Эрих Фромм - Человек для себя
Хотя конфликт между социально имманентной и универсальной этикой ослаб в процессе человеческой эволюции, конфликт между двумя типами этики будет сохраняться до тех пор, пока человечество не сумеет построить общество, в котором "общественные" интересы будут тождественны интересам всех его членов. Пока эта стадия человеческой эволюции не достигнута, исторически обусловленные социальные потребности сталкиваются с универсальными экзистенциальными потребностями индивида. Если бы индивид жил пятьсот или тысячу лет, такого столкновения могло бы не быть, или, по крайней мере, оно могло бы быть значительно уменьшено. Тогда он мог бы жить и пожинать с радостью то, что посеял с печалью; выстрадав в одном историческом периоде, человек мог бы дождаться, пока страдания его окупятся в следующем периоде и принесут свой плод. Но человек живет шестьдесят или семьдесят лет и может так никогда и не увидеть плодов. Однако он рожден уникальным существом, имеющим в самом себе все потенциальные возможности, реализовать которые — задача человечества. Обязанность того, кто изучает науку о человеке, не в том, чтоб искать "гармонические" решения, замазывающие это противоречие, а в том, чтоб ясно видеть его. Задача этического мыслителя — не дать умолкнуть голосу человеческой совести и усилить его, осознать, что есть для человека добро, а что — зло, независимо от того, добро это или зло для общества на определенном этапе его эволюции. Он может быть "вопиющим в пустыне"; но только если этот голос остается живым и бескомпромиссным, пустыня обратится в цветущую землю. Противоречие между социально имманентной и универсальной этикой ослабнет и исчезнет тогда, когда общество станет по-настоящему человечным, то есть, возьмет на себя заботу о полном человеческом развитии всех его членов.
Глава V. МОРАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМА НАШЕГО ВРЕМЕНИ
Пока в государствах не будут царствовать философы, либо так называемые нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно философствовать и это не сольется воедино — государственная власть и философия, и пока не будут в обязательном порядке отстранены те люди — а их много, — которые ныне стремятся порознь либо к власти, либо к философии, до тех пор, дорогой Главкон, государствам не избавиться от зол, да и не станет возможным для рода человеческого и не увидит солнечного света то государственное устройство, которое мы только что описали словесно.
Платон. Государство [137]Существует ли какая-то особая моральная проблема нашего времени? Разве моральная проблема не одна и та же для всех времен и народов? Да, это так, и, тем не менее, каждая культура имеет свои моральные проблемы, порожденные ее особой структурой, хотя эти частные проблемы являются только различными гранями моральных проблем человека. Каждую такую отдельную грань можно понять только в связи с основной и всеобщей проблемой человека. В этой заключительной главе я хочу уделить особое внимание одному специфическому аспекту общей моральной проблемы, отчасти потому, что это решающая проблема с психологической точки зрения, и отчасти потому, что мы склонны обходить ее вниманием, поддавшись иллюзии, что эта проблема, — отношения человека к силе и власти, — уже решена.
Отношение человека к силе коренится в самих условиях его существования. Как физические существа, мы подвластны силе — силе природы и силе человека. Физическая сила может лишить нас свободы и убить нас. В состоянии ли мы сопротивляться и побеждать, это зависит от таких побочных факторов, как наша собственная физическая сила и сила наших средств борьбы. А вот наш ум не зависит напрямую от власти силы. Сила не властна отменить истину, которую мы познали, и идеи, в которые мы верим. Сила и разум существует в разных плоскостях, и силе никогда не опровергнуть истину.
Означает ли это, что человек свободен, даже если рожден в оковах? Означает ли это, что дух раба может быть так же свободен, как дух его господина, как утверждали св. Павел и Лютер? Если бы дело обстояло так, это в громадной степени упростило бы проблему человеческого существования. Но это утверждение не считается с тем фактом, что идеи и истина не существуют вне человека и независимо от него, что ум человека подвержен влиянию его тела, а душевное состояние — влиянию его физического и социального существования. Человек способен познать истину и способен любить, но если он — не только его тело, а вся его личность — подвергается угрозе превосходящей его силы, если он становится беспомощным и испуганным, это наносит вред его уму, его действия становятся судорожными и парализуются. Парализующее воздействие силы покоится не только на страхе, ею порождаемом, но и на скрытом обещании — обещании, что те, кто обладают силой, могут защитить и позаботиться о "слабых", подчинившихся силе, что сильные могут освободить человека от бремени неуверенности и ответственности за самого себя, гарантируя порядок и отводя индивиду в этом порядке место, дающее ему чувство безопасности.
Подчинение человека этой комбинации угрозы и обещания означает его действительное "падение". Подчиняясь силе-господству, он лишается своей силы-потенции. Он лишается своей силы использовать все те способности, которые делают его по-настоящему человечным; его разум перестает действовать; он может совершать умственные операции, манипулировать вещами и самим собой, но он принимает за истину то, что властвующие над ним называют истиной. Он лишается своей силы любить, ибо его чувства взяты в оковы теми, от кого он зависит. Он лишается своего морального чувства, ибо невозможность подвергать сомнению и критиковать этих сильных сделала бессмысленной его моральную оценку кого бы то ни было и чего бы то ни было. Он — жертва суеверия и предрассудка, ибо он неспособен распознать действительное значение тех предпосылок, на которых покоятся такие ложные верования. Его собственный голос не может позвать его обратно к себе самому, поскольку он перестал слышать его, поглощенный слушанием голосов тех, кто имеет над ним власть. Только свобода является необходимым условием как счастья, так и добродетели; свобода не в смысле возможности делать произвольный выбор и не в смысле свободы от необходимости, а свобода реализовать то, что потенциально заключено в человеке, выявить истинную природу человека согласно законам его существования.
Если свобода, способность сохранить собственную цельность перед лицом силы — это основное условие моральности, не решил ли человек западного мира свою моральную проблему? Не проблема ли это только людей, живущих при авторитарных диктатурах, которые лишили их личной и политической свободы? Конечно, свобода, достигнутая современными демократиями, предполагает обещание развития человека, отсутствующего при каких бы то ни было диктаторских режимах, несмотря на их заявление, что они действуют в интересах человека. Но и при демократии это всего лишь обещание, но не исполнение обещанного. Мы скрываем нашу моральную проблему от самих себя, фокусируя внимание на сравнении нашей культуры с теми способами жизни, которые представляют собой отрицание высших достижений человечества, и вследствие этого мы игнорируем тот факт, что мы тоже подчиняемся власти силы, не власти диктатора или политической бюрократии, действующей с ним заодно, а анонимной власти рынка, успеха, общественного мнения, "здравого смысла" — или, вернее, общепринятой бессмыслицы, — и власти машины, чьими рабами мы стали.
Наша моральная проблема — это безразличие человека к самому себе. Она заключается в том, что мы утратили чувство значительности и уникальности индивида, превратили себя в орудие внешних целей, относимся к себе как к товарам, а наши силы отчуждены от нас. Мы стали вещами, и наши ближние стали вещами. В результате мы чувствуем себя бессильными и презираем себя за это бессилие. Поскольку мы не верим в свои силы, у нас нет веры в человека, нет веры в самих себя, и в то, что наши силы могут создать. У нас нет совести в гуманистическом ее понимании, посему мы не осмеливаемся доверять нашим оценкам. Мы — стадо, верящее, что дорога, по которой мы идем, должна вести к цели, раз мы видим, что и другие идут той же дорогой. Мы в темноте и ободряем себя тем, что слышим чей-то свист в ответ на наш собственный.
Достоевский некогда сказал: "Раз Бог умер, все позволено" [138]. Большинство людей и в самом деле так считает; разница между ними лишь в том, что одни пришли к выводу, что Бог и церковь должны сохраняться, чтобы поддерживать моральный порядок, а другие придерживаются идеи, что все позволено, нет никакого надежного морального начала, а практические соображения — это единственный регулятивный жизненный принцип.
В противоположность этому, гуманистическая этика занимает такую позицию: если человек живой, он знает, что позволено; быть живым значит быть плодотворным, употреблять собственные силы не на какую-то трансцендентную человеку цель, а на самого себя, придать смысл собственному существованию, быть человечным. Пока кто-либо считает, что его идеал и цель находится где-то вне его, что цель где-то в небесах, в прошлом или в будущем, он будет двигаться от себя вовне и искать осуществления там, где его нельзя найти. Он будет искать решения и ответы где угодно, только не там, где их можно найти, — в самом себе.
