Роберт Райт - Моральное животное
Но самое главное — огнеземельцы вроде бы имели привычку есть своих старух, когда еды не хватало. Дарвин мрачно сообщил, что спрашивал мальчика-огнеземельца, почему они не едят собак в этой ситуации. Тот ответил, что "собака поймает выдру, а женщина ни на что не годна, мужчина очень голоден". Дарвин написал своей сестре Каролин: "Не представлял себе, что когда-нибудь услышу про столь зверский обычай — рабским трудом обеспечивать продовольствие летом, чтобы при случае быть съеденным зимой. Я чувствую настоящее отвращение к самому звуку голосов этих убогих дикарей".
Позже выяснилось, что сведения о поедании женщин были недостоверны. Но Дарвин видел множество других примеров насилия в различных дописьменных обществах, которые он посетил в своём плавании. Он написал, десять лет спустя, в "Происхождении человека": "Дикарь с наслаждением мучает врагов, приносит кровавые жертвы, практикует детоубийство без раскаяния". Так что вряд ли Дарвин сильно изменил бы свой взгляд на примитивные народы в его широко известном докладе о плавании «Бигля», если б узнал, что огнеземельцы на деле не ели своих стариков: "Я с трудом верил самому себе, увидев насколько велики различия между диким и цивилизованным человеком. Это различие намного больше, чем между диким и домашним животным…".
Тем не менее, жизнь огнеземельца включала нечто, свойственное ядру цивилизованной жизни в викторианской Англии. Например, дружбу, характеризующуюся взаимным великодушием и скреплённую ритуалом солидарности. Дарвин написал про огнеземельцев: "Когда мы подарили им немного алой ткани, которую они сразу повязали вокруг шей, они стали хорошими друзьями. Это нам дал понять один старик, поглаживая нам грудь и издавая специфический хихикающий звук, который мы обычно издаём, когда кормим цыплят. Я шёл со стариком, и эта демонстрация дружбы была повторена несколько раз, ритуал был завершён тремя крепкими шлепками одновременно по груди и спине. Затем он обнажил свою грудь, чтобы я возвратил комплимент, что я и сделал. Старик выглядел очень довольным".
Осознание Дарвином порядков в обществе дикарей было позже укреплено в кросс-культурном эксперименте. В предыдущем плавании капитан Фицрой привёз четырёх огнеземельцев в Англию, и теперь трое из них возвращались на родную землю, свежепросвещённые и оцивилизованные (полностью респектабельно одетые), чтобы помогать распространять просвещение и христианскую этику в Новом Свете. Эксперимент провалился сразу в нескольких отношениях. Наиболее позорный случай был тогда, когда один новоцивилизованный огнеземелец украл всё имущество другого новоцивилизованного огнеземельца и устремился в другую часть континента под покровом темноты. Но в результате эксперимента, по крайней мере, появились три англо-говорящих огнеземельца, и это дало Дарвину возможность делать у аборигенов нечто иное, чем просто уставится на них в недоверии. Он позже написал: "Американские аборигены, негры и европейцы столь же отличны друг от друга в психике, сколь и любые три расы, которых можно назвать; всё же, я постоянно поражался, живя с огнеземельцами на борту «Бигля», насколько подобны их умы были нашему, вплоть до мелких черт характера, чему я также поражался, будучи близко знакомым с чистокровным негром.
Это восприятие фундаментального единства людей — единой природы человека — является первым шагом к становлению эволюционного психолога. Второй шаг — попробовать объяснить составные части этой природы в терминах естественного отбора, что Дарвин также сделал. В частности, судя по некоторым его письмам с «Бигля», он пробовал объяснить такие черты человеческой души, которыми, как можно было бы предположить, огнеземельцы и другие «дикари» не обладали вообще: "моральное чувство, которое сообщает нам, что мы должны делать, и… совесть, которая порицает нас, если мы не повинуемся ему…".
И опять, как в случае с бесплодными насекомыми, Дарвин решился атаковать главное препятствие его теории эволюции. Моральные чувства — вряд ли очевидный продукт естественного отбора.
Предложенная Дарвином аналогия с бесплодными насекомыми была до некоторой степени решением проблемы происхождения этики. Его концепция «семейного» или «родственного» отбора может объяснить альтруизм у млекопитающих и, следовательно, происхождение совести. Но родственный отбор имеет значение только для проявлений совести в пределах семьи. Однако люди в достаточной степени способны чувствовать симпатию к неродственникам, помогать им и чувствовать себя виновными, если подвели их. В начале двадцатого века Бронислав Малиновский обратил внимание, что у островитян Тробриандцев есть два слова со значением «друг», употребляющиеся в зависимости от того, принадлежит ли этот друг своему клану или чужому. Он перевёл эти слова как "друг внутри забора" и "друг за забором". Даже огнеземельцы, эти "жалкие дикари", оказались способны подружиться с молодым белокожим человеком, прибывшим из-за океана. Так что теория родственного отбора не снимает вопрос — почему у нас бывают "друзья за забором"?
Вопрос следует поставить даже шире. Люди могут ощущать симпатию к людям "за забором", которые им даже и не друзья, и даже к людям, которых они не знают! Почему? Почему существуют Добрые самаритяне? Почему большинство людей испытывают неприятные ощущения, проходя мимо нищего, по крайней мере, приступ дискомфорта?
Дарвин предложил ответ на эти вопросы. Этот ответ, как теперь вполне ясно, был заблуждением. Но это заблуждение весьма освещало путь. Оно вытекает из некоей путаницы, в которую периодически упиралась биология до конца 20-го столетия, когда она была, наконец, устранена, и дорога для современной эволюционной психологии была расчищена. Более того, дарвиновский анализ человеческой этики до точки, где он сделал эту большую ошибку, был в некотором смысле образцовым, его можно считать образом метода эволюционной психологии даже по сегодняшним стандартам.
Существуют ли гены морали?
Первая проблема, с которой сталкивается любой, исследующий эволюционное понимание этики, — огромное разнообразие её форм. Тут ханжество и аристократизм викторианской Англии, морально разрешаемая дикость дикарей и множество промежуточных форм. Дарвин написал с некоторым недоумением об "абсурдных правилах поведения", например, об "ужасе, который охватывает индуса, нарушающего ограничения его касты", и о "позоре мусульманки, открывшей своё лицо".
Если мораль базируется на человеческой биологии, то почему моральные императивы могут так сильно отличиться между собой? Неужели арабы, африканцы и англичане имеют различные "гены морали"?
Такое объяснение не одобряет современная эволюционная психология, и не только Дарвин это подчёркивал. Вернее говоря, он полагал, что расы обладают врождёнными психическими различиями, и некоторые из них более совместимы с моралью. Это воззрение было вполне стандартным в девятнадцатом веке, когда многие учёные (Дарвин к ним не относился) энергично доказывали, что различные расы — это не расы вообще, а разные виды. Дарвин же полагал, что разнообразие мировых культур (по крайней мере, в широком смысле), укладывается в единую природу человека.
Прежде всего, он отметил глубокую чувствительность всех людей к общественному мнению. Он утверждал, что и "любовь к одобрению, и боязнь позора, равно как неравнодушие к похвале или порицанию" основана в инстинкте. Нарушение норм может повлечь для человека «мучение»; нарушение небольшой тривиальной крупицы этикета, даже пережитое годы спустя, может вновь порождать "жгучее чувство позора". Таким образом, приверженность моральным правилам, как таковым, имеет врождённый базис. Не врождённым является лишь конкретное содержание моральных кодексов.
Но почему это содержание так изменчиво? Дарвин полагал, что различные народы имеют различные правила вследствие различия их историй и условий, исходя из которых народы полагают отвечающими интересам сообщества различные нормы.
Дарвин говорил, что часто эти решения ошибочны, приводя к бессмысленным образцам поведения, или даже к "полной оппозиции истинному благу и счастью человечества". Создаётся впечатление, что из дарвиновской точки зрения якобы следует, что наименьшее количество таких ошибок было сделано в Англии или, по крайней мере, в Европе. А дикари таких ошибок явно сделали больше. Казалось, они обладали "недостаточной мощностью вычислений", чтобы осознать неочевидные связи между моральными законами и общественным благом; возможно, у них был конституциональный недостаток самодисциплины. Их чрезвычайная распущенность, не говоря уж о неестественных преступлениях, в чём-то является поразительными".
Однако Дарвин полагал, что ни одно из этих проявлений дикости не должно отвлекать нас от второго универсального элемента в человеческой морали. И огнеземельцы и англичане сходно обладают "социальными инстинктами", главный среди которых — симпатия к своему собрату. "Чувства симпатии и доброты общераспространены среди членов племени, особенно в отношении больного". "У варваров зарегистрировано много случаев, когда без всяких религиозных мотивов люди преднамеренно жертвуют жизнью, но не предают товарищей; конечно, такое поведение должно быть истолковано как моральное". Верно то, что варвары обладают несчастливой склонностью полагать каждого, не относящегося к их племени, нравственно ничтожным объектом, и даже полагать причинение вреда чужакам благородным поступком. Это действительно так — "было зарегистрировано, что индийский саг[59] искренне сожалел, что он задушил и ограбил не так много путешественников, сколько его отец". Однако это вопрос границ симпатии, а не её существования; пока все народы имеют глубинную способность к моральным поступкам, никакие люди не находятся вне её влияния. В плавании «Бигля» Дарвин написал об острове близ побережья Чили: "Приятно видеть, что аборигены насколько-то продвинулись по пути к цивилизации, хотя, конечно, им далеко до того уровня, которого достигли их белые завоеватели".
