Ирвин Ялом - Когда Ницше плакал
Он обаятелен, способен на сочувствие. Берегись! В отношении некоторых вещей он поставил себе высокий стандарт, но внутренности свои в этом убедить не смог. Когда речь заходит о женщинах, он почти теряет человеческий облик. Какая трагедия — барахтаться в этих нечистотах! Я знаю, что это такое: полезно оглянуться назад и увидеть, через что мне пришлось пройти.
Самое большое дерево достигает наивысших высот и уходит корнями в темноту, даже во зло; но оно не тянется вверх и не стремится вниз. Животная похоть истачивает его силы — и его разум. Его разрывают на части три женщины, и он благодарен им. Он лижет их окровавленные клыки.
Одна из них окутывает его мускусным облаком и делает вид, что готова на самопожертвование. Она предлагает ему «дар» рабства — его рабства.
Другая мучает его. Она притворяется слабой, чтобы прижиматься к нему при ходьбе. Она притворяется спящей, чтобы положить голову на его мужское достоинство, а устав от этих мелких уколов, она подвергает его публичному унижению. Когда игра прекращается, она идет дальше и отрабатывает свои приемчики на следующей жертве. А он не видит этого. Он любит ее, несмотря ни на что. Что бы она ни делала, он списывает это на ее болезнь и продолжает любить ее.
Третья женщина взяла его в вечное рабство. Но мне она нравится больше двух остальных. Она, по крайней мере, не пытается скрыть свои когти!
* * *ПИСЬМО ФРИДРИХА НИЦШЕ, АДРЕСОВАННОЕ ЛУ САЛОМЕ.
ДЕКАБРЬ 1882 ГОДА
Дорогая моя Лу,
…Я был твоим лучшим адвокатом, но и самым безжалостным судьей! Я требую, чтобы ты судила себя сама и сама же назначила наказание… Я принял решение, еще в Орта, что открою тебе всю мою философию. О, ты даже не представляешь себе, что это было за решение: я думал, что лучшего подарка быть не может…
Тогда я считал тебя видением, воплощением моего земного идеала. Прошу, заметь: у меня ужасное зрение!
Я уверен, никто не думает о тебе лучше, но и хуже о тебе никто не думает.
Если бы я создавал тебя, я наделил бы тебя более крепким здоровьем и еще много чем, что гораздо более ценно… и, наверное, чуть большей любовью ко мне (хотя как раз это наименее важно). То же самое и в отношении друга Рэ. Ни ему, ни тебе я не смогу ни единым словом обмолвиться о том, что происходит у меня в сердце. Сдается мне, вы не имеете ни малейшего представления о том, что я хочу, но я задыхаюсь в этом вынужденном безмолвии, ведь я люблю вас обоих.
Ф. Н.
ГЛАВА 15
ПОСЛЕ ПЕРВОГО СЕАНСА Брейер уделил Ницше лишь пару минут своего рабочего времени: он сделал запись в карте Удо Мюллера, вкратце проинструктировал медсестер относительно его мигрени и позже, в своем кабинете, написал более субъективный отчет в блокноте — точной копии того, что использовал для своих заметок Ницше.
Но в течение последующих двадцати четырех часов Ницше заполонил собой большую часть нерабочего времени — времени, украденного у других пациентов, у Матильды, у его детей, но сильнее всего пострадал сон. Брейеру удавалось урвать лишь несколько часов беспокойного сна, наполненного яркими сновидениями, в первые часы ночи.
Ему снилось, что они с Ницше разговаривают в комнате без стен; возможно, это были театральные декорации. Рабочие, проходящие мимо них, слушали, о чем они говорят. Сама комната казалась временной, словно ее вот-вот разберут и унесут.
Второй сон был таким: он сидит в ванной и открывает кран. Из крана хлынул поток насекомых, мелких деталей механизма; с крана свисали длинные мерзкие пряди слизи. Детали механизма вызывали у него недоумение. Слизь и насекомые вызывали отвращение.
В три часа утра он проснулся от своего повторяющегося кошмара: дрожащая земля, поиск Берты, расползающаяся под его ногами почва. Он провалился под землю, пролетев сорок футов вниз, прежде чем приземлиться на белой плите с нечитаемой надписью.
Брейер лежал без сна, прислушиваясь к своему колотящемуся сердцу. Он пытался успокоиться, решая интеллектуальные задачи. Сначала он задался вопросом, почему то, что кажется веселым и доброжелательным в двенадцать часов пополудни, источает страх в три утра. Не почувствовав желаемого облегчения, он попробовал отвлечься другим способом, пытаясь вспомнить, что он рассказал Ницше сегодня. Но чем больше он вспоминал, тем сильнее нервничал. Не слишком ли много он сказал? Не оттолкнули ли его откровения Ницше? Что заставило его выложить все свои секреты о постыдных чувствах к Берте, к Еве? Тогда ему казалось, что он все делает правильно: полная откровенность казалась ему искуплением; теперь он сжимался от страха при одной мысли о том, что Ницше подумал о нем. Зная о пуританских воззрениях Ницше в вопросах отношений полов, он, тем не менее, заставил его разговаривать о сексе. Вероятно, намеренно. Может, под прикрытием личины пациента он хотел шокировать и оскорбить его. Но зачем?
Вскоре в поле зрения появилась обольстительница Берта, владычица его разума, разогнав все остальные мысли, требуя исключительного внимания к своей персоне. В эту ночь она была особенно сексуальна: Берта медленно и смущенно расстегивает больничную пижаму; обнаженная Берта входит в транс; Берта ласкает свою грудь, зовет его к себе; ее торчащий мягкий сосок заполняет его рот; Берта раздвигает ноги, шепча: «Возьми меня». Брейер дрожал, охваченный страстью; он даже собирался использовать Матильду для разрядки, но не мог даже думать об этой двойной игре, о том чувстве вины, которое охватывало его всякий раз, когда он пользовался ее телом, представляя на ее месте Берту. Он встал пораньше, чтобы освободиться от семени.
«Сдается мне, — обратился Брейер к Ницше несколькими часами позже, просматривая его карту, — герр Мюллер спал сегодня ночью намного лучше, чем доктор Брейер». Он рассказал Ницше о том, как провел эту ночь: беспокойный сон, страх, сны, наваждения, беспокойство по поводу излишней откровенности.
Ницше понимающе кивал головой, слушая повествование Брейера, и делал пометки в своем блокноте. «Как вы знаете, и мне знакомы такие ночи. Прошлой ночью после одного лишь грамма хлорала я проспал пять часов подряд — но такое бывает редко. Как и вы, во сне я давлюсь ночными страхами. Как и вы, я часто задавался вопросом, почему страхи правят по ночам. После двадцати лет размышлений на эту тему я пришел к выводу, что не ночь порождает страхи; скорее, они, как звезды, есть всегда, но сияние дня скрывает их из вида.
А сны, — продолжил Ницше, поднявшись с кровати и проследовав за Брейером к стульям у камина, — сны — это восхитительная тайна, которая молит нас разгадать ее. Я завидую вам: вы можете видеть сны. У меня почти никогда не получается запомнить свои сны. Я не могу согласиться со швейцарским врачом, который посоветовал мне не тратить время на размышления о снах, так как они представляют собой не что иное, как случайное сочетание отходов информации, ночные экскременты мозга. Он утверждал, что мозг очищается каждые двадцать четыре часа, испражняясь избытком дневных мыслей в сны!»
Ницше замолчал, читая свои записи относительно снов Брейера: «Ваш кошмар исключительно загадочен, но я могу утверждать, что два остальных сна родились под влиянием нашего вчерашнего разговора. Вы говорите, что беспокоились о своей излишней откровенности — и вам снится сон об открытой комнате без стен. А второй сон — кран, слизь и насекомые, — разве не перекликается он с вашей боязнью того, что вы слишком многое извлекли на свет божий из темноты?»
«Да, странно было наблюдать за тем, как мысль эта все сильнее и сильнее завладевала мной на протяжении этой ночи. Я боялся, что обидел вас, шокировал вас или вызвал отвращение. Меня волновало, что вы теперь думаете обо мне».
«Разве я не предсказал такую вашу реакцию? — Ницше сидел на стуле напротив Брейера, положив ногу на ногу и постукивая для особой выразительности карандашом по блокноту. — Я как раз боялся, что вы начнете беспокоиться о моих чувствах, и именно поэтому я настаивал, чтобы вы не рассказывали мне больше, чем необходимо для того, чтобы я смог понять, в чем дело. Я стараюсь помочь вам тянуться вверх, расти, а не заставляю вас слабеть, рассказывая мне о своих неудачах».
«Но, профессор Ницше, именно здесь мы с вами полностью расходимся в мнениях. Мы же с вами уже спорили об этом на прошлой неделе. Давайте на этот раз попробуем прийти к мирному соглашению. Я помню, как вы говорили о том, что все отношения должны рассматриваться через призму власти, я также читал об этом в ваших книгах. Так вот, я так не считаю. Я не соревнуюсь с вами, я совершенно не заинтересован в вашем поражении. Мне только нужна ваша помощь, чтобы вернуть себе контроль над своей жизнью. Мне кажется, что баланс силы в наших отношениях — проигравший, победитель — не имеет ровным счетом никакого значения».
