если фермеру случается собрать небывалый урожай и в его закромах избыток зерна — это удача. Таким образом, «избыточность» (affluence) — неоднозначный термин. Он может предполагать, как изобилие (abundance), которое превращает жизнь в удовольствие скорее, чем борьба за выживание, так и излишество, обилие (superfluity), переполнение (overwhelming), и даже убительный, фатальный переизбыток (fatal excess).
Нет ничего противоречивого в словах abundance и superfluty, даже несмотря на небольшую разницу между их корневыми значениями. Слово abundance (изобилие) произошло от латинского корня undo (волна), который сохранился в английском языке в своем первоначальном значении в словах undulate и undulant (волнистый, волнообразный). Abundance (изобилие) также значит overflowing (переполнение), и все-таки, имеет скорее положительный нежели отрицательный смысл в языке. Говоря «изобилие», мы подразумеваем нечто большее, чем просто возможность удовлетворения насущных потребностей. Изобилие — это то, что описывается в Ветхом Завете, как «a land flowing with milk and honey» (страна, утопающая в молоке и меде). Или, представьте себе, что вы находитесь на вечеринке, где нет недостатка в освежающих напитках. Вы скажете: «Вино льется в изобилии!», подразумевая этим нечто положительное. Нет недостатка в хороших вещах, нет нормирования продуктов, нет необходимости думать о том, что что-то может кончиться сегодня или завтра.
Но если мы хотим упомянуть о негативных аспектах слова overflowing (переполнение), то на ум приходит superfluous (излишний, чрезмерный). Это слово, так же, как и affluent (избыточный), происходит от латинского fluere, и superfluity (чрезмерность), таким образом, не что иное, как super-flowing (переполнение сверх меры). В данном контексте слово overflow приобретает резко отрицательный смысл. Оно знаменует собой расточительность, бессмысленность. Если вы говорите кому-то: «Ваше присутствие здесь излишне», вы подразумеваете: «Почему бы вам не уйти отсюда?». Вы же не произносите фразу: «Как хорошо, что Вы здесь», которая и есть то, что вы думаете, более или менее, говоря о вине, «льющемся в изобилии». Таким образом, всякий раз, когда мы говорим об избыточности, мы должны спросить сами себя, имеем ли мы в виду позитивное, несущее жизнь изобилие или же негативное, смертоносное излишество.
Возвращаясь к термину ennui («внутренняя опустошенность»), мы обнаруживаем, что его основное значение сильнее и глубже, чем общепринятые толкования слов «скука», «чувство разочарования» и «утомленность». Ennui и английское слово «annoy» (раздражать, надоедать) происходят от латинского inodiare — «вызывать отвращение и ненависть».
Нам нужно спросить самих себя, взяв за точку отсчета наших рассуждений только что проанализированные слова, не ведет ли чрезмерность к скуке, омерзению и ненависти. Если так, нам стоит поставить перед собой ряд непростых вопросов о нашем обществе изобилия. Под «нами» я подразумеваю современное индустриальное общество в том виде, в котором оно развилось и сформировалось в США, Канаде и Западной Европе. Живем ли мы в избыточности? Кто в нашем обществе живет в избыточности, и что это за избыточность — избыточность изобилия или избыточность излишества? Проще говоря, это хорошая или плохая избыточность? Порождает ли наша избыточность внутреннюю опустошенность? Обязательно ли она порождает внутреннюю опустошенность? И как выглядит хорошая, изобильная, полная энтузиазма избыточность, избыточность, которая не порождает внутреннюю опустошенность? Эти вопросы я намереваюсь обсудить ниже.
Но позвольте мне сделать предварительное замечание, касающееся психологии. Так как я — психоаналитик, то в процессе этих наблюдений я буду снова и снова затрагивать вопросы психологии, и мне хотелось бы, чтобы вы с самого начала поняли, что моя точка зрения — это взгляд на вещи с позиций психоанализа. Мне хотелось бы кратко остановиться на вопросе, который близок многим из вас: в психологии существуют две возможности, два подхода к изучению человеческой души. В настоящее время академическая психология изучает человека прежде всего с точки зрения бихевиоризма. Другими словами, это изучение ограничено тем, что можно видеть и за чем можно наблюдать, тем, что видимо и, следовательно, может быть измерено и оценено; то же, что нельзя проследить и пронаблюдать соответственно невозможно ни измерить, ни оценить, по крайней мере с достаточной точностью.
Глубинная психология, метод психоанализа, развивается в другом направлении. У нее другие цели. Она не ограничивает изучение человеческих действий и поведения только тем, что можно увидеть. Она добывает сведения из природы поведения, из мотивов, управляющих поведением. Позвольте мне проиллюстрировать примерами то, что я имею в виду.
Вы можете, например, описать человеческую улыбку. Это действие, которое можно сфотографировать, которое можно описать при помощи терминов, обозначающих мускулатуру лица, и т. д. Но вы отлично знаете, что существует разница между улыбкой продавщицы в магазине, улыбкой человека, испытывающего неприязнь по отношению к вам, но пытающегося эту неприязнь скрыть, и улыбкой друга, который действительно рад вас видеть. Вы в состоянии различить сотни видов улыбок, рожденных различными душевными состояниями. Все они являются улыбками, но вещи, которые они выражают, могут быть бесконечно далеки друг от друга. Никакая машина не сможет не то что измерить, но даже воспринять эту разницу. Только человеческое существо, а не машина, — вы, например, — может сделать это. Вы пользуетесь для этого не только своим сознанием, но и, если мне будет позволено столь старомодное высказывание, своим сердцем. Все ваше существо постигает то, что предшествовало этому. Вы можете почувствовать, какую улыбку вы видите. А если вы не способны ощущать вещи, подобные этому, вы встретите в своей жизни огромное количество разочарований.
Или возьмем совершенно другой аспект поведения: то, как человек ест. Итак, кто-то ест. Но как он ест? Один заглатывает пищу подобно голодному волку. Манеры второго за столом показывают, что он педантичен и придает огромное значение тому, чтобы все было сделано в соответствии с надлежащими правилами, и тому, чтобы тарелка сияла чистотой. Третий ест неторопливо, без жадности. Он наслаждается вкусом. Он просто ест и получает удовольствие от процесса еды.
Или возьмем еще один пример. Кто-то рычит, и его лицо багровеет. Вы решаете, что он зол. Конечно, он зол. Но потом вы смотрите на него несколько внимательнее и спрашиваете себя, что это за человек (возможно вы знаете его достаточно хорошо), и внезапно вы осознаете, что он испуган. Он напуган, и его ярость — просто реакция на собственный страх. Вы заглядываете в него еще глубже и понимаете, что это человек, который чувствует себя совершенно бессильным и беспомощным, человек, который боится абсолютно всего, самой жизни. Таким образом, вы получили три результата наблюдения: он зол, он напуган, он испытывает глубокое чувство беспомощности. Все три вывода верны. Но они относятся к разным уровням его психики. Наблюдение, касающееся его чувства беспомощности, регистрирует наиболее глубинные процессы, происходящие в нем. Наблюдение, включающее в себя констатацию факта ярости, наиболее поверхностно. Другими словами, если вы в ответ также впадаете в ярость и не видите перед собой ничего кроме озлобленности своего оппонента, то вы не понимаете его вообще. Но если вам удается заглянуть за фасад злости человека и увидеть, что он испуган, что он беспомощен, тогда вы будете стараться повлиять на него по-другому, и, возможно, случится так, что его злость пойдет на убыль, потому что он перестанет ощущать угрозу. С точки зрения психоанализа в том, что мы собираемся обсудить в ходе нашей дискуссии, человеческое поведение, которое можно пронаблюдать извне, интересует нас не в первую очередь (и, конечно, не только оно). Значительно более важно для нас, какие мотивы, какие намерения есть у личности, осознает их человек или нет. Нас интересуют характерные особенности поведения. Мой коллега Теодор Райк однажды сказал: «Психоаналитик видит третьим глазом». Он был абсолютно прав. Или мы можем сказать, используя более простое выражение, что он читает между строк. Он видит не только то, что предлагается ему непосредственно, но осознает нечто внутри предлагаемого и обозримого. Он заглядывает в сердце личности, (любое действие которой просто выражение, проявление чувств, нечто, всегда эмоционально окрашенное цельной личностью. Любая, мельчайшая деталь поведения — это жест определенного человека и только его, а не какого-либо другого, именно поэтому два действия не могут быть идентичны, пока не появятся два абсолютно одинаковых человека. Они могут походить друг на друга, они могут быть соотносимы, но они никогда не будут одним и тем же. Не существуют двух людей, которые одинаково поднимают руку, одинаково ходят, одинаково наклоняют голову. Именно поэтому вы иногда узнаете человека по походке, еще не видя его лица. Походка может так же, как и лицо, служить характеристикой человека, а порой даже в большей степени, потомy что изменить походку сложнее, чем выражение лица. Мы можем лгать с помощью нашего лица. Это наша способность, которой лишены животные. Значительно труднее лгать с помощью тела, хотя этому тоже можно научиться.
