Психопатология обыденной жизни. О сновидении - Зигмунд Фрейд
При рассмотрении подробностей этого случая поневоле покажется, что Штерке (1916) был прав, когда трактовал явно случайное самоповреждение посредством ожога как «жертвоприношение».
«Дама, зятю которой предстояло отбыть в Германию по воинской службе, ошпарила ногу при следующих обстоятельствах. Дочь ее ожидала родов в ближайшее время, и размышления об опасностях войны, естественно, не прибавляли семье особого настроения. За день до отъезда зятя дама пригласила их с дочерью на обед. Она сама приготовила еду на кухне, предварительно – как ни странно – сменив свои высокие, удобные для ходьбы ботинки со шнуровкой и супинаторами, которые обычно носила и в помещении, на пару тапочек мужа, слишком тесных для ее ног и открытых сверху. Снимая с огня большую кастрюлю с кипящим супом, она уронила ее и так ошпарила себе ногу, причем довольно сильно; особенно досталось подъему, который выступал из тапка. Все, естественно, приписали этот несчастный случай понятным “нервам”. Первые несколько дней после ожога дама проявляла чрезмерную осторожность со всем горячим, но это не помешало ей спустя несколько дней обжечь запястье горячей подливкой»[165].
Если за случайной на первый взгляд неловкостью и несовершенством моторных действий может скрываться откровенное, по сути, посягательство на свои здоровье и жизнь, то остается сделать всего шаг, чтобы найти возможным распространение этого взгляда на такие случаи ошибочных действий, которые серьезно угрожают жизни и здоровью других людей. Примеры, которые я могу привести в подтверждение этого взгляда, заимствованы из наблюдений над невротиками, а потому не вполне отвечают условиям, изложенным выше. Сообщу здесь об одном случае, в котором не само ошибочное действие, а то, что можно назвать, скорее, симптоматическим или случайным поступком, навело меня на след, позволивший затем разрешить конфликт больного. Я взял однажды на себя задачу улучшить супружеские отношения в семье одного очень разумного человека. Недоразумения между ним и нежно привязанной к нему молодой женой, конечно, имели под собой некоторые реальные основания, но, как он сам признавал, не находили себе полного объяснения. Он неустанно носился с мыслью о разводе, но затем отказался от нее, так как сильно любил своих двоих детей. Все же он постоянно возвращался к этому намерению, впрочем, не испробовав ни единого способа сделать свое положение сколько-нибудь сносным. Такого рода умеренность с его стороны дала мне подсказку относительно того, что в деле замешаны бессознательные и вытесненные мотивы, которые подкрепляют борющиеся между собою другие, сознательные; в таких случаях я берусь за ликвидацию конфликта путем психического анализа. Однажды мужчина рассказал мне о мелком событии, изрядно его напугавшем. Он играл со своим старшим ребенком, – которого любит гораздо больше, чем второго, – поднимал высоко вверх и резко опускал вниз, и раз вскинул на таком месте и так высоко, что ребенок едва не ударился темечком о висевшую на потолке тяжелую люстру. С ребенком ничего не приключилось, но от испуга у него закружилась голова. Отец в ужасе остался на месте с ребенком в руках, а с матерью сделался истерический припадок. Та особенная ловкость, с какой совершено было это неосторожное движение, и та острота, с какой отреагировали родители, побудили меня усмотреть в этой случайности симптоматическое действие, в котором должно было выражаться недоброе намерение по отношению к любимому ребенку. Казалось бы, этому противоречила нежная любовь отца к ребенку, но противоречие устранялось, стоило лишь отнести позыв к повреждению к тому времени, когда это был единственный ребенок, настолько маленький, что отец еще не проникся к нему особенной нежностью. Мне нетрудно было предположить, что муж, не получавший удовлетворения от жены, имел такую мысль или намерение: «Если это маленькое существо, для меня безразличное, умрет, я буду свободен и смогу развестись с женой». Желание смерти ныне столь обожаемому существу должно было сохраниться бессознательно. Отсюда не составило труда найти путь к бессознательной фиксации этого желания. Наличие склонности выяснилось из детских воспоминаний пациента о том, что смерть маленького брата, которую мать ставила в вину небрежности отца, привела к резким столкновениям, сопровождавшимся угрозой развода. В дальнейшей истории семейной жизни моего пациента эта гипотеза нашла себе подтверждение в успешности терапии.
Штерке (1916) приводит пример того, как писатели без колебаний ставят неловкое действие на место преднамеренного и тем самым делают его источником тяжелейших последствий.
«В одном из очерков Гейерманса[166] (1914) встречается пример неловкого, точнее, ошибочного действия, которое автор использует как драматический мотив.
Очерк называется “Том и Тедди”. Героями выступает пара ныряльщиков из театра варьете; они разыгрывают свой номер в железном резервуаре со стеклянными стенками, проводят под водой значительное время и выполняют различные трюки. Недавно Тедди закрутила роман с дрессировщиком. Муж-ныряльщик застал их вместе в гримерке прямо перед выступлением. Мертвая тишина, грозные взгляды, ныряльщик говорит: “Потом!”, – и представление начинается. Ныряльщику предстоит вот-вот проделать тяжелейший трюк: он должен пробыть две с половиной минуты под водой в герметично закрытом баке. Этот трюк до того показывали достаточно часто; бак запирали, а Тедди предъявляла публике ключ и предлагала засекать время по своим часам. Еще она нарочно разок-другой роняла ключ в бак, а потом торопливо ныряла за ним, чтобы не опоздать, когда придет время открывать замок.
В тот вечер, 31 января, Том, как обычно, согласился быть запертым ловкими пальчиками своей бойкой и проворной жены. Он улыбался, подглядывая в щелку, и наблюдал, как она забавляется с ключом в ожидании привычного сигнала. Дрессировщик стоял за кулисами в безупречном вечернем наряде с белым галстуком и с хлыстом. Вот он, “другой мужчина”. Чтобы привлечь внимание Тедди, Том коротко свистнул. Она взглянула на него, засмеялась и неуклюжим жестом человека, чье внимание отвлечено, так резко подбросила ключ в воздух, что ровно через две минуты двадцать секунд, по точному подсчету, тот обнаружился у подножия бака снаружи. Никто этого не видел и не мог видеть. Из зала всем почудилось, что ключ упал в воду, а из служек никто не спохватился, потому что стук падения не расслышали.
Продолжая смеяться, Тедди без заминки перебралась через борт бака. Со смехом – Том отлично держался – она спустилась по лесенке снаружи. Со смехом стала искать ключ у подножия бака, сразу не нашла – и повернулась к публике с удивленным выражением лица, с таким видом, будто хотела воскликнуть: Господи боже мой, что я за растяпа!
Тем временем Том корчил гримасы внутри бака, и создавалось впечатление, будто он
